— Ты хочешь, чтобы они тебя принимали за своего? А Дед все равно дома сидит…
— А мать, а тетка? — возмутился Дед. — Нет, мы это дело в орлянку разыграем. Когда следующую кандидатуру выберем… Смотрите, орлы…
Мы сидели на холмике, а малость пониже, шагах в тридцати, стоял Тимофей со своими, стоял прямо у воды.
— Чего это они за нами следят? — спросил Муха. — На кой мы им сдались? Гость, твоя очередь прятать симбионта.
Мне было страшновато, но я кивнул.
На самом деле всасывание симбионта — штука безболезненная. Только вдруг испытываешь необъяснимый прилив бодрости. Дед это так объяснил: симбионт обменные процессы активизирует, потому что мозгу для работы с симбионтом нужно побольше кислорода. А сам наш черный столбик знает слово «кислород» на сотне языков, но смысл слова ему недоступен, он сам в этом честно признался. Он, оказалось, может трудиться в абсолютном вакууме.
Мы спустились с холмика и пошли прочь из парка. На выходе обернулись — Тимофей со своими провожал нас на порядочном расстоянии.
— Ну и леший с ним, — сказал Дед.
Глава четвертая
Следующей нашей кандидатурой был политик более высокого ранга. Но мы подсадили ему симбионта не сразу — сперва изучили всю прессу, включая самую желтую, и подождали, чем наша авантюра кончится. Русские газеты писали про случай сочувственно: дедушка старенький, нервишки слабенькие, ему бы, чем по трибунам скакать, лучше дома сидеть, внуков нянчить, а противостояния двух культур и более крепкая психика не выдержит. Латтонские газеты отчаянно искали руку Москвы и додумались до того, что старика обработал какой-то засланный гипнотизер.
Если совсем честно: старик порядком надоел, националисты уже думали, как от него избавиться. Он был той самой палкой о двух концах: перед выборами он превосходно трындел про русскую угрозу и собирал для национально-озабоченных партий перепуганный электорат, после выборов он нес ту же чушь — но тогда уже наступало время коммерции, а кому надо, чтобы возмущенная толпа шла бить российские витрины, в которых выставлены латтонские шпроты?
А вот другой наш избранник был поумнее и потому вреда приносил гораздо больше.
Он по каменным трибунам не шлялся, и нам пришлось потрудиться, пока мы изучили его маршруты и график выступлений перед широкой публикой. Нам повезло: удалось подобраться к нему как раз накануне его выступления по поводу русских школ.
У нас троих о школе не самые лучшие воспоминания. Раздолбайство Деда, упрямство Мухи (он хлопнул дверью класса в четырнадцать с половиной, и больше его туда загнать не удавалось) и мой здоровый пофигизм — это все само собой, но против нас были страшные тетки, замотанные и плохо знающие свой предмет. Каждый из нас мог клясться, что собственными руками положил бы под свою школу динамит, если бы только ему дали нужное количество. И все мы трое понимали, что если не будет русских школ — родители останутся без детей. То есть они их нарожают, но потом из этих детей сделают латтонцев, которые станут стыдиться своих русских предков. Таких мы тут уже видали!
А этот политик как раз и убеждал родителей, что лучшее будущее для детей — стать латтонцами. Красиво убеждал, со слезой в голосе.
С ним вообще получилось забавно. Когда он заговорил по-русски, все сперва решили, что это он к русским родителям обращается, тем более на него телекамеры смотрят, красивый жест, однако! В зале сидели свои люди, они стали аплодировать. Но потом группа поддержки забеспокоилась: сколько же можно по-русски шпарить? Кто-то из своих подошел к нему, пошептал в ухо, в ответ наш избранник что-то шепнул опять же по-русски, и понемногу до всех дошло: и этот пал жертвой гипноза!
Мы об одном жалели — это не был прямой эфир. Он классно говорил, почище любого артиста!
Стали высматривать следующую жертву. Нашли довольно вредную тетку, которая с пеной у рта защищала гибнущую латтонскую культуру. Мы что-то признаков гибели не замечали — в свою культуру Латтония вкладывала неплохие деньги. Но и самой культуры тоже не замечали: на дворе не начало девяностых, когда всем казалось, будто начнем ходить в латтонские театры — и народы, распри позабыв, в счастливую семью объединятся…
Тетка рвалась к власти. Нетрудно было представить, на что способна баба с куриными мозгами, получив власть. Мы опять стали следить за жертвой — сперва через интернет, потом, как выразился Дед, в полевых условиях.
И тут мы совершили ошибку. То есть тогда это было ошибкой. Как выяснилось потом, пользы от нее оказалось больше, чем вреда.
Симбионта подсаживал Муха. У него самая неприметная внешность. А Муха — самое то. К тому же он освоился с симбионтом: пока Наташка сидела с матерью, Муха делал за нее переводы. Времени на это уходило очень мало; деньги, впрочем, тоже были не ахти какие, но каждая крона имела значение. А симбионт получал свое «равновесие»: сперва политик вещал по-русски, потом Муха бормотал по-латтонски.
А потом мы присмотрели одного тележурналиста, великого защитника национальных ценностей. Тут-то и вышел облом. Как мы потом догадались, какой-то ретивый патриот снимал на камеру и того политика, и ту тетку. Он и обнаружил, что рядом с этими людьми засветился один и тот же невысокий парень. Патриот оказался бдительным — побежал с доносом в полицию безопасности, которая на ту пору искала московского гипнотизера. По крайней мере, вся латтонская пресса от нее этого требовала.
Хорошо, что я был рядом с Мухой. Так, на всякий случай. После той истории мы вдруг осознали: друг дружку надо беречь. Когда Муху стали вязать какие-то крепкие ребятишки в простых курточках, я его отбил. Как? Ну, я же не только перед монитором сутками сижу. У нас, кладоискателей, бывают такие драки, особенно когда выходим в поле, что если ничего не уметь — найдут твое протухшее тело грибники осенью.
Выручило то, что от меня не ждали агрессии. Эти ребятишки подставили мне спины. А потом мы с Мухой кинулись наутек.
Мы неслись к знакомому проходному двору. Его фишка в том, что всем известны два выхода, а Муха знает третий — через магазин. Туда выходит задняя дверь склада, и она обычно открыта, хотя вид у нее несокрушимый — железная, в облупившейся краске, толще танковой брони.
На подступах к этой двери мы и налетели на Тимофея. Он был с парнем из своей компании — его сперва звали Шпрот, потом Швед, потом еще что-то придумали, но не прижилось.
— Сволочь… — выдохнул Муха. — Сдаст…
Ясно было, что Тимофей сообразил, куда нас понесло, и, сделав небольшой круг, перекрыл нам выход, чтобы местная безопасность взяла нас тепленькими. И мы не могли рвануть на себя железную дверь — то есть могли, конечно, да только Тимофей со Шведом сразу бросились бы туда за нами.
— Придется, — сказал я, имея в виду дверь.
Её и без спешки открыть за один миг не получится — тяжелая, зараза, и заедает. Но другого пути для бегства у нас не было. Я встал лицом к Тимофею, мол, только сунься! Муха вцепился в дверь, как обезумевший кот, когтями и стал ее тянуть, чтобы получилась щель и можно было уже ухватить поудобнее.
— Идиоты, — сказал Тимофей. — Держи, Гость.
У него был нож — с таким только на медведя ходить. В нашем деле штука полезная — не для драки, понятно, а если нужно что-то деревянное расковырять. Этот нож Тимофей протянул мне, как положено, рукоятью вперед, я вогнал его в щель и отжал дверь настолько, чтобы ухватить руками. Она подалась. Муха вставил ногу.
Тогда я протянул нож Тимофею.
— Мы с вами, — заявил Тимофей.
Мы вчетвером оказались на складе — точнее, в узком проходе между пустыми ящиками. Если не обрушить их себе на голову, можно было попасть к двери, ведущей в коридор, а уже оттуда — в торговый зал.
— Туда, — Швед показал совсем в другую сторону.
Оказалось, они тут бывали и разнюхали выход на крышу какой-то пристройки. Окно, правда, под самым потолком и узкое. Первым полез Муха, а потом он вытаскивал нас, как дедка — репку.
Пройдя по крыше пристройки, мы соскочили в каком-то совсем незнакомом дворе.
— Спасибо, — сказал я Тимофею по-латтонски.
— Не стоит, — ответил он по-русски. — Что вы такое сделали с этими… недоносками?
— Ничего, — ответил Муха.
— А чего вас… гоняли?
Тимофей вырос и заматерел уже в то время, когда латтонцу говорить по-русски считалось западло. Поэтому он не сразу подбирал нужные слова.
— Говори по-латтонски, мы прекрасно понимаем, — предложил я почти без акцента.
— Не хочу, — ответил он по-русски. — И Швед не хочет. Мы будем по-русски.
— Ты действительно Тимофей? — спросил Муха. В самом деле, похоже было, будто в тело нашего главного врага вселился ангел.
— Я Тимофей, — подтвердил он.
— Спасибо, — сказал я. — Как теперь отсюда выбираться?
