class="p1">Как последний романтик –
Дон Кихот из Ламанчи.
* * *
В Париж перенестись без визы,
Где спят над Сеною мосты.
С бульваров мокрых на карнизы
Летят осенние листы.
Монмартр, не на холсте, не в раме,
Дождливой дымкою обвит,
И Шербурская мелодрама
В холодном воздухе звучит.
А здесь рябин осенних гроздья
Средь подмосковных дач рябят.
Со станций рыночные розы
Несут в осенний листопад
И скоро уж подступят сроки,
Когда не кинешься в бега,
Когда бессильны будут строки,
Как одинаковы снега.
Тогда опять, всех ближних ближе,
Прихлынет давняя мечта
В объятья кинуться к Парижу
Вдруг, безрассудно, очертя.
6. Пушкинский венок
* * *
Царскосельская сирень
Сирень цветет на островах,
Средь царскосельской тишины.
В озерах, словно в зеркалах,
Ступни богинь отражены.
Ночами, с мраморных ступень
Они спускаются к воде,
И кружит голову сирень,
И ветки клонятся к звезде.
И по ночам, на берегах,
3вучат здесь возгласы и смех.
С венками нимфы на лугах
Резвятся, полные утех.
В кустах акаций промелькнет
Нагой девичий силуэт.
И кто-то в воду соскользнет,
Промчит лесной кордебалет.
Но только луч скользнет едва,
И день проступит над водой,
Безмолвны стынут острова,
Умолкнет разговор ночной.
И где застиг их свет звезды
С земли свой не подняв наряд
Совсем продрогнув у воды
Нагие статуи стоят.
* * *
Пушкин в Тавриде
Мне крымский является Пушкин.
Он видит с горы Аю-Даг
Приземистую Алушту,
Скалистый и желтый Судак.
Он ветрен, горяч, саркастичен,
Прощается с морем, грустит.
Он мальчик еще романтичный,
Но скоро свой ямб остудит.
И старый Гурзуф, кипарисы,
И теплое море в ночи,
Тавриды скалистые мысы –
Все южной поэмой звучит.
И может прощание с морем
В нем было прощаньем с собой,
С друзьями, с востоком, с Босфором,
С безоблачной детства судьбой.
И верно сквозь пенные бурки
На море и тающий дым
Декабрьский мятеж в Петербурге
Уже вырастал перед ним.
* * *
Полотняный завод
Затерянное в глухих местах калужских,
Стоит имение Натальи Гончаровой.
К ней в этот дом он приезжал,
Входил, смеясь: морозный, шумный, в русской шубе
И в комнатах вдыхал тончайший запах
Ее духов любимых.
И говорил себе, что здесь он муж,
Ее, Наташин, и вспоминал,
Как был он женихом-ревнивцем,
И вздыхал: Наташа,
Ну, наконец, мы снова вместе, женка.
Она же, вся сияя,
По-французски говорила: Alexander,
А ночью называла только Сашей
И сплетались руки, и шептали губы…
* * *
Двойная дуэль
Срываются с веток снежные хлопья
Под Санкт-Петербургом в лесу.
От выстрелов падает снег, словно хлопок,
На мертвую полосу.
Здесь так ослепительны белые снеги,
Где Черной речки прорез.
И в Пушкина холодно целит Онегин,
И в Ленского метит Дантес.
Далекими шпилями город темнеет
За дымкою зимних полей,
Где легкой поземкою снежною веет,
Но здесь тишина средь ветвей.
Душевных сомнений не знает обузы
Жалкое племя повес.
И это в поэзию – в юную музу
Стреляют Онегин – Дантес.
Как денди воспитаны, в холе и в неге,
Талантов не берегут.
В саму поэзию целит Онегин
И рифмы судьбу предрекут.
Вы оба под пулями, Пушкин и Ленский.
Убийц ваших участь жалка.
В поэтов с наивной душой геттингенской
Бьют с лету, наверняка.
Века не растопят белые снеги,
Где Черной речки прорез.
В поэзию холодно целит Онегин
В поэта стреляет Дантес.
7. Ветер странностей любви
* * *
Про юных чаровниц Шекспира -
Пажей прелестных и блудниц,
Божественных, как юность мира,
В любви не знающих границ,
И вдохновенных и пьянящих,
На сцене и в любви – актрис,
Про юных ветрениц, разящих
Сердца клинком из-за кулис.
Про них, средь бурь, под парусами
К нам по волнам летящих фей,
Зовущих дерзкими глазами
С бортов пиратских кораблей,
В глухую ночь и в непогоду,
И в полдень, когда ветер стих,
Их юной дерзости в угоду
Слагаю этот быстрый стих.
В них тайны все, открытья мира,
Бродяги, братья по крови.
И треплет волосы ревниво
Им ветер странностей любви.
Глаза их в блеске ночи лунной,
Заглянешь, словно сгинешь прочь,
Венецианскою лагуной
Манят в Двенадцатую ночь.
Где невозможное возможно,
Пусть бой, пусть пир среди чумы…
И тщетна вся предосторожность
Пред юным натиском любви.
* * *
О, это золото волос
Твоих, влюбленная Джульетта!
Ты говорила о любви
С Ромео пылким до рассвета.
Но от тебя бегу я прочь,
Где моря вольная картина.
Царит «Двенадцатая ночь»
В покоях герцога Орсино.
И золотом озарены
Морей неведомых просторы,
Где все друг в друга влюблены
И вянет яблоко раздора,
Где дышит синева в глазах
Блистательной венецианки,
Что смуглою рукой в перстнях
Зовет с подушек оттоманки.
Закатом вся освещена
Венецианская лагуна,
И кораблей теснится тьма,
И сыплют золото со шхуны.
* * *
Боттичелли – юность и грация,
И порывистость и любовь.
Как изломы южной акации
Средиземной красавицы бровь
И жгуты из волос вокруг шеи
Парусами бьют на ветру
У летящей солнечной феи
В мир явившейся поутру.
И художник крылатой богине
На картине вздымает персты.
Цвет зеленый и красный, и синий
Вместе с золотом льет на холсты.
* * *
Эта женщина, как гроза,
Всем вокруг себя угрожала.
И сверкали ее глаза,
Словно молнии и кинжалы.
Эта женщина, словно шквал,
Что неистовствует и лютует,
Всех вокруг себя раскидав,
То затопчет в грязь, то милует.
Но влечет ее темная мгла.
Словно кони промчались лихие,
Буря, краем коснувшись, прошла:
То ли женщина, то ли стихия.
8. Часы идут
* * *
Ты жив. Ты в окруженье жизни
И солнцем ласковым согрет.
В душе живут простор отчизны,
Твоей любимой силуэт.
Ты ощутил дыханье неба
В орбитах золотых стрекоз,
Связал в единстве быль и небыль,
Природы солнечный хаос.
И век весь суждено метаться,
То ненавидя, то любя,
Пока, в том сможешь ли признаться,
Смерть упорядочит тебя.
* * *
Простор
Я выхожу в раздолье,
К обрыву на реке.
Вдали на ровном поле
Встал город, как макет.
Лесной простор прозрачен,
Невозмущен,
