на стене. На фоне белой стены, поэт в чёрном кителе, со спадающими на бледное лицо прядями, произносил следующие слова:
«Вчера на дуэли погиб граф Григорий Озёрский. Сейчас неважно, по какой причине состоялась дуэль. Важно, что погиб человек».
Антон скорбно замолчал. Примерно через минуту он продолжил:
«Погиб человек и это всегда трагедия. Но граф Озёрский был ещё и поэтом».
На этот раз Антон помолчал секунд тридцать, давая зрителями возможность осознать этот факт.
«Да, Григорий Сергеевич писал стихи!» — с надрывом воскликнул Антон. Опять пауза.
«Стихи о любви!» — снова воскликнул он. По щеке поэта побежала слеза.
Он автоматически вытер её и с удивлением уставился на ставший влажным кончик пальца.
«Я плачу…» — медленно произнёс он. И почти закричал:
«Ведь он писал стихи! Стихи и вдруг о любви, вы представляете?!»
Поэт нервно захохотал.
«Я плачу!» — воскликнул он. — «Плачу от того, что теперь вы, тупые, примитивные обыватели, будете прославлять его глупые, корявые и бездарные строчки с банальными рифмами из-за того, что его угораздило убиться о противника, который даже не хотел поединка с ним!»
Он замолчал, чтобы набрать воздуха. И продолжил:
«Я вас ненавижу! Жалкое, безмозглое стадо! Отправляйтесь в ад со своим Озёрским! Может быть, там вас научат, что только идиоты думают, что стихи должны быть обязательно о любви!»
Антон выглядел абсолютно разъярённым. Вдруг он резко замолчал. Когда он снова заговорил, его голос был спокоен:
«Многие из вас найдут мои слова оскорбительными. Если вы не дворянин, не рекомендую соваться ко мне с попытками физического или унизительного возмездия: убью сразу. Дворяне же, прошу, чувствуйте себя свободно, если вдруг пожелаете вызвать меня на дуэль».
Он подумал и добавил:
«Может быть вы даже сможете меня убить. И после этого примитивное тупое стадо будет начнёт говорить, что вы лишили Россию великого поэта. И мои стихи начнут прославлять так, как уже сегодня начали прославлять писульки графа Озёрского».
Он поправил китель и закончил:
«Ведь у обывателя нет понимания, что такое хорошие стихи, а что плохие. Где хорошая рифма, а где плохая. «Стихи — это мелодия» — говорите вы. Обывателю важно, чтобы поэт прожил трагичную жизнь, страдал от любви к какой-нибудь распутнице, которая спит со всеми, кроме него или, лучше всего, глупо погиб».
На этом поэт вышел из кадра и видео закончилось.
Я устало потёр глаза и посмотрел на счётчик комментариев под записью. Несмотря на то, видео было выложено двадцать минут назад, количество ответов пользователей на него перевалило уже за тысячу. Однако.
Читать я их не стал, просто закрыв вкладку. Бедный Василий Галактионович: он совсем не обрадуется такому резонансному видео, затрагивающему вопрос дуэли.
«Интересно, как там дела у Елизаветы Георгиевны?» — подумал я, но решил, что лучше ей не звонить и не писать, чтобы ни у кого не возникало вопросов, откуда я вообще знаю о том, что произошло в особняке Аматуни прошлой ночью.
Зашёл Тарас.
— Улитки готовы, Матвей Михайлович, — сообщил он. — С чесночком.
— Неси, чего уж, — махнул я рукой.
Тарас быстро сбегал туда-сюда и накрыл на стол.
— Себе-то улиток оставил? — спросил я.
— Конечно, — хмыкнул Тарас.
Я мог бы и не спрашивать: он обожал всяких креветок, улиток, крабов, омаров и прочих морских созданий. В гастрономическом смысле обожал.
— Ну приноси тогда сюда их, посидим вместе, — пригласил я дядьку разделить со мной трапезу.
Тарас кивнул и направился вниз.
— И вина захвати! — крикнул я вслед.
Тарас вернулся с бутылкой красного сухого. Странно, но при любви к сладкому лимонаду, я совершенно не любил сладких и полусладких вин. Тарас разлил по бокалам вино.
Улиток удобно есть, доставая их из раковинок зубочисткой. Вкус улиток я не особенно любил, потому что они такие маленькие, что его толком и не чувствуешь. И уж точно их вкус не стоит того, чтобы жарить несчастных созданий живьём.
Но, что сделано, то сделано. С чесноком они шли достаточно хорошо. Помимо улиток, Тарас сделал какой-то салат с авокадо, сыром и какими-то листочками, рукколой, что ли.
— Одного не пойму, Матвей Михайлович, — начал вдруг Тарас, — если мне позволено будет спросить…
— Спрашивай, — разрешил я.
Тарас спросил:
— Если эта девка, Ленка, не знает, что вы — Мартынов, то почему она к вам лезет?
— Ну, в любовь без Яра, ты, конечно, не поверишь? — произнёс я.
Тарас фыркнул, мол, скажете тоже, барин.
— Я же вижу, как она на вас смотрит, — сказал он. — Я мог бы понять, что она, думая, что вы слуга здесь, убедила бы себя, что любят не за Яр, а за то, что человек хороший. По крайней мере, в теории мог бы понять.
— Но? — предложил я ему продолжить и сделал глоток вина.
— Но она смотрит на вас так, как будто у вас Яра как у князя, — сказал дядька, — Да и, честно говоря, она не выглядит девкой, которой интересно какой человек внутри.
— Пожалуй, что и не выглядит, — подумав, согласился я.
— Вот я и не понимаю, — покачал головой Тарас, — как такое может быть.
— Что ж, — пожал я плечами, — я предпочитаю не задаваться вопросами тогда, когда мне дают то, что я и не надеялся получить.
Тарас кивнул, соглашаясь с моим подходом.
— Я только вот что думаю, — сказал он. — А вдруг она — агент императора, которую к вам приставили после того случая с Аматуни и Гуриели, чтобы следить за вами?
Я засмеялся.
— Лена-то? Ты, должно быть шутишь!
— Не знаю, не знаю, — снова покачал головой Тарас. — Может быть, надо батюшке вашему сообщить…
— А вот этого не надо, — строго оборвал его я. — Он и так сам не свой из-за случая с Гуриели, потом из-за дуэли Валерия, моего секундантства и взбучки, которую я задал Алексееву. Это он ещё не видел, что поэт Чигуриков выложил сегодня в Паутину.
— Да, но… — начал дядька.
— Никаких «но»! — отрезал я. — Ты посмотри, мне уже даже из дома выходить нельзя!
— Кстати, вчера перед вашим приездом девка тут лазила эта татуированная, — сказал Тарас. — Это она на крыше была сегодня?
— Да, — хмыкнул я, — она. Но она не получила того, чего хотела, хотя и очень старалась. Я её больше видеть не хочу, позаботься об этом.
— Понял, — принял к сведению Тарас.
— Только не в том смысле позаботься, как в Фарго, — решил уточнить я. Не хватало ещё, чтобы Ташу Гиксман потом выбросило на берег моря со сломанной шеей.
Тарас — человек добрый. По своей воле он не обидит и мухи. Разве что, если муха будет нужна
