— Варя... Варвара... Простите, как вас по отчеству?
— А так и зови Варей, миленький.
У меня нет слов. Я молча шагаю к ним обоим, прижимаюсь лицом к колючей щеке Якова Борисовича, целую руки Варе... Почему на ее глазах слезы? Их вид вызывает у меня рыдание. Реву, как в детстве, взахлеб. Яков Борисович пофыркивает носом:
— Эмоции!
4
Сегодня наша группа перенацелена на площадное бомбометание в районе окруженной группировки войск противника у Бобруйска. Площадная бомбардировка — расчет на случайное попадание, на случайное уничтожение техники и живой силы противника — Василю претит. Подай ему видимую цель!
А если ее нет? Если вся земля затянута дымом пожарищ и сквозь дым лишь тут и там вспыхивают светлые языки бомбовых разрывов?
Сегодня Василий Вильчевский летает с Иваном Казанцевым. Они проходят над массивом леса, где затаился враг, куда сбрасывает бомбы вся дивизия, и упорно ищут «видимую» цель. Под космами дыма трудно что-либо различить. Они пересекают «котел» в разных направлениях.
— Когда-нибудь сбросим бомбы?! — нервничает Казанцев. — Или повезем их обратно на аэродром?!
— Пидожди. Не бачу, дэ противник!
— А ты смотри, где рвутся бомбы других! — в сердцах восклицает Казанцев.
— Другие нам не указ... Ось щось бачу!
— Що? — невольно в тон Вильчевскому спрашивает Казанцев.
— Бачишь, немцы переправу налаживают! Мабуть рвутся до Бобруйска.
— Где?
— Ось тамочки, на рички! — Василь вытягивает руку в темноту.
— Не вижу. Наводи сам.
— Девяносто градусов ули во. Ще трохи! Так держать!
Внизу вздымаются водяные столбы. Вспыхивает пламя. Расползается по воде, лижет берег.
— Молодец, Василий!
— А ты казав — повезем бомбы на аэродром! Включай, командир, АНО (АНО — аэронавигационные огни.). Хай хлопцы бачуть — переправа! А я ще САБом (2 САБ — осветительная бомба на парашюте.) пидсвечу!
На взрывы, на свет САБа и на огонь необычного пожара на воде подтягиваются и другие наши самолеты. Вода вскипает от взрывов.
В приказе войскам Первого Белорусского фронта отмечалось: за мужество, находчивость и инициативу, проявленные в боях под городом Бобруйск, старшего лейтенанта Казанцева И. С. и лейтенанта Вильчевского В. К. наградить орденом Красное Знамя.
5
Варшава пылает. По всему городу — очаги пожаров. Фашисты методически выжигают и разрушают город, выбивая из домов варшавян. Уже разорвано основное кольцо обороны повстанцев, и из одного большого района, занятого ими, образовалось три очага сопротивления. У наших летчиков эти очаги получили свои названия: «Южный», «Центральный», «Северный».
Вчера в нашей дивизии отменили вылеты на бомбардировку, и все самолеты были брошены на помощь повстанцам. Эта задача была возложена именно на нашу «малую авиацию», потому что ее небольшая скорость и способность летать на малой высоте обеспечивали наибольшую надежность доставки грузов .
Наш полк летал в «Центральный» повстанческий район, сбрасывал продовольствие, медикаменты и оружие. Перед самым рассветом мы перевезли повстанцам сорокапятимиллиметровую пушку. Поднять ее целиком оказалось не под силу нашим самолетам, поэтому пришлось пушку разобрать на три части. Сегодня пришло сообщение, что пушка собрана и уже громит вражеские танки. Это сообщение меня радует особенно. Весь день не могу согнать с лица улыбку именинника: капитан-артиллерист, который собрал ее, — мой «крестник».
Вот как это случилось.
Еще перед тем как начать полеты над городом, мы засели за изучение крупномасштабного плана Варшавы. Признаюсь, даже родной город в то время я не знал так совершенно, как улицы и переулки столицы Польши.
После первого вылета в «Центральный» повстанческий район мы со штурманом Николаем Ждановским вернулись на свой аэродром за новым грузом. Машины для заправки подъехали тут же.
— Отставить подвеску! — послышался голос командира полка.
Командир появился из темноты в сопровождении незнакомых людей. Разложил на крыле карту.
— Площадь Вилькицкого знаешь? — спросил он.
— Знаю.
— На всякий случай взгляни еще раз. — Фонарик тонким лучом скользнул по карте. — Вот она, видишь?
— Вижу.
— На площади будет сигнал — зеленые огни в виде стрелы. Если горит — можно сбрасывать. Нет огней — не бросать.
— Понятно.
— Учти, площадь мала, не промахнись. Будешь сбрасывать человека. Максимум осторожности!
— Анатолий Александрович!
— Ну-ну, понимаю. И не обижайся. Это полет не с грузовым парашютом. Пойми это и ты...
— Понимаю. А где человек?
— Вот он. Знакомьтесь, капитан.
Из-за спины командира появился рослый человек и протянул мне руку. Пробормотал что-то непонятное, представляясь, и тут же облапил за плечи.
— Значит, с тобой лететь? Не промажешь, к фрицам не угожу?!
— Когда-нибудь прыгали с парашютом, капитан?
— Спрашиваешь!
— Высота будет не больше двухсот метров.
— М-м-да, высотенка маловата...
— Залезайте в кабину. Так. Хорошо. Осталось пристегнуть фалу автомата...
— Не нужен автомат! Я сам! Не новичок, справлюсь!
— Слыхали, что говорил командир полка? Осторожность. Вот так. С фалой парашют откроется через двадцать пять метров. Независимо от вашего умения.
— Готов!
— От винта!
Вот и весь разговор, все знакомство и весь инструктаж перед прыжком в пылающий город.
Кто этот капитан, сидящий позади меня в кабине штурмана, что он будет делать среди повстанцев? Какие мысли роятся у него в голове под конфедераткой польского офицера? Суждено ли мне узнать их? И попросту, будет ли он жив, не отнесет ли его к врагам, не собьет ли его шальная пуля?
Багровое зарево зловещим отблеском плавит гладь Вислы. Черные клубы едкого дыма вытеснили воздух. Удушливый смрад затрудняет дыхание, ухудшает видимость. Видно только под собой. Под крылом пламя. Пылают коробки многоэтажных домов. Огонь, кругом огонь и дым. Дым как туман. Вот в сером месиве дыма вроде мелькнуло темное пятно. Площадь? Вот стрела зеленых огней! Она! Мы над целью. Пора!
— Приготовьтесь, капитан! Захожу!
Капитан вылезает из кабины на крыло, прижимается телом к фюзеляжу, руки накрепко впаялись в борт, голова у него в кабине.
— Скоро?
— Держись, захожу!
Дым, дым и огонь... Резь в глазах, слезы. Где же эта чертова стрела?! Дым, дым...
— Залезай в кабину! Ничего не вижу. Буду заходить снова.
— Н-нет. Буду стоять на крыле. Только не промажь!
Курс на восток. Дальше от пожарищ, дальше от дыма. Снова Висла.
Вспоминаю план Варшавы: от этого моста — улица Маршалковская. По ней — к площади Вилькицкого. Не потерять бы улицу! Высота двести метров, сто пятьдесят, сто. Еще ниже! Иду почти над крышами домов, слева под крылом — Маршалковская.
— Без команды не прыгать! Высота пятьдесят метров. Не успеть!
— Понятно! Только бы найти!
— Надо найти!
Если бы не дым... Бегут под крылом коробки домов, обрываются трещинами — улицами, переулками. Второй, четвертый, пятый. Еще два переулка, и должна быть площадь... Она! И огни! Зеленая стрела! Дым заволакивает площадь... Расплывается зеленая стрела... Прохожу немного вперед, разворачиваюсь назад, опять на Маршалковскую. Второй переулок и площадь. Набираю высоту. Сто пятьдесят метров. Едва виднеется улица, площадь... Стрела!
— Пошел!
Капитан на секунду прижимается щекой к моему шлему. Большие темные глаза распахиваются настежь. В глазах огненные точки — отблеск пожарищ.
— Будь здоров, летчик!
Я не успеваю ответить. Крыло прошивает длинная очередь трассирующих пуль. Там, где стоял капитан... Круто разворачиваю самолет. Теперь мне виден парашют. Большая белая медуза в прибое дыма. Фрицы уже не стреляют по самолету. Все пунктиры очередей тянутся к парашюту, прозрачному и неподвижному... Почему не делают парашюты из черной ткани?! Желтые цепочки прошивают не только купол. Кажется, они обрываются в темном пятне под ним... Парашют опускается все ниже и растворяется в темноте над площадью. Огненные трассы тянутся к самолету. Я разворачиваюсь на восток. И не могу прогнать от себя видение бело-розового купола, пронизываемого светляками пуль. Все ли я сделал правильно? Не по моей ли вине погиб капитан? То, что он погиб, уже не предположение, это почти уверенность. Почти? Да, я видел своими глазами — пули гасли под куполом...
Когда приходит сообщение, что капитан вышел на связь, я сразу не могу осмыслить этого, но когда приходит другое сообщение — о том, что заговорила его пушка, что подбит один танк, второй, третий... Жив!! Это он, МОЙ КАПИТАН! А я даже не знаю его имени. Я помню только его глаза и отраженное в них пламя. Пламя Варшавы.
