Караванщик кивнул. Собственно, ему было все равно, во что верит Шамаш. Главным было верить самому — фанатично, всей душой, посвящая этой вере всю свою жизнь, укрепляясь в ней с каждым часом. Что бы там ни говорил Евсей, последние события все больше и больше убеждали Атена в том, что на своем пути он встретил бога. И чем дольше он думал, тем менее невероятным это ему казалось. Ведь пересекались же дороги небожителей и людей раньше.
Подняв взгляд на Шамаша, Атен с удивлением прочел в его глазах сочувствие и сожаление:
— С вчерашнего дня, — тихо промолвил колдун, — ты смотришь на меня так, словно я и есть тот самый бог, чьим именем назвала меня малышка. Это не так. Я человек, — было видно, что ему причиняет боль мысль, что он вынужден разрушать фантазии собеседника, лишая его части души, заставляя страдать. Но у него не было выбора.
Он считал, что должен покончить с этим странным наваждением, поразившим хозяина каравана, и сделать это прямо сейчас, ведь со временем вера могла еще более усилиться, укрепиться… Хорошо, если она будет спать всю жизнь безмятежным сном. Однако она могла стать причиной не только ужасного разочарования, но и самой гибели, уверяя в ложной защищенности, а на деле оставляя беззащитным перед лицом опасности. Самое же ужасное было в том, что колдун понимал причину происходившего — на глазах хозяина каравана одна за другой исполнялись легенды. То, что на самом деле было простой случайностью, в его разуме, душе вставало в стройный ряд. Брошенные стремившимся к чуду духом семена давали богатые всходы на благодатной почве веры. И он ничего не мог с этим поделать.
Шамаш устало вздохнул:
— Я не знаю, что еще мне сказать, сделать, чтобы ты понял…
— Позволь мне верить! — Атен и сам не знал, что заставляло его говорить, когда можно было просто промолчать. Он мысленно повторял: "Господин Шамаш очень долгое время был болен. Он жил бредом и никак не может признать, что все привидевшееся ему — лишь только сон. Ему нужно время. И помощь тех, кто окружает Его сейчас. Госпожа Айя ничего не делает просто так… Нет, Она любит Его, заботится… Есть нечто, мешающее Ей быть с Ним рядом. Но это совсем не значит, что Она бросила Его. Нет. Она очень беспокоиться о Нем, и поэтому дала двоих из своих слуг — волков. Пусть сейчас они — маленькие беззащитные комочки. Но уже очень скоро щенки вырастут, превратившись в самых грозных стражей и верных помощников…" — Для меня это очень важно!
Шамаш лишь развел руками:
— Сейчас твоя вера сильнее меня, — ему не оставалось ничего, как надеяться, что со временем караванщик сам поймет то, в чем его были бы бессильны переубедить даже сами боги. — Я лишь прошу: будь осторожен.
Он понимал, что любым своим поступком лишь усилит веру, ибо для доказательства своего слова ему пришлось бы прибегнуть к еще более могучим силам, чем те, что, использованные накануне, породили эту неожиданную проблему. К тому же, колдун не считал себя вправе грубо, против воли человека, изменять его духовный мир, рискуя порвать тонкие нити души и, в стремлении к благу принести лишь одно зло.
Эта невозможность что-либо изменить страшно расстроила его — он не привык проигрывать. Чувство беспомощности слишком долго не охватывало его, и он успел забыть, как с ним совладать. Многие годы он был выше всех обстоятельств, ему казалось, что возможно абсолютно все. И вот теперь выходило, что он, несмотря на все свое могущество, не в силах убедить лишенного дара отказаться от наивных заблуждений.
А еще Шамаш разозлился на себя — ему нужно было раньше обо всем этом подумать, еще тогда, когда он столь неосмотрительно принял имя бога. И то, что он не осознавал, чем может обернуться простое желание следовать тропам этого мира, не могло быть оправданием.
Колдун решил вернуться в свою повозку, и, в одиночестве, как следует обдумать все произошедшее, надеясь найти способ изменить то, что для него было неприемлемым.
Он так глубоко погрузился в размышления, что совсем забыл о больной ноге, неловко ступил на нее… И мир утонул в яркой вспышке боли. Перехватило дыхание. Перед глазами все закрутилось, смешалось, готовое совсем поблекнуть. Тело перестало слушаться разума, и колдун бы непременно рухнул, как подкошенный, в снег, если бы Атен, заметив, что с Шамашем что-то неладно, не успел вовремя подскочить к нему, подхватить, поддерживая.
— Что с Тобой? — откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой снега, донесся до колдуна его взволнованный голос.
Караванщик крутил головой, ища помощь. Но дозорных, как назло, видно не было, остальные спали, сраженные предрассветной дремой.
И тут где-то вдали настороженно завыл ветер. Среди звезд заскользили черные тучи. Снег, потеряв свой прежний нарядный блеск, померк, становясь жгуче-холодной тенью.
Атен не сразу смог отвести взгляд не на шутку встревоженных глаз от появившихся столь внезапно знаков приближения метели.
"Госпожа Айя гневается на меня! — мелькнуло у него в голове. — О, я несчастный! Я не должен был говорить с Шамашем о том, чего Он еще не в состоянии осознать, вновь возвращая за грань безумия! Горе мне! Даже звери и те нашли в себе силы удержаться, делая вид, что не узнают Его, а я… О, великая богиня, я так виноват…!"
Атен хотел побыстрее перенести Шамаша под защиту шатра, передать в руки лекаря, надеясь, что тот, искусный мастер своего ремесла, сможет помочь. Но в первый миг он не смог даже сдвинуть Его, потерявшего сознание, с места, таким тяжелым Он оказался. И, все же, караванщик не сдавался. Поспешно закинув руку Шамаша себе на плечо, придерживая, не давая соскользнуть, он с трудом довел-дотащил его до шатра, прислонил к боку одной из крайних повозок, шепча:
— Сейчас, сейчас… — торговец замер, раздираемый на части страхами, снедаемый чувством вины. А еще была растерянность. И беспомощность, когда он понимал, что должен как можно быстрее бежать за помощью, но боялся оставить Шамаша одного хотя бы на миг…
Атен медлил, надеясь, что дозорные, встревоженные предвестниками метели, бросятся искать хозяина каравана… Но мгновения, долгие, как сама вечность, текли загустевшей патокой, а вокруг, как прежде, не было ни души…
Караванщик уже почти решился… И тут рука Шамаша дрогнула, напряглась, глаза открылись. Их пристальный взгляд был осмысленным и, все же, каким-то бесконечно далеким.
Прошло несколько долгих, как сама вечность мгновений, прежде чем он, глубоко вздохнув, выпрямился. Схватившись правой рукой за край повозки, Шамаш взглянул на караванщика, замершего с ним рядом, не в силах пошевелиться.
— Спасибо, — чуть слышно одними побелевшими губами прошептал колдун.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
