– В таком случае позвольте сразу показать вам кое-что… Макс, давай снимки.
Вилетарий Михайлович рассматривал фотографии долго и скрупулезно. Даже за лупой в соседнюю комнату сходил. Отложив три снимка в сторонку, едва заметно уменьшившуюся стопку подвинул Максу:
– Вот эти интереса не представляют – во всяком случае, для меня. А эти три я, пожалуй, у вас куплю. Сколько вы за них хотите?
– Чего? – не понял Макс.
– Денег, естественно. Сколько?
– Да вы чего? – растерялся Макс. – Мы не продавать пришли!
– Да?! – Теперь пришел черед удивляться Вилетарию Михайловичу. – А зачем же?
– Чтоб вы объяснили: что это такое?
– Так вы любители?
– Чего?! Говорите вы по-человечески!
Макс был близок к бешенству. И если б не Андрей, точно наорал бы на бедного кандидата. Короче, выставили бы их из дома, как пить дать.
– Вилетарий Михайлович, мы с Максом не любители, мы «чайники». Позапрошлой ночью вот он, – Андрей ткнул большим пальцем влево, туда, где сидел Макс, – сделал несколько кадров на станции «Новослободская». Пленочным старым фотоаппаратом. Нынешней ночью напечатал. И вот…
– Так бы сразу и сказали! – вмиг просветлел лицом Вилетарий. – Ну эти три снимочка, надеюсь, вы мне оставите? Для науки – я, понимаете ли, статью в один западный журнал готовлю. Как раз на тему фантомографии.
Макс заерзал на стуле:
– Какую тему, простите?
– А, ну да, вы ж сказали, «чайники»! – спохватился Вилетарий. – Фантомография, или астральная фотография, – это как раз то, что вы сейчас принесли. Первые подобные снимки появились сразу же после изобретения фотографии. Сегодня по этой теме насчитывается более двух сотен монографий – серьезных исследований. Среди авторов небезызвестный вам Конан Дойль, а также Александр Аксаков – о нем вы точно не слышали. А между тем он не только племянник знаменитого писателя Сергея Аксакова, автора «Аленького цветочка». Этот наш с вами соотечественник и без дядюшки кое-чего стоил. Его изыскания в области спиритизма, опыты с медиумами по сей день представляют научный интерес. – Кандидат замолчал, потом осуждающе покачал головой и тяжко вздохнул: – Конечно, за более чем полтора века существования фотографии было много мошенников, рисовавших, например, раствором сульфата хинина силуэты людей на холстах, которые служили в ателье фоном. Высохнув, раствор становился невидимым, но только для глаза. На снимках «дух» получался изумительно. Дальше – больше. Чем совершенней становилась техника, тем легче авантюристам было пристраивать на фото тени, размытые силуэты…
– Я так понимаю, вы и нас приписали к этой армии мошенников? – подозрительно прищурился Макс.
– Помилуйте! – как-то чересчур бурно возмутился Самохин. – Стал бы я в таком случае разговаривать…
Тут Вилетарий наткнулся на пристальный взгляд Андрея (а Шахов умеет смотреть так, что любой самый искусный врун начинает чувствовать себя не в своей тарелке) и смешался:
– В общем, да. – Вилетарий смущенно поморгал и тут же вскинул голову: – Но только поначалу. А когда вы сказали, что даже не любители…
– Понятно, – язвительно ухмыльнулся Макс. – А зачем же тогда подделки купить хотели?
– Видите ли, для работы, которую я сейчас готовлю, качественных иллюстраций, новых, нигде не опубликованных, катастрофически не хватает. А зарубежное издание, которое мне заказало статью, согласно заплатить очень хорошие деньги, но только за эксклюзив. Их даже подлинность не столько волнует… Нет, я неправильно выразился… Моей репутации серьезного исследователя им достаточно, чтобы не подвергать снимки перед публикацией экспертизе. Главное, чтобы был эксклюзив…
– Поня-а-атно, – протянул Макс. – Вот она, народная мудрость, в действии: достаточно заработать себе репутацию – и она потом всю жизнь будет тебя кормить. Короче, вы решили этим забугорным лохам фуфло тиснуть?
– Вы неправы, молодой человек! – заволновался кандидат. – У меня есть уникальные снимки, представляющие огромную научную ценность. Но издатель вышеозначенного журнала поставил условие: на объем в тридцать страниц должно быть не менее двадцати фотографий. И повторяю: экс-клю-зив-ных. Но вы же понимаете, это практически невозможно! Кстати, хотите, я вам покажу несколько поистине бесценных кадров? Учтите, исключительно из уважения к вашему искреннему интересу и полному отсутствию меркантилизма.
Хозяин снова исчез в соседней комнате, откуда вернулся, держа в руках тоненькую стопку фотографий.
– Вот. Узнаете? – Вилетарий протянул гостям большое – двадцать на тридцать восемь – фото.
– Станция «Маяковская», – определил Андрей, идентифицировав «Маяковку» по аркам из белого металла. – Но это, наверное, года три-четыре назад снято: выход под Концертным залом Чайковского еще открыт, а новый, что ведет чуть ли не на середину Тверской-Ямской, не работает.
– Правильно. Мне его весной две тысячи третьего принес один парень. – Глаза Вилетария горели горячечным огнем. – Но вы главное, главное-то просмотрели. Ну-ка, еще разок, повнимательнее…
Снимок оставался у Андрея в руках, и они с Максом едва не стукнулись лбами, чтобы выполнить то ли просьбу, то ли приказ Самохина.
– Видите, у торца, который потом для второго выхода открыли, детские кроватки стоят.
Кроватки действительно были. Простенькие, без всяких пологов и прочих прибамбасов, которыми спальную мебель для младенцев теперь украшают.
Оказалось, тот парень весной две тысячи третьего принес Самохину не один, а с десяток снимков, и на всех было одно и то же: торец, а вдоль него, в несколько рядов – детские кроватки. Вилетарий, прихватив фото, тут же поехал к двум сестрам-старушкам, которые в годы войны жили в районе Патриарших и во время воздушной тревоги прятались на «Маяковке». Бабушки в один голос подтвердили: именно там, у торца, рядом с бюстом Маяковского, стояли кроватки для младенчиков. От божьих одуванчиков Самохин отправился в архив, где пересмотрел все фотоматериалы военного времени. Среди них не нашлось ничего мало-мальски похожего. Где женщины с детишками на деревянных щитах, которыми платформа уставлена, спят – таких снимков было много, даже киносъемка сохранилась, а вот дальний торец никто никогда не захватывал.
– Значит, – подытожил свой рассказ кандидат, – фотомонтаж исключен, и мы имеем дело с настоящей фантомографией, только вместо субъектов на снимках объекты, то есть неодушевленные предметы. Такое, кстати, тоже в научной литературе описано, но встречается гораздо реже.
– Про то, что москвичи в метро от бомбежек прятались, известно, – заметил Андрей. – Но я понять не могу: как же это несколько тысяч народа на одной станции, на одной платформе размещалось? Да еще ведь не стоя, а лежа. Они ж там спали…
Вилетарий как-то странно на него посмотрел – со смесью недоумения и досады: дескать, о чем это вы, молодой человек? С ерундой какой-то влезли. Но на вопрос все же ответил:
– Почему только на платформе? Там только женщины с малыми детьми да старики-инвалиды. Остальные спускались по сходням на пути и шли в тоннель, который на километр, а то и больше такими же деревянными щитами застлан был – одни головки рельсов торчали. – И, сочтя, что достаточно удовлетворил дилентантское любопытство, продолжил тему: – Через пару месяцев после снимков на «Маяковской» ко мне в руки попала еще одна прелюбопытнейшая серия. На фотографиях – станция «Курская»-радиальная в нынешнем, современном виде. На платформе люди, на одном из снимков даже поезд виден. А поверх этих цветных, ярких изображений… Да что я вам рассказываю?! Сейчас покажу.
На сей раз Андрей с Максом лбами все-таки столкнулись. Причем сильно. Молча потерли ушибленные места и вперились глазами в снимки. На фото тоже были тени. Но не людей, а канцелярских столов с лампами под абажурами и стопками книг.
– А это еще что? Столы какие-то… – пробормотал Андрей, не поднимая от снимков глаз. – Контора не контора. Шарашка, что ли, секретная? Таких в войну полно было, только не в Москве – в Сибири…
– Ан нет, молодой человек, – то ли с упреком, то ли с самодовольством поправил Шахова кандидат. – На «Курской», чтоб вы знали, во время войны была библиотека.
– Ни фига себе! – искренне изумился Макс. – И что, люди под бомбежками еще и читали?
– И читали, и науку вперед двигали, – гордо констатировал Вилетарий, будто сам был среди тех, кто шестьдесят лет назад вот в таких нечеловеческих условиях трудился на благо отечественной науки. – И вообще, война, молодые люди, приподнесла мировому сообществу множество примеров самоотверженности не только на поле брани. Вот, например, шесть смальтовых панно на потолке «Новокузнецкой». Известно ли вам, что художник Фролов создавал их в блокадном Ленинграде? А переправляли их в Москву по Ладожскому озеру, по Дороге жизни. Автор свои панно в метро так и не увидел: он умер, не дождавшись снятия блокады.
