Лузитания в Латинском квартале
1
Один!Ах, горе лузитанцу, горе:Изведав гнев морских глубин,Приплыл издалека, с собой в раздоре, —Не любящим пришёл и не любимым, —Апрель в октябрьском сумрачном уборе!Уж лучше плыть в Бразилию, за море,Солдатом быть, скитаться пилигримом…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,Которой равных – нет[7]!Оливки зрели, а на тучной пашнеЦветы льняные голубили свет.Святой Лаврентий мельницы крутил[8],Что крыльями махали мне вослед…Коровы белые, сам Бог им позлатилКрутые бедра, молоко давали,А козочки – нарядней щеголих,Овечек стадо: ты найдёшь едва лиБелее шерсти, чем была у них.
Антонио пастух был им прилежный:Я с ними в горы шёл, где травы зеленей,Часы текли, текли в простор безбрежный,Платок я расстилал среди камней,В компании своих любимец милых,Для ужина в горах, где всё видать далече,Просторен зал, и звёзды в нём как свечи.А все питомицы мои – так непорочны,Сродни моей, я знаю, кровь в их жилах,Ах, братства узы между нами прочны!Столь чистыми они созданиями были,Что только им недоставало речи…Когда же в церкви к Троице звонили,Меня овечки часто окружали:Разумнейшие очи человечьи.Молился я… Они мне подражали…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,Которой равных – нет!Посевов льна разлив лазоревый на пашне…Но миг – и рухнул замок мой под грузом бед!
Оливковые высохли деревья,Коровы пали, нет моей отары,Закончились счастливые кочевья…А крылья мельниц – сломаны и стары.
Какая грусть! Судьба – как дом в разоре.Уж лучше быть безумным, быть увечным,Уж лучше быть слепцом, идти босым по снегу…
Ах, горе лузитанцу, горе!
Он мельницу принёс в мешке заплечном.Когда-то двигала её вода Мондёгу[9],Сегодня крутят крылья воды Сены[10]…Черна её мука! черней угля…Молитесь за того, чьи думы неизменны:За мельника тоски…О, ты, моя земля,
Моя земля, заполненная светом,Земля, которую давно заколдовали,Ты – в полнолуние, ты – в дождь тишайший летом,Повозки, что в полях заночевали,Скрипящие повозки и волы,Поющая в тумане утра жница,И чёрных тополей надменные стволы,Июльского рассвета багряница,Стирающие простыни на речке девы,И колокольный звон, что заполняет небо!
Что сталось с вами? Где вы, где вы?
Вы, те, что тесто месите для хлеба,Вы, булочницы деревень окрестных,Старушки, что сидят у пряслица зевая,В седых кудрях в своих каморках тесных,И рыбаки, что ловлю затевая,Наладят сети, полные крючков…О, чёрный бык меж красными плащами!Его рога и блеск его зрачков!И зрители в домах, окутанных плющами…О, праздник Путника – Сеньора Вианданте[1],Процессия под звук мелодий плавных,Аббата два, сеньоры д’АмарантеТри выводка племянников их славных!
О, гдé вы? гдé вы?
Мой плащ студенческий – нарядов всех милей!Аве-Марии зорь – печальные напевы!Озябший город между чёрных тополей!Спят бедняков дома, луне в тиши внимая…Дорога из Сантьяго! Сет-Эштрéлу!Мыс Мира[2]! Ты, Морéйра д’Мáйя[3]!О, крепость Липп[4]! я вижу цепкую омелу,Во рве морской укроп, чьи стебельки упруги,А губернатор подстригает стебли роз.Там ящериц тела – сплетённые супруги…А «ведьма падре»[11] в карты тычет острый нос…Вы, Жоаки́н Тереза и Франсишку Óра[5]!Вы были начеку – и летом, и зимой!Без бдительного вашего надзораНемало лодок не вернулось бы домой…Ты, Аррабáлде[6], волк морской, при вечной трубке!Поведай мне о корабле Персеверáнса[12]:Ночь августа, туман был молока белей,И гибли моряки, тонули шлюпки —Сюжет короткий для печального романса. Помилуй, Боже, души тех бедняг…Маяк, внимающий сигналам кораблей!О, флаги дальних стран, лихих морских бродяг,На фоне волн вы – волшебство, словарь цветов!О, море бурное, ты – Сéрра-да-Эштрéла,Когда грозишь порвать у корабля швартов!Твоя безбрежность снежной пеной запестрела —Как шапки гор, вы, бездн разинутые зевы,Вы, моряки, вы, пенных пастухи гуртов, —
О, гдé вы? гдé вы?
О, зелен монастырь, что в бездне вод возник,Чья аббатиса вечная – Луна,А ветер – неизменный духовник…Солёная вода зелёных пропастей,Чьей глуби мера не вмещает ни одна!О, Море – ты судов могила и костей!И ветер их порой выносит на песок:Невеста мёртвая, в фате – цветок жасмина!На девушке ещё нарядный поясок…А руки матери сжимают руки сына!Вот головы – в беретах – сини и раздуты!Скелеты эти – в дорогих плащах до пят!И ноги мертвеца – в сандалии обуты!А рты, открытые навек, ещё вопят!Глаза из камня на песке – глядят, блистая!И ротик боле не поёт – прелестной девы!И новобрачные – в объятиях доселе!Нетленно тело на волнах: святая?О, мёртвые морей в солёной колыбели!
О, гдé вы? гдé вы?
Часовня Доброй Вести[7] – ты морской цветок!Цветёшь, где на песке обречены посевы.Я имя написал там, где алел восток,И вот, с известняка ещё оно не смыто.Любимые места! По ним бродил я встарь:Земля Ролдáн и ты, местечко Перафи́та[8]!Ах, Санта Ана[9], в ней – сияющий алтарь,И при луне кресты – скользят по стенам там!А вот часовенка Сеньора да Арéйя[10],В ней сам Господь явился беднякам.Пляж Памяти: закат, среди камней алея,Напомнит, как причалил здесь в один из днейДон Педро[П], назывался он «Король-солдат».Рассветы в Барра, ах[12]! пожара багряней!Меж соснами в бору – торжественный закат.В церковных окнах пышно солнце умирает,Палитра витража окрасит весь приход.А море в этот час морской травой играет:Обрывками плаща сирены здешних вод!Вот, рыбаки из Пóвоа[13] идут на ловлю…Я будто снова слышу их напевы,Молюсь, чтоб Бог привёл их под родную кровлю!
О, где вы!
2
Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну —Отважных моряков и белых кораблей!
Вот рыбаки идут в рассвета желтизнуИз порта Пóвоа во глубь морских полей.Задором все полны!Весло вонзают так, что гнёт его вода,И ждут они волны,И миг уж близится, знай только, не зевай!Волна придёт, и все навалятся тогда,Проткнут её с натужным криком: «Ну, давай!»Ещё, ещё, а вóды за кормой сомкнутся,Уже в открытом море – парус в небо взмоет(И знает Бог, судилось ли вернуться…)Надутый туго парус скорость вмиг утроит!Они, друг перед дружкой, словно мало места:Кто первый? Догони! А в небе дымка тает…О, чётки парусов под пальцами зюйд-веста,Литанию рыбачьих лодок он читает:
«Сеньора Мёртвая нивеста»[13]Олá[14], красавица! Простим твои ошибки!Что – орфография? Ты – из другого теста:Сродни летучей краснопёрой рыбке!
«Синьёра Стража»!Ты – чайка, берегись: стрелок грозит в пути!Ты – чайка: лёгок ход, нетяжела поклажа,Лети!«Ты нам – апора»!«За нас молись»!«Вирнёмся скоро»!«Мы нищими звались»!«Звизда морей»!«По ветру, чёлн, биги»!«Вперёд, бадрей»!
Как будто Богоматери шаги!
«Сеньора Свет»! «Бежим искуса»!
Маяк, похоже[15]…
«Святая Матерь Иисуса»!
Сияет тоже!
«День всех святых»!«Мария Мадалена»!
Орлы летают, в далях золотыхЧасовни высятся – то вздыбленная пена…
«Сеньор и Покровитель моряков»!«Сеньора удручённых»!
Всё те же шкиперы средь пенных гребешков:Бернардо Силва Мар[1] немолод, но силён,А сыновья среди сетей кручёных —Вáско да Гамы будущих времён…
«Страдания святого Себастьяна»!«Крылами Ангел осенит»!«Святая Анна»!«Нас Бог хранит»!«Уходим с миром»!Челны, вас Бог хранит!Идите с миром!
Сегодня в море Зе[2], ветрами продублённый,На той же лодке братья Ремелгадуш, ворчуны,А волны лепят на воде цветок зелёный,И пишут на цветке, как перьями, челны:«Войска и знаменитые бароны…»[16]
Последний чёлн идёт!Он догоняет те, ушедшие вперёд….Как он летит, по ветру птицею гоним:
«Уходим с Богом»!
Идите лодки с Богом и вернитесь с Ним,Ведомые Христом по гибельным дорогам…
Прощайте!
3
Ну, слушай, Жорж, я покажу мою странуПаломничеств и шествий!Марии наши! взгляд – и ты уже в плену!Ах, Боже упаси от пущих сумасшествий:Карамба! я сейчас их просто ущипну!Их станы схожи с лавкой ювелира[17],Манелов[18] лица вожделенье выдают!На них сокровища бухарского эмира:Тридцать монет на пальцах – руки в кольцах,А грудь – для тридцати златых сердец приют!Шнуры на шее, уши в серьгах-колокольцах!Пойдём же! Ты – Манел, виола на груди,Фанданго заиграй!Целуй, им нравится, прижми смелей к груди,Любую выбирай!Снимаем шляпы!Вот процессия, молчите!
И балдахин плывёт под треск ракет,Смуглы и благородны кавалеры в свите,Идут, за шнур держась, и каждый разодет.Носилки высоки, украшены изрядно,Мне Башнями Давида кажутся они!Мария Долороза так нарядна!А управитель праздника за шествием следит.Смотри, грустят Мария и Господь одни:Марии смутен взгляд: куда она глядит?Вот ангелочки впереди!И ходят-то с трудом!Три годика всего, чуть только от груди!Невидимые руки понесут их вдаль,Так каждый человек своей судьбой ведом.
Проходит в звёздах Ночь: и бархат, и хрусталь,(Как Та, что некогда легла над Иудеей).Вот – Солнце: жгучие глаза растопят лёд!Вот – полная Луна идёт аллеей!И лунный свет из глаз подобен серебру.И Кости та, вдали, Игральные[19] несёт,Но потеряет всё, начав игру.Несёт Венец Терновый с нежною улыбкойДитя, и нет шипов у этого цветка.А эта светится красой, живой и зыбкой,Ах, Губка с Желчью у неё горька!Но нет: её рука желчь обращает в мёд!И пчёлы вьются перед ней….
А вот с Копьём в руке в процессии идётОдетый стражником, и кровь блестит на стали,И кровь с той Пятницы на стали не тускней…Вот и последний: Саван… Видишь, дале —Христово Тело, всё в крови от ран глубоких,От крови странно рдеет, словноЗакат на море средь утёсов одиноких…По Португалии Его несут любовно!Смотреть на это больно: грусть и свет…Какие раны! А зловонья нет…
Процессия проходит, а гулянье длится.Народ одет и празднично, и скромно.Какой прилив людей! Сияющие лица!И струны северных виол рыдают томно,То душ их фадо, набожных и нежных.
На шляпах – символ Торжества Святого.
Опаловая пыль на фоне тростников…Царит Христос во Славе в небесах безбрежныхВ сиянье ореола золотого!Взывают трубы: будет бой быков!Идут тореро и ведут быков коровы[20].
А выкрики вокруг: Подарки и обновы!Бисквит от Маргариды! Чудные гитары!А вот – для ваших деток карамели!Зелёное вино – вас ждут кафе и бары!
Чахоточный, у двери дома на постели,Взгляд из Другого Мира – испускает дух,А внучка веточкой лавровой машет:От умирающего отгоняет мух.
Могильщик между девушек весёлых пляшет.Вот, выкрики слепого – Худого паренька с одной серьгой:«Несчастней нет слепого!»А этот, с искалеченной ногой!Зловоние… Скитается без крова…А тот, вдали, что прислонился к дверке, —Сплошная рана, хуже не бывает.Ступни, все в язвах, он пристроил на фанерке.Цветенье рака: солнце раздувает,Гангрена гасит. Жорж! Какая странная гвоздика…
Гвоздики – прелесть – чтоб носить их в бутоньерке!
О, георгины гноя, Иов – в пароксизме крика!Чахоточные, карлики, страдальцы!В горячке белой, в язвах, в чёрной яме слепоты!Распухшие ревматики – негнущиеся пальцы!А может, их сердца – прекрасные цветы!А вот – нагой в разорванных гамашах.Визгливые литании кликуш…Все просят милостыню ради душ Усопших наших.Зловонье! Униженья нет страшней!Отверженных и прокажённых рать…
Вы, живописцы странной родины моей,Что ж не приходите её нарисовать?
Париж, 1891–1892
