Вот странная штука: наблюдая за работой телелюдей, которую можно назвать идеальной, я постепенно стал видеть самолет. По крайней мере, мне стало казаться, что ничего удивительного в том, что это самолет, нет. Я подумал, а какая вообще разница, где нос, где хвост. Когда люди вот так здорово и точно выполняют работу, наверняка получится самолет. Пусть он на него и не похож, но для них это самолет. Наверняка все именно так, как сказал тот мужчина.
Если это не самолет, то что это?
Телечеловек за пределами экрана так и не шевелился. Его правый локоть опирался на телевизор, а он смотрел на меня. Наблюдал за мной. А телелюди в телевизоре продолжали работать. Слышен был ход часов. ТаРуППК СЯУС ТаРуППК СЯУС. В комнате было темно, тяжело дышать. Кто-то шумно прошел по коридору.
Возможно, это и так, вдруг подумал я. Возможно, жена и не вернется домой. Вот что мне пришло в голову. Жена уже уехала куда-то далеко. Пересаживаясь с одного транспорта на другой, сбежала от меня куда-то туда, где я ее не достану. Наверное, наши отношения и правда зашли в тупик, так что обратной дороги нет. Возможно, мы их потеряли. И только я один этого не замечал. Внутри меня всколыхнулись разные мысли, а затем превратились в одну.
- Возможно, и так,- сказал я вслух.
Мой голос прозвучал внутри меня, как в пустоте.
- Когда завтра покрасят, станет более понятно,- сказал телечеловек.- Когда покрасят, станет самолетом.
Я посмотрел на свою ладонь. Мне показалось, что она стала меньше обычного. Всего на чуть-чуть. Может, просто показалось. Возможно, так выглядит изза света. Может, немного нарушился баланс расстояний. И все равно - ладонь будто бы уменьшилась. Погодите. Я хочу высказаться. Я должен что-нибудь сказать. У меня есть что сказать. Если я этого не сделаю, то скукожусь, засохну, а потом превращусь в камень. Как и остальные.
- Скоро сюда позвонят,- сказал телечеловек. А затем замолчал на мгновение, будто считал про себя.-
Через пять минут.
Я посмотрел на телефон. Подумал о телефонном шнуре. Телефонный шнур, который тянется бесконечно далеко. А где-то на конце этого страшного лабиринта проводов моя жена, подумал я. Очень далеко, так далеко, что мне до нее не добраться. Я почувствовал биение ее сердца. Еще пять минут, подумал я. Где нос, а где хвост? Я встал и попытался что-то сказать. Однако в тот момент, когда я встал, слова исчезли.
Самолет, или Как он разговаривал сам с собой стихами.
Во второй половине дня пришла она.
- Послушай, а ты всегда разговариваешь сам с собой? - спросила она, медленно подняв глаза от стола, словно вдруг вспомнила об этом.
Однако было ясно, что такой вопрос не был неожиданным, пришедшим в голову ни с того ни с сего. Вероятно, она все время о нем думала. В ее голосе звучали какие-то твердые, даже немного сухие нотки - непременные спутники таких ситуаций. Ведь, прежде чем выйти наружу, эти слова в нерешительности крутились и крутились на языке.
Они сидели друг напротив друга за кухонным столом и переговаривались. Если не обращать внимания на то и дело проходившие поблизости электрички, вокруг было, в общем-то, тихо. Так тихо, что порой даже чересчур тихо. Железная дорога без электричек - удивительно тихая штука. От линолеума на кухонном полу его босым ногам было прохладно и приятно. Он снял носки и запихнул их в карман брюк. Стоял теплый вечер, слишком теплый для апреля. Она закатала до локтя рукава палевой рубашки в клеточку. И продолжала крутить кофейную ложку в тонких белых пальцах. Он смотрел на кончики ее пальцев. Смотрел внимательно, и его мысли стали на удивление гладкими. Казалось, что она держит в руках мир, за самый кончик, и потихоньку распускает его. Она будто бы говорила - пусть это и займет много времени, но распустить все равно нужно. Вот так, формально и совсем без эмоций.
Ничего не говоря, он наблюдал за ее движениями. Он ничего не говорил, потому что не знал, что сказать. Остатки кофе в его чашке уже остыли и стали мутнеть.
Ему недавно исполнилось двадцать. Она была на семь лет его старше, замужем и даже с ребенком. Для него она была чем-то вроде оборотной стороны луны.
Ее муж работал в туристической фирме, специализирующейся на зарубежных турах. Поэтому по полмесяца его не бывало дома. Он уезжал то в Лондон, то в Рим, то в Сингапур. Судя по всему, муж был поклонником оперы, в их доме стояли в ряд толстые сборники пластинок по три-четыре в каждом, рассортированные по именам композиторов - Верди, Пуччини, Доницетти, Рихард Штраус. Это выглядело не столько коллекцией записей, сколько своего рода символом мировоззрения. Спокойного и твердого. В те моменты, когда он не находил слов или когда ему нечего было делать, он всегда разглядывал буквы на обложках. Справа налево, а затем слева направо. А затем про себя одно за другим читал их названия.
«Богема», «Тоска», «Турандот», «Норма», «Фиделио». Прежде он ни разу не слушал такую музыку. Не то чтобы он ее любил или не любил, просто повода не было послушать. Ни дома, ни среди друзей, в его окружении не было ни одного любителя оперы. Он знал, что в мире существует опера и существуют люди, которые ее любят. Впервые ему на глаза попался край этого мира. Однако она не была любительницей оперы.
- Не то чтобы не люблю,- сказала она,- но както очень долго.
Рядом с полкой записей стояла великолепная стереосистема. Огромный ламповый усилитель зарубежного производства тяжело согнулся и ждал приказов, словно умело прирученное ракообразное животное. Уж если на то пошло, он как-то бросался в глаза среди прочих предметов обстановки. Выделялся сам факт его существования. Он мгновенно притягивал взгляд. Однако ему ни разу не удалось услышать звучание этой установки. Она не знала, где находится выключатель, а он и тем более не думал дотрагиваться до системы.
В их семье не было особенных проблем, рассказывала она. И повторила это несколько раз. Муж добрый, хороший человек и очень любит ребенка. Должно быть, я счастлива, сказала она спокойно и бесстрастно. В ее интонации не было и оттенка оправдания. Она рассказывала о своей семейной жизни объективно, будто о правилах уличного движения или границе перемены дат. Думаю, я счастлива, у меня нет проблем, которые можно было бы назвать проблемами.
Ну тогда почему она спит со мной, думал он. Он довольно долго об этом думал, но не мог найти ответа. Он также не мог понять, что конкретно значит «проблема в семейной жизни». Подумывал даже о том, чтобы напрямую спросить ее об этом, однако никак не получалось начать этот разговор. А как ее спросить? Можно ли спросить напрямую, мол, раз ты так счастлива, зачем спишь со мной? Но если это сказать, она наверняка расплачется, решил он.
И без этого она частенько плакала. Плакала очень тихо, долго. В большинстве случаев он не понимал причины ее слез. А она, начав плакать, никак не могла остановиться. Как бы он ни утешал ее, она не прекращала плакать, пока не проходило определенное время. И наоборот, если он ничего не делал, проходило то же время и она сама по себе успокаивалась. Почему люди так не похожи друг на друга, думал он. Он в своей жизни уже общался с несколькими женщинами. Каждая из них и плакала, и сердилась. Однако плакала, смеялась или сердилась по-своему. Было что-то схожее, однако отличий было значительно больше. И вроде как с возрастом это совершенно не связано. Он впервые встречался с женщиной старше себя, однако вопрос возраста смущал его меньше, чем он мог предположить. Гораздо больше его занимал вопрос о разнице в привычках, свойственных разным людям. Он думал, что это ключ, который поможет ему разгадать загадку человеческой жизни.
Как правило, после того, как она заканчивала плакать, они ложились в постель. Она настаивала на этом только после того, как поплачет. Во всех остальных случаях инициативу брал он. Иногда она отказывала. Ничего не говоря, качала головой. В такие моменты ее глаза напоминали белую луну на рассвете, плывущую по самому краю неба. Плоская завораживающая луна, дрожащая от птичьих криков на рассвете. Стоило ему увидеть ее глаза, как он больше ничего не мог сказать. Он особенно и не сердился и не расстраивался из-за отказа спать с ним. Он просто думал - так тому и быть. Иногда в глубине души он чувствовал даже облегчение. В такие моменты они пили кофе за кухонным столом и тихонько переговаривались. Как правило, их разговоры были обрывочными. Ни он, ни она не отличались болтливостью, да и общих тем у них почти не было. Он даже не мог припомнить, о чем они говорили. Лишь какие-то обрывочные фразы. Пока они переговаривались, за окном одна за другой проходили электрички.
Их близость всегда была медленной и спокойной. В буквальном смысле в ней не было физической радости. Конечно, неправдой было бы сказать, что в сексе мужчины и женщины нет радости. Однако у них было слишком много примешано других мыслей и условий. Это отличалось от того секса, который он переживал прежде, и напоминало ему маленькую комнатку. Чистую, аккуратную, приятную комнату, в которой комфортно находиться. И в ней с потолка спускались разноцветные шнурки. Разной формы, разной длины. Каждый из них манил и будоражил воображение. Он хотел бы дернуть за шнурок. А эти шнурки ждали, чтобы он за них дернул. Однако он не знал, за какой шнурок дернуть. Казалось, стоит дернуть за один из них, как перед глазами раскроется восхитительная картина, а иногда казалось, что, наоборот, пройдет миг - и все потерпит крах. Он метался. А пока он метался, к концу подходил очередной день.
