Петр Ефимович, так звали учителя, поехал на родину под Полтаву. Он и повез мальчика на юг в знаменитую специализированную музыкальную школу, тоже интернат, где царили немного другие законы. Кормили получше, хотя и там были те, кто посильнее и старше. В этом интернате царил дух соревнования, но не всегда честного и объективного. Пашина музыкальная одаренность столкнулась с амбициями маленьких вундеркиндов, которых с упорством дрессировщиков натаскивали педагоги и родители. За светлое будущее знаменитых детей боролись их наставники, а обезумевшие мамы и папы готовы были затоптать любого, кто встанет на пути успеха их талантливых чад. Пашка, сирота, невесть откуда взявшийся, далеко не у всех вызывал восторг. По школе разнеслась весть о почти моцартовском чуде: Паша мог, единожды прослушав, запомнить и сыграть произведение, которое одноклассники разучивали месяцами. Еще он улавливал высоту любых звуков, даже не музыкальных. Чириканье воробья, мяуканье кошки, шлепанье капель о дно умывальника отзывались в его ушах и голове нотами. Его и специальными приборами проверяли. Приборы подтвердили – слышит шкалу обертонов до самого что ни на есть предельного дробления, и четверти тона, и дальше. Тем не менее вокруг не прекращались разговоры, что мальчик умственно отсталый, а его экстраординарные музыкальные способности – что-то вроде отклонения в развитии.
Учительница начальных классов была потрясена, что Паша не знает простых вещей. Например, он не узнает на картинках диких животных, не имеет представления, что такое виноград и что за странный дырявый предмет положили мышке в мышеловку. Он не очень понимал, что делят звери в стишке про апельсин и как выглядит долька этого оранжевого шарика. Все в классе смеялись, кроме соседки по парте. Муся первая догадалась, что он просто всего этого в жизни не видел. Она рассказала маме и папе о странном мальчике, и они бросились его опекать. С одной стороны, это было замечательно, Пашка, наконец, попробовал уйму вкусных вещей, вроде тех самых винограда и апельсина. Но всякий раз ему хотелось, чтобы воскресенье скорее закончилось и эти хорошие люди отвели его в интернат. Так он и прожил почти тридцать лет в гостях. По дому скучал, только вот дома у него никогда не было.
Теперь и это место перестанет так называться. Там, куда они переедут, мечтал он, все будет по-другому, по-Пашиному. Наконец-то он уйдет. Поможет жене и теще на первых порах – и уйдет. Построит дом у моря, в котором будет много комнат и воздуха. Он окружит себя учениками, веселыми юными лицами, детьми, которые будут пахнуть соленым ветром, цветущими маслинами и солнцем. Нет сил терпеть запах сладковатой гнили, бьющий в нос из вечно приоткрытой двери тещиной комнаты. И Муся тоже начала попахивать душно, приторно, где-то у корней волос, ближе к шее. Даже если в постели от нее отвернуться, не помогает. Зачем она так нелепо подстриглась? Ей совсем не идут короткие волосы. Открылся валик холки, непонятно откуда взявшийся при ее худобе. В Муське за последние годы столько ненависти скопилось, вот даже сейчас мелко подрагивает от злобы. Губы поджала, пальцами побелевшими в стул вцепилась. Бедная, несчастная, как я тебя ненавижу…
Глава 4
Лиза стояла у зеркала, широко расставив ноги. Со стороны казалось, что она делает зарядку. Помахав руками, она опять прислушалась к звучанию музыки. Подумав, скорчила рожицу, потом нахмурилась. Учительский метод не работал. Оглянувшись на входную дверь, потянула молнию на сарафане. Поразмышляв, расстегнула лифчик и стянула трусики. Золотистая нагота, слегка подрумяненная летним загаром, вписалась в овал зеркальной рамы. Лиза прикрыла грудь ладошками и опять покосилась на дверь. Мамы не было дома, но вдруг она придет, заглянет. Стыдно-то как! Прошлепав босиком в сторону магнитофона, сделала музыку потише, чтобы не пропустить щелчок входного замка, и на цыпочках, высоко переступая, как будто через лужи, пробежала к зеркалу. Опять оно наполнилось ее отражением. И это было красиво, как на журнальной картинке. Солнышко облило медом волосы и плечи, казалось, что оно просвечивает сквозь тоненькую оболочку кожи, натянутой на хрупкие косточки. Лиза отвела руки от груди, выпустив наружу темные бугорки сосков. Они с любопытством уставились на нее, как два хитрых глаза. Лиза ущипнула их и рассмеялась. В музыке сложная полифония душила основной мотив, но он все же слабо пробивался через другие, сопутствующие темы.
По столешнице подзеркальника лениво ползла божья коровка. Лиза посадила ее на палец и направила в долгое путешествие вверх по руке. Красная капелька поползла по матовой синеве вен, едва заметной на внутренней стороне локтевого сгиба, по предплечью, остро изгибающемуся в бугорок плеча, и оттуда нырнула в неглубокую впадинку ключицы. Побарахтавшись там немного, выбралась и побежала быстро по мягкой округлости груди, к ее остренькому окончанию, напрягшемуся от приятной щекотки. Только секундочку жучок застыл на соске, потом, покрутившись, попытался продолжить свой бесцельный путь, но Лизин пальчик вернул его на прежнее место. Божья коровка не по своей воле крутилась опять и опять возле тугой пуговки, а девочка закрывала глаза от удовольствия.
Потом она пересадила ее в щелочку пупка и подтолкнула к спуску по крутой дорожке, отвесно сбегающей в молоденькую поросль лобка, но добежать туда пятнистой исследовательнице так и не удалось. Лиза присела, стряхнула насекомое и свалилась на ковер, подтянув к животу коленки. Пальцами она нащупала точечку пункта назначения, который так и не был достигнут божьей коровкой по Лизиному нетерпению, и теперь сама, ерзая и нажимая, торопила горячую остроту и пустоту освобождения. Если бы она была в состоянии вслушаться в звуковой ряд, сопровождавший ее действия, то удивилась бы соответствию. Там тоже дело шло к кульминации, после которой неожиданно наступила бравурная кода. И там, и здесь все закончилось совсем не фальшиво. Лиза, полежав немного, встала, вынула кассету. Подошла к пианино, села, раскрыла ноты и в ту же минуту с грохотом захлопнула крышку.
Вечером, придя с работы, мама застала свою дочь в кровати, глубоко спящей. Странным было то, что Лиза, обычно трудно засыпающая даже к полуночи, заснула среди бела дня, да еще совсем голая. Оно, конечно, жара несусветная, но не заболела ли? Этого еще не хватало перед вступительными экзаменами.
Потрогала лоб, он был теплый и мокрый. Вера присела на кровати, разглядывая дочь. «Вытянулась-то как, – подумала она, – красивая, не в меня. Семкин нос, брови. Даром, что бабы по нему сохли. Теперь очередь моей девочки. Вот уж кто на мужиках отыграется». Лиза открыла еще ничего не видящие, сонные глаза, похожие на черные черешни, и медленно вернулась из сна на землю.
Пока мама разогревала ужин, девочка лениво поднялась с дивана и пошла в ванную, оказавшуюся свободной. Никто из обитателей их коммунальной квартиры в этот момент не замачивал там белье, не мылся, не прятался с бутылкой или сигаретой. Лиза встала под душ. Слабенькие струйки прохладной воды сыпались на волосы и плечи. Лиза дрожала, как промокший под осенним дождем щенок. Горячую воду на лето отключали, да и холодная еле капала, а Лизе сейчас не помешало бы согреться. Она села на краешек эмалированной ванны и, закутавшись в полотенце, наблюдала за маленьким водоворотом у ее ног. Что-то похожее она только что видела. Лиза старалась выудить из памяти потерянный сон – там было хорошо, очень хорошо. Почему? Наконец вспомнила и тут же испугалась, словно кто-то мог подсмотреть, как она сидела там, у бурлящего ручья, не одна, а с учителем. Он поливал ее водой, нежно касаясь ее тела, а она раздвигала ноги, и ей очень хотелось, чтобы его рука оказалась именно там. Горячая испарина выступила на лбу, плечи вздрагивали. Она откинула голову, закусила губу, а мокрые пальчики уже скользили вниз по животу.
Как назло, именно в тот день, когда Лиза должна была играть вступительную программу, Пашу вызвали в ОВИР. Он провел там часа четыре, задыхаясь от вязкой духоты, пропитанной бумажной пылью, запахами плесени и мышиного помета. Выскочив на раскаленную, как сковородка, улицу и судорожно глотнув загустевший от выхлопных газов воздух, Паша почувствовал, что сердце насадили на крючок, а потом поддернули, чтобы не сорвалось. В руках он держал «бегунок» – бумажку, которая должна была окончательно подвести итог его нынешнему существованию. Увольнение, снятие с учета, жэк, библиотека, милиция… Он терял равновесие и тяжело облокотился на облезший платан. Сквозь листву простреливало надоедливое солнце. Точно такое же путалось в рваных сетях крон пыльных деревьев, растущих вокруг консерватории.
Лиза стояла под высоким каштаном и, щурясь, всматривалась во всех, кто заходил в звучащее, как оркестровая яма, здание, боясь пропустить учителя. Мама Вера толкалась уже где-то наверху, в коридорах, подслушивая, кто как играет и что говорят. Вера Николаевна нервничала и потела. Каждый, кто выходил с перекошенным лицом из зала, вызывал в ней радостный приступ сочувствия к уничтоженному конкуренту. Абитуриенты знали свои номера по списку, кто за кем играет. Лиза была последней. Уже почти все отыграли, оставались трое. Мама выскакивала на улицу и возбужденно сообщала результаты.
