Умилительная и удивительная, не по временам, бренность — хрупкость — женственная и женская легкость ахматовской музы. И — тишина. Нет нужды объяснять, каким контрастом были в тот момент стихи
"Белой стаи" цветаевскому горению, всей ее не-женски энергичной природе. И не было ли посвящение "Красного Коня" своего рода творческим вызовом Марины Цветаевой своей нежно любимой, но такой чужепородной "сестре" в поэзии — "Музе плача" — Анне Ахматовой.
Но обратимся к поэме. В строках пролога дан финал коллизии всей поэмы:
И настежь, и настежьРуки' — две.И навзничь! — Топчи, конный!Чтоб дух мой, из ребер взыграв — к Тебе,Не смертной женой —Рожденный!
Такое слово поэта послано в мир не женской волей; об этом рассказано в прологе:
Не Муза, не МузаНад бедною люлькойМне пела, за ручку водила.……………………..Не Муза, не черные косы, не бусы,Не басни, — всего два крыла светлорусых— Коротких — над бровью крылатой…
Но "черные косы", "бусы" — не приметы ли Ахматовой? И другой портрет, уже знакомый: "Короткие крылья волос я помню, Мятущиеся между звезд…" Не Муза, но — кто же?
Стан в латах. Султан.
К устам не клонился,На сон не крестил.О сломанной куклеСо мной не грустил.Всех птиц моих — на свободуПускал — и потом — не жалея шпор,На красном коне — промеж синих горГремящего ледохода!
Всадник на красном коне… С красным конем мы тоже не впервые встречаемся: "Пожирающий огонь — мой конь!.. С красной гривою свились волоса… Огневая полоса — в небеса!" — это два года назад написано.
Но то стихотворение статично; здесь же с самого начала наличествует действие, притом действие негативное. "Не клонился", "не грустил", "не крестил"…
("Никакой заботы!., никаких человеческих обязательств"…) Дальше — больше: "Всех птиц моих на свободу Пускал…" Отнимал привязанности, освобождал от них. И исчезал.
Поэма построена на прерывистых, сменяющихся один другим эпизодах и едином сквозном действии. Огненный всадник является героине в роковые минуты ее жизни. Каждый раз он спасает ее от очередной земной беды, но тут же требует ее волевого отказа от дарованного им счастья. Четыре эпизода-картины даны выпукло, объемно, красочно и звучаще. В поэме резко сменяются планы и плоскости: сон — явь, иносказание — реальность. Сначала — гигантский пожар: он охватил дом и душу героини — но душа и есть ее дом: "Пожарные! — Душа горит! Не наш ли дом горит?" Она ликует, как ребенок, при виде огня (она и есть маленькая девочка) и торжествует, глядя, как рушится все старое: "Трещи, тысячелетний ларь! Пылай, накопленная кладь!.. — Пожарные! — Крепчай, Петух! Грянь в раззолоченные лбы!" Ничего ей не жаль, но… вот опасность подступила к единственному ее сокровищу — кукле. И в этот момент -
Кто это — вслед — скоком гоняВзор мне метнул — властный?Кто это — вслед — скоком с коняКрасного — в дом красный?!
Крик — и перекричавший всехКрик. — Громовой удар.Вздымая куклу, как доспех,Встает, как сам Пожар.
Как Царь меж огненных зыбейВстает, сдвигает бровь.— Я спас ее тебе, — разбей!Освободи Любовь!
Что это вдруг — рухнуло? — Нет,Это не мир — рухнул!То две руки — конному — вследДевочка — без — куклы.
Итак, первая потеря героини. Затем следует два ее сна. Сначала погибает возлюбленный, потом — сын; в роковую минуту их спасает все тот же огненный всадник, все с теми же словами: "Я спас его тебе — убей! Освободи Любовь!" Она покоряется безропотно и теряет всех любимых, все любимое, все, привязывающее ее к жизни[49]. Она исполняет требование и девиз своего огненного повелителя: потеря — возврат — отречение — освобождение. Освобождение от любви ко всем во имя любви к единственному. Жертвенная любовь? Нет, мало: лютая.
Кажется, она начинает понимать, — к кому. К нему, к всаднику на красном коне, который все у нее взял и ничего не оставил, кроме… себя самого. И ей снится третий сон: будто она устремляется за ним, неуловимым огненным конным, ускользающим прочь в снежной буре.
Февраль. Кривые дороги.В полях — метель.Метет большие дорогиВетро'в артель.
То вскачь по хребтам наклонным,То — снова круть.За красным, за красным коннымВсё тот же путь.
То — вот он! рукой достанешь!Как дразнит: Тронь!Безумные руки тянешь,И снегом — конь.
"Двенадцать" Блока напрашиваются сразу, само собою. Тот же темп, тот же катастрофично взвихренный мир и, главное, — та же устремленность: в бесконечную метельную даль, куда шагают блоковские двенадцать. Вот когда отозвалась в творческом сознании Цветаевой поэма Блока, знакомая ей еще в пору ее "романа" с Театром! ""Двенадцать" Блока возникли под чарой, — писала она много лет спустя. — Демон данного часа Революции вселился в Блока и заставил его" ("Поэт и время"). Нет сомнения, что "демон" "Двенадцати" также "вселился" в Марину Цветаеву и заставил ее, скорее всего даже бессознательно, воплотить в нескольких строфах своего "Красного Коня" дух и настроение блоковской поэмы…
Итак, третий сон героини, "конный сон", ее погоня. Но конь неуловим и неостановим. Даже "стоглавый храм" на пути ему не преграда: он "громом взгремел в алтарь", опрокинул престол и тут же — "как в землю сгас".
Она, покинутая, остается в храме и хочет предать себя в руки Бога: единственное, что может еще сделать. Но и этого не дозволяет ее огненный повелитель: в момент ее молитвы он, вновь молниеносно возникший, конской пятой встает ей на грудь… Отнял последнее — Бога и веру. И исчез.
Очнувшись от этого сна, она попадает в другой: ей видится в тумане какая-то бабка, уткнувшая нос "в густое облако котла", и
…стаканом прикрытый штоф.Отставит — опять пригубит.— Какой ж это сон мой? — А сон таков:Твой Ангел тебя не любит.
Кто отвечает на ее вопрос? Сама ли она? Бабка ли, смахивающая на колдунью, а также на ведьму — Венеру из "Каменного Ангела", где Ангел ведь тоже поначалу не любит Аврору?..[50]
Дело, однако, в другом. С этой роковой фразы начинает стремительно раскручиваться натянутая до предела пружина поэмы.
Не любит! — Не надо мне женских кос!Не любит! — Не надо мне красных бус!Не любит! — Так я на коня вздымусь!Не любит! — Вздымусь — до неба!
В этих строках слились, сошлись все фокусы поэмы, все ее смыслы и планы — жизненные, поэтические, философские.
Огненный всадник не любит героиню, ибо она пребывает не в его, а в своем "измерении". Она — земная женщина — только покоряется, только жертвует. Ему же одного повиновения мало; ему нужен поступок, действие, а это может осуществиться лишь в его мире, на его высотах. И она наконец поняла его.
Теперь героиня поэмы знает, что ей делать:
На белом коне впереди полковВперед — под серебряный гром подков!Посмотрим, посмотрим, в бою каковГордец на коне на красном!
"И амазонкой мчаться в бой" — как мечтала юная Цветаева ("Молитва", 1909 г.).
Но бой неравен: один за другим полки, устремившиеся за всадницей на белом коне, срываются в ров, — не символ ли гибели белой армии? Если и так, то это лишь мгновенная "игра ума". Все дело в ней, в ней одной, героине, — которая, наконец, обрела смертоносную любовь своего огненного владыки.
…И входит, и входит, стальным копьемПод самую грудь — луч.И шепот: Такой я тебя желал!И ропот: Такой я тебя — избрал,Дитя моей страсти — сестра — брат —Невеста во льду — лат!Моя и ничья — до конца лет.Я, руки воздев: Свет!— Пребудешь? Не будешь ничья, — нет?Я, рану зажав: — Нет.
Отрекшаяся от земной любви женщина — воительница — амазонка с выжженным сердцем — Поэт, а не поэтесса.
И — финал, смыкающийся с прологом, — эпилог:
Не Муза, не Муза, — не бренные узыРодства, — не твои путы,О Дружба! — Не женской рукой, — лютойЗатянут на мне —Узел.
Сей страшен союз. — В черноте рваЛежу — а Восход светел.О кто невесомых моих дваКрыла за плечом — Взвесил?
Немой соглядайЖивых бурь —Лежу — и слежуТени.
Доколе меняНе умчит в лазурьНа красном коне —Мой Гений!
Гений — палач тела и освободитель духа — вот кто этот огненный всадник, оседлавший красного коня. Гений поэтического вдохновения, мужское воплощение Музы… (Примечательно, что имя коня: Пегас — ни разу не названо.) Единственное божество, которому подвластен поэт.
