когда они явно лучше сработают, не детализирую сцены и события. Все становится схематичным, наглядным, но полностью теряет художественную ценность. Персонажи разговаривают в одном тоне и стиле, темп повествования падает, события теряются в описаниях и размышлениях.
— Это плохо?
— А ты как думаешь? Стала бы ты читать книгу, большая часть которой — это поток сознания автора?
— Зависит от того, что я хочу от книги. Не всегда хочется сбежать в выдуманный мир и следить за историей. Иногда хочется найти кого-то, кто видит настоящий мир так же, как я, — девушка замолчала, но почти в ту же секунду встрепенулась, вспомнив о чем-то, — Кстати, почему ты не дал мне прочитать сборник, который опубликовал?
— А тебе там много чего понравилось? — вид у балахона был настороженный, но заинтересованный.
— Мне показалось, что там слишком много намеков и символов, которые не зайдут обычному читателю.
— Возможно, поэтому и не показал до публикации. А вдруг ты слишком многое поймешь, и половину придется вырезать, чтобы это не казалось страничкой из девичьего дневника?
Девушка посмотрела на него осуждающе, но промолчала. Зато ожил дредастый.
— Как думаешь, почему технология фотографий не отобрала у нас работу? — он откинулся на спинку стула и сосредоточенно покачивался взад-вперед.
— Сфоткать можно только то, что существует.
— Ну в целом да, но дело же еще и в том, какую идею ты вкладываешь в работу. Ты даешь человеку возможность иначе взглянуть на то, что он видел, заметить в этом какую-то магию. Образность, мне кажется, это мера ценности искусства. Если ты создаешь вещи, которые заставляют людей представлять что-то новое, твоя работа выполнена. А если ты только и делаешь, что пишешь автопортреты — они будут интересны только психологу и твоим знакомым. А вот если это автопортрет, но при этом натюрморт — будет уже интересно в отрыве от твоей личности.
— Ну здорово, всегда приятно вспомнить, что на личность автора всем по барабану.
— Так ноу проблем, если хочешь увидеть культ своей личности — тебе не в художку дорога. Можешь попробовать создать секту, или стать лучшей в мире баскетболисткой, или радикальным политиком.
— Класс! — девушка возмущенно фыркнула, — А что насчет музыкантов? Почему о любой сверхпопулярности в любой сфере могут сказать «рок-звезда»?
— Потому что музыкант на сцене, на виду у зрителей, как и актер. Но даже актер блекнет на его фоне, потому что он играет разные роли, а вот музыкант может играть себя. К тому же, музыка с кино — самые простые для потребления виды искусства. Да и вообще, как насчет Дали, Кало, Ван Гога?
— Да, их и еще пару фамилий люди помнят, но известных музыкантов куда больше. А вот у меня нет голоса, и внешность не для кино. А выражать себя тоже хочется, но от меня будут ждать просто качественный материал, не задумываясь о том, кто это создал. Как-то нечестно, нет?
— Да выражай, кто ж тебе мешает. Просто делай это так, чтобы оно не сразу бросалось в глаза. Чтобы ты в своем творчестве была последней загадкой, которую предлагается разгадать, но о которой прямо не говорится, — тут его тон приобрел слегка менторский оттенок.
Я вздохнул и направился к лифтам в холле, оставив недопитый кофе на столе. Терпеть не могу идею о том, что автор — не главное в его творчестве. От нее веяло чем-то безразличным, каким-то желанием оторвать часть меня, которая больше нравится, а все остальное оставить истекать кровью. Да, пусть поток сознания — это дилетантство и дешевый стиль. Но если моя цель — создать слепок своих чувств, идей и переживаний, то смерть автора недопустима.
***
Разглядывая не слишком большой — всего сто тысяч жителей — город, я мог по-настоящему увидеть результат своих действий. И этот результат мне нравился.
Внизу сновали люди, ездили автомобили, открывались и закрывались двери. По реке туда-сюда ползал паром, переправляя спешащих с обеда офисных работников обратно в деловую часть города. Строительные краны поворачивались, поднимая и опуская увесистые блоки, что станут плотью будущих торговых центров, больниц и жилых домов. Составы метро то и дело ныряли и выныривали из подземных тоннелей, а по набережной гуляли компании, перебегая с одной террасы на другую.
Здесь не было пробок, аварий, уличных драк, здесь не было преступности. Как я уже упоминал, настроение вам могли испортить только брызги из-под колес проезжающей мимо машины, или неожиданный дождь, если у вас нет с собой зонта. Или если в вашем любимом пабе не было свободных мест. Или если ваша собака не слушается вас и гоняется за голубями. И такой порядок царил на всей планете в созданной мной реальности.
Смешно говорить о таких проблемах, но я был рад, что местные жители не были знакомы с тем, какие вещи могут происходить, когда множество людей живут рядом.
В город я выбирался довольно редко, в отличие от своей спутницы. Она ездила сюда каждые выходные, а иногда и в будние дни, я же составлял ей компанию хорошо если каждый третий раз. Не то чтобы мне тут не нравилось, нет, я просто всегда стремился жить так, чтобы не видеться с людьми слишком часто. Здешние жители вежливы, добры и разумны, и их общество было приятно, но все же роль наблюдателя привлекала меня куда сильнее. За несколько лет я не завел ни одного друга, хоть и оброс десятком знакомств.
Каждый раз, глядя на этот упорядоченный хаос, работающий как сложный отлаженный механизм, я не мог не думать о том, что мне предстоит вернуться туда, где нет никакого порядка, но в избытке разлад и смердящее, невыносимое гниение самого общества.
Было ли это той самой ложкой полыни в моем прекрасном напитке? Да, именно так, и сделать я с этим ничего не мог, поскольку оставался внутри физической оболочки, существующей там, за чертой.
Никто не может забрать у меня потребность в пище того мира, минимальной физической нагрузке для поддержания нормального состояния тела, целой куче гигиенических процедур. Как бы я ни хотел, стать полноценной частью своего творения и шагнуть в картину я не мог. Но с этим можно было смириться.
Нельзя смириться было только с одной деталью — мое тело смертно. И смерть пугала меня все больше с каждым годом, хоть я и был еще относительно молод. Перспектива остаться просто холодным, безжизненным телом, лишенным сознания, разлагающимся в земле, была невыносимой.
Чем больше человек приобретает, тем больнее ему терять эти приобретения. Я нашел очень многое в своей новой жизни — комфорт, уединенность,
