Крокодил. Существа, сделавшие игру преломления света и приманкой, и оружием. Существа, живущие глубоко в Луте — и пришедшие вместе с варотоком, увлеченные его течением.
Луминарии. Витражницы Шартра, как их называли в кругу гисторов. Имя их было одного корня с Хомом; оттуда родом был знаток, первым приметивший и назвавший тварей.
— У тебя есть…
— Держи, — Нил уже протягивал Михаилу из кости вырезанные очки, с прорезями столь узкими, что они больше походили на щель забрала. — Прости, амиго, единственный экземпляр. Я покараулю нашу лошадку, а ты иди, тащи пацана.
Михаил пригладил шершавыми пальцами очки. Единственное верное средств0 от гипнотического многоцветья.
— Откуда? — только и спросил Плотников.
Крокодил хмыкнул. Щелкнул пальцами вдруг, как кастаньетами.
— Много говоришь. Лучше поторопись, амиго. Может, успеешь — пока до тени не обточили.
Убивающие светом и питались не как прочие твари. Из добычи они первым делом выпивали цвет, сосали жертву, как бабочки, пока от нее не оставалась бледная тень.
Говорили, что тени те, несчастные останцы, и после покоя не знали: так и скитались сухотой Лута, наводя тоску на экипажи, виновные в смертной истоме и мертвых штилях.
— Разве сабля твоя не живого мясца взыскает? — насмешливо проговорил Нил, когда Михаил проверил верную подругу. — Что она против витражниц?
Михаил не ответил. Только крепче сжал рукоять. Раньше зарево луминарий он видел издалека, над тушами погибших, заморенных корабелл. Близко никто не подходил — вынуть человека из петли света полагалось делом самоубийственным.
Да и то — люди, даже случайно выпавшие из круга, даже вытащенные, отнятые, после снов не видели, цветов не разбирали. Тосковали и помирали вскорости.
— На саблю больше гляди, чем по сторонам, — напутственно шепнул Крокодил в самое ухо Иванова.
И отступил.
Под ногами хрустнула доска. Видать, не всем везло сесть на плывун ровно. Попрыгунам удалось. Наверное, чаяли переждать вароток, отсидеться. Только нашли их витражницы.
Обсели мотыльками, заволокли блескучими крылами. Михаила будто тянуло глянуть как следует. Стащить очки, вдохнуть, выпить глазами полыхающий цвет…
Что было с Первым — попал ли под власть многоцветья — Михаил мог только гадать.
Танцевал свет, преломлялся, морочил, лился полотнищами. Через прорезь все иначе смотрелось. Тускло, плоско. Не опасно.
Михаил понял, что как только начинает рассматривать, пытается разобрать цвета — ломит виски. Внял совету Крокодила, стал глядеть на саблю свою. Она мерцала ровно, уверенно, будто ночная река омывала глаза прохладой.
Свет ее обтекал, не садился.
Спустился Михаил еще, в чашу-выбоину. И увидел. Не побрезговали витражницы и падалью. Чаша, шрам-вмятина от давнего столкновения, оказалась полна костей. Объели мертвых, до теней обточили, а живые пока стояли. Тесно, плечо в плечо, будто хороводить затеяли.
Витражницы танцевали, мурмурация завораживала, замуровывала.
Лин выделялся, как лилия среди арматуры.
Захлестнуло Михаила, будто арканом ребра стянуло.
Ускорился, под ноги не глядя, хотел тронуть — задержал руку.
Лин стоял подле других, зачарованно пялился на витражниц. Впитывал раскрытыми глазами сонм красок. Его как будто меньше тронуло, только обмахнуло. Возможно, потому что с цветом он ближе прочих знался.
Может, были и среди браконьеров достойные спасения люди. Но Михаил не мог взять больше положенного. Лут бы не разрешил.
Краем глаза Михаила поймал движение, развернулся, отбивая быстрый, как язык ящерицы, белый и горячий всплеск света. Сабля глаз не имела, краски на нее не действовали. А вот Иванова оглушить-порезать вполне могли.
Тем более теперь — набравшие и вес, и плотность, луминарии сняли слепок с выпитой добычи, обернулись боевой формой.
Завихрилось столбом, перехлестнуло лицами, как картами.
— Лин! — зычно крикнул Михаил, прежде чем обрушился на него цветной вихрь.
Первый словно вздрогнул, скидывая наваждение, но пробудиться окончательно не сумел.
Поняли луминарии, что Михаила им так легко не взять. Что пришел тот подготовленным, и не уйдет, своего не заполучив.
Михаил двигался быстро и плавно, крутился волчком, отражая всполохи света, похожие на всплески шелка. Только шелк тот резал, будто актисы.
— Лин! — позвал Михаил снова, когда его захлестнула новая волна.
Луминарии вьюжили, не давая приблизиться. Жалили с разных сторон. Отлетали согласно, точно птицы, и атаковали вновь, виртуозно меняя облик. Михаил не сумел сообразить, как оттеснили его к краю плывуна.
Сабля со свистом рассекла строй витражниц, едва ли кого повредив. Луминарии сомкнулись, откатились и маятником толкнули человека в грудь.
Михаил только руками взмахнул.
Сильные тонкие пальцы обвили запястье, отдернули от пасти Лута. Лин стоял, смежив веки, но Иванова держал крепко.
— Идти можешь?
Первый неуверенно кивнул. Двигался он, очевидно, на слух, а глаза не открывал, чтобы не попасть вновь под обаяние витражниц.
Сам того не желая, Иванов забрал себе внимание луминарий; ослабла их власть, пленники зашевелились. Витражницы метнулись обратно, обрушились на добычу парчовым, прихотливо расшитым шатром.
Больше Михаил спрашивать не стал. Подхватил парня, закинул на плечо и прыжками помчал наверх, прочь из костяной чаши мертвецов.
— Скорее! — прокричал Нил, перекрикивая взвой ветра. — Новая волна идет! Тут сметет все!
Двигаться, держа на себе Лина, и отбиваясь от луминарий, было не просто. Михаил стиснул зубы. Он знал, что справится.
Строба рвалась наверх, но цепи сколекса не пускали, держали крепко.
И Нил дождался. Дождался ведь, а Михаил думал — бросит, уйдет, и куковать им тут, и сгинуть вместе…
— Давай сюда, Иванов!
Вместе, в четыре руки, закинули Первого в глухое чрево, сами прыгнули следом. Стало тише, теплее, мельче. Нил, бормоча ругательства, сбросил цепи, и строба подпрыгнула мячиком, удирая от новой волны сфер.
Михаил не видел того, но почуял: смело плывун, как песочный замок.
Нил уверенно правил, набрав на пальцы спутанные нити, как чужие волосы. Михаил склонился над Лином.
Тот открыл глаза, и страх чуть отступил. Плотников боялся увидеть пустоту на месте яркой синевы.
— Миша, — голос у Первого был будто наждачкой натертый. — Прости. Я… поделом.
Михаил коснулся ладонью рассеченного лба Первого. Что там стряслось до витражниц?
— Все хорошо. Отдыхай. После поговорим.
Лин прикрыл глаза. Облизал бледные губы.
— Твой должник, — разобрал Михаил едва слышное, непоправимо виноватое.
Со вздохом покачал головой, закрепил ремни, перебрался в другое кресло. Ощутимо тряхнуло, Плотников прикусил язык.
— Аккуратнее, ну. Не дрова везешь.
— Дубину, ага, — фыркнул Нил. — Две дубины.
Щелкнул каким-то рычажком. Потянул за петельку. Пальцы его двигались с поразительной сноровкой. Михаил откинулся в кресле. Поморщился.
— Что же, — проговорил, наблюдая, как под брюхом стробы мелькает болтанка Лута, — Хом Полыни и после разойдемся?
— Как в Луте корабеллы, амиго, — кивнул Нил и улыбнулся в ответ на улыбку Михаила.
Глава 30
Она вовсе не рисовалась эфирным созданием,
