– Смотри только, – предупреждает Константин Палыч, – дома с огнем не шали.
– Я не шалю, – говорю я неправду.
– Вот и молодец. Отец-мать как? Живы-здоровы?
– Мать здорова, а отец, – говорю я с гордостью, – смертью смерть попрал.
– Так, значит? Что ж! Лично я твоему папе по-хорошему завидую…
– Константин Палыч!
– Ну.
– Когда пописать надо, кто тебе штаны расстегивает?
– Ишь! – усмехается он. – Много будешь знать – скоро состаришься. Ты вот что… Пошарь-ка вот в этом кармане.
Я залезаю в другой карман его стеганки. Вынимаю руку – на ладони у меня подшипник. Тяжеленький такой. До отказа набит шариками. Зеркальный, новенький, он предъявляет мне все небо, и шарики, повспыхивая, текут-переливаются в этом кольце. Я смотрю себе в ладонь.
– Владей, сынок! – говорит Константин Палыч. – И отваливай давай – бабушка вон заждалась. Ей, кстати, наше неизменное!…
ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ
Когда Августа уходит в школу, мама берет с ее тарелки недоеденную макаронину и кладет на пол, у дырки в стене. Плинтусов в нашей комнате нет, их сожгли в Блокаду.
Мы влезаем на наш матрас, стоящий на кирпичах, забиваемся в угол и замираем, обнявшись. Мы смотрим на дырку. Ждем, когда из нее вынырнет мышонок Тим – длиннохвостый и с умными бусинками красных глаз. Не одни мы его дожидаемся: из коридора о нашу дверь, урча, ласкается бабушкин сибирский кот Кузьма Второй (Первого в Блокаду у бабушки похитила и съела соседка по лестничной клетке, старуха Благонравова). Дверь надежно заперта на задвижку, но мышонок все равно не приходит. Чует Кузьму.
– Ладно, – говорит мама. – Белье развесить надо, а я лежу тут с тобой, как принцесса!
Она встает.
– Хочу с тобой! – говорю я.
– После того, что ты натворил? Лежи уж…
Она надевает на шею ожерелье из деревянных прищепок и уходит на чердак. На чердаке я уже был – лучше не вспоминать. Был и в подвале. Мама взяла меня, когда пошла за дровами. Подвал был сырой, со страшными тенями, и там я потерялся. На свет моего огарка сошлись крысы, которым было так голодно, что, пища, толкаясь и кусая друг дружку, они стали грызть бабушкины войлочные валенки. Эти валенки мне были по одно место, и они не сгибались, когда я передвигал ноги. Поэтому я не передвигал, а стоял, дожидаясь, когда меня найдут, и смотрел на крыс. Огарок оплывал на кулак. Я отлеплял горячие прозрачные лепешки и бросал их крысам, которые, отвлекаясь от валенок, бросались на стеарин, как голуби на крошки. Мне их стало жалко так, что я задул огарок и бросил его весь. Потом меня ругали. Сказали, что крысы вместе с валенками могли съесть и меня. Тоща еще я маленький был – не понимал.
К стене над матрасом прицеплен репродуктор. Черная бумага натянута на проволочный каркас так туго, что кое-где прорвалась. Я осторожно встаю, беру вилочку и втыкаю в дырки. Помолчав, репродуктор говорит:
– Мы передавали беседу товарища Сталина с корреспондентом газеты «Правда». А теперь послушайте китайскую народную музыку в исполнении оркестра Пекинского радио.
Под китайскую музыку я слезаю с матраса. Подбираю запылившуюся макаронину, кладу обратно в тарелку. Подтаскиваю стул к окну и влезаю на подоконник.
В окне двойные рамы. Между ними внизу слой грязной ваты, а сверху, зацепленная за форточку, свисает пустая авоська. Я расплющиваюсь о холод стекла.
Прямо напротив – одна стена, скучная, а налево – другая, повеселей, потому что к окну на этой стене подвешен фанерный ящик – ледник. Снег на крышке ледника истоптан голубями и воробьями – туда им бабушка из кухни бросает крошки. Направо тоже есть стена, но доходит она только до третьего этажа, а с нашего седьмого в эту щель открывается хоть и узкий, но дальний-дальний вид – на белое дно неведомого дворика. Там чернеет дерево, которое весной зазеленеет. В том дворике я никогда не бывал. С какой улицы туда можно попасть, через какую подворотню, какими проходными дворами – неизвестно. Никто этого не знает. Поэтому и снег там такой нетоптаный. Я мечтаю там побывать. Когда-нибудь.
Открывается дверь, и мама говорит:
– Слезь с окна: простудишься! В последний раз я взглядываю на дворик в раме обмороженного по краям стекла – и отлипаю.
– Мама, – вспоминаю я, – когда же мы пойдем в Зимний дворец?
– Пойдем, – обещает она снова.
– Когда?
– А хоть бы и сегодня! Я спрыгиваю на пол.
– Сейчас?
– Вечером, – говорит мама. – А сейчас мы с тобой пойдем за сахаром стоять. На Загородном выбросили и дают – представляешь? – по полкило в руки.
О Зимнем дворце я знаю все, мне дедушка рассказывал. Прежде дворец принадлежал династии Романовых – императорам российским. Сейчас принадлежит народу, который, надев поверх обуви огромные войлочные тапки, неуклюже скользит по зеркалу паркета, догоняя экскурсовода – строгую тетю в темно-зеленом кителе.
Я вырываюсь от мамы и, как на каток, въезжаю в Большой тронный зал. Снизу опрокинуто сверкают хрустальные люстры, и красота этого зала – белого, багрового, золотого – слепит глаза. Перед барьером группа останавливается, а я, увлекшись, проезжаю под барьер. Мама извлекает меня обратно.
– Смотри!
Со стены на меня тысячами сверкающих глаз взирает сказочная страна. Тетя в кителе поднимает указку.
– На месте императорского трона мы с вами видим карту нашей великой Родины – Союза Советских Социалистических Республик. Эта уникальная карта установлена тут в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Ее площадь – двадцать семь квадратных метров. Более сорока пяти тысяч уральских самоцветов понадобилось, чтобы воссоздать лицо бескрайней нашей Родины. Дивными звездами горят наши города, их более четырехсот пятидесяти. Но взгляд наш невольно притягивает самая крупная звезда. Это столица нашей Родины…
– Ленинград!
– Чей это мальчик?
– Мой! – Берет меня за руку мама.
– И ты не знаешь, как называется столица твоей Родины? – Тетя укоризненно смотрит сверху. – Это прежде Ленинград был столицей, и тогда он назывался сначала Санкт-Петербург, а потом Петроград. Свершилась Великая Октябрьская революция. По указанию Ленина столицу перенесли в Москву. А после смерти Ленина, по просьбе нашего народа, Петрограду присвоили имя Ленинград. В твоем возрасте, мальчик, такие вещи уже надо бы знать. Чтобы не попадать перед всеми впросак.
Ко мне наклоняется мама.
– Не стыдно? Я же сто раз тебе объясняла! Где живет дедушка Сталин?
– В Москве…
– Видите? – Мама выпрямляется. – Он знает.
– Молодец! Ты любишь свою Родину, мальчик?
Я запрокидываю голову. Родина – вся – в золотой раме. Над рамой – герб. Такой же, как на монетах. Земной шар в колосьях и под звездой. Вокруг герба – красные флаги. Украдкой мама щиплет меня.
– Язык проглотил? Отвечай!
– Люблю…
– Вопросы по залу будут, товарищи? – отстает тетя. – Площадь восемьсот квадратных метров. Колонны, их сорок восемь ровно, можете не считать, из итальянского мрамора. Люстр двадцать шесть, лампочек полторы тысячи. Да, а в орнаменте использовано более восемнадцати тысяч деталей из позолоченной бронзы. Еще вопросы?
– А где же трон?
Мама запоздало делает мне больно. Все смотрят на меня, потом на тетю в кителе.
– Перемещен в Малый тронный. В ходе экскурсии мы его увидим. Всему свое время, товарищи. Прошу следовать за мной!
Галерея Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Со стен взирают горделиво триста тридцать два генерала во главе с Александром I.
Гербовый зал – побед генералиссимуса Суворова, а также Петра Великого.
И наконец он, Малый тронный. Глаза сами жмурятся от золота, и ноги сами ведут меня…
– С ума сошел? – Мама перехватывает меня у плюшевых канатов, которыми прегражден доступ. Там, в запретной зоне, под звездным куполом сияет в высоте своими раздвоенными полушариями корона императоров. Двуглавый орел под ней венчает раму, в которой Петр I с женой Екатериной. А под портретом крепко стоит трон. Зияет пустотой. Табуреточка под ним на львиных лапах. Ноги ставить.
– Малый тронный зал, в честь Петра I названный Петровским, декорирован архитектором Монферраном… Мальчик, прими руки с каната! Это ваш ребенок, гражданка? Так и следите за ним, чтобы волю рукам не давал!
Мама сердито тащит меня из зала в зал.
– После отречения царя, – говорит тетя в кителе, – здесь, в Малахитовом зале, заседало Временное правительство. Сюда в ночь на двадцать шестое октября по старому стилю ворвались взявшие штурмом дворец рабочие, солдаты и матросы под руководством Ленина и Сталина. «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!» – кто не знает этих бессмертных строк Маяковского, лучшего, талантливейшего поэта нашей эпохи. Арестом Временного правительства вот в этом, товарищи, зале и началась новая эра в истории человечества, эра, в которой нам с вами выпало счастье жить!… – Пауза. – На этом наша экскурсия по залам героического прошлого заканчивается. Вопросы по залу? Тогда, товарищи, прошу организованно…
