Но поскольку у нас эти работники слыли «специалистами» по данной стране, по долгу службы докладывали о положении дел в ней руководству, им все же верили, их слушали. Это и обеспечивало как раз в критические моменты заметную, иногда крайнюю необъективность в информации и оценках.
По Чехословакии к 1967 году главными среди таких «специалистов» были заведующий соответствующим сектором Отдела ЦК С.И. Колесников и советник-посланник в нашем посольстве в Праге И.И. Удальцов (раньше он тоже работал в Отделе ЦК: человек, кстати, в отличие от Колесникова умный, даже образованный, но в то же время убежденный сторонник старых догм). Мне трудно оценить, какую они сыграли конкретно роль, но, думаю, она была немалой. Неверное, часто паническое впечатление руководства о событиях в Чехословакии способствовало быстрой эскалации напряженности в отношениях.
Как принималось роковое решение о вводе войск, я не знаю. По свидетельству людей, которым верю, Брежнев очень долго его оттягивал, колебался, просто боялся применения военной силы. Что касается других советских руководителей, то об их позициях можно лишь догадываться. Наверное, сейчас появятся более достоверные сведения, исходящие от самих руководителей Пражской весны – они могли составить себе весьма определенное мнение на основании впечатлений от шедших почти непрерывно в течение нескольких месяцев переговоров.
Впрочем, в 1979 году в США вышла книга эмигрировавшего из Чехословакии политолога И. Валенты «Советская интервенция в Чехословакии, 1968. Анатомия решения»[19], написанная на основе личных впечатлений, имеющихся документов и бесед с бывшими чехословацкими лидерами. Он подтверждает высказанное выше мнение о позиции Брежнева. Что касается Косыгина, то он, по заключению Валенты, был против военного вмешательства, но под давлением «интервенционистов» в конце концов дал согласие. По тактическим соображениям (на осень было намечено международное Совещание коммунистических и рабочих партий, и военное вмешательство в чехословацкие события могло его сорвать) почти до самого конца пытались найти политическое решение проблемы М.А. Суслов, а также Б.Н. Пономарев.
Среди тех, кто активно выступал за военное решение, автор называет П.Е. Шелеста, А.Я. Пельше, Н.В. Подгорного, П.М. Машерова и П.Н. Демичева. Позиция А.П. Кириленко, А.Н. Шелепина, Г.И. Воронова, К.Т. Мазурова, отмечает он, осталась ему неизвестной, так как эти люди не принимали участия в переговорах. Очень активную линию на военное вмешательство вели также В. Ульбрихт и В. Гомулка (Я. Кадар, наоборот, старался избежать интервенции).
На основании того, что я слышал, могу также сказать, по среди сторонников «решительных мер», к сожалению, был и Андропов, у которого после событий в Венгрии в 1956 году сложился определенный синдром нетерпимости, может быть связанный с убежденностью в том, что нерешительность, затяжки ведут к более серьезному кровопролитию. Был среди них, как я слышал, также Д.Ф. Устинов. Но самое тягостное – ведь ни один из членов руководства не возразил. Это я знаю точно.
Не раз потом я думал, почему так получилось. И пришел к выводу, что при решении политических вопросов в группе людей (коллективно) легче, проще занять «решительную» позицию и, уж конечно, проявить в отношении такой позиции конформизм. (Меня поразило, что то же самое происходило и в руководстве США в дни Карибского кризиса 1962 года.) А вот чтобы призвать к умеренности, терпению и терпимости, нужно большое политическое мужество. Потому в критических ситуациях особенно велика роль первого человека в стране, того, кто берет на себя ответственность. К сожалению, Брежнев предпочел в данном случае спрятаться за спины других.
Помимо дезинформированности, ложной картины происходящего большую роль в такого рода роковых решениях играют и другие факторы. Один из них – пережитки имперского мышления. Оно оправдывает, «освящает» такого рода действия в регионе, который ты относишь к своей «сфере жизненных интересов» (пусть называемой «социалистическим содружеством»). И укоренившиеся идеологические стереотипы, согласно которым любой отход от твоих собственных представлений о том, что подобает социализму, а что – нет, становится равнозначным предательству, преступлению. Думаю, Брежнев разделял эти стереотипы, дал себя убедить, что предаст дело социализма и, уж во всяком случае, подорвет свои позиции как лидера КПСС и СССР, если не вмешается в ход событий. Мне рассказывал наш тогдашний посол в Чехословакии С.В. Червоненко, что где-то в июле 1968 года, соглашаясь с необходимостью все же продолжать поиск политического решения, использовать любую возможность уйти от применения военной силы или хотя бы его оттянуть, Брежнев сказал: если в Чехословакии победят «ревизионистские» тенденции, он будет вынужден уйти в отставку с поста генерального секретаря ЦК КПСС («Ведь получится, что я потерял Чехословакию»).
События в Чехословакии крайне негативно повлияли на политическое развитие нашей страны. Но, в свою очередь, нетерпимость, доведшая до военного вмешательства, в значительной мере объяснялась тем, что происходило у нас дома, консервативным сдвигом, который развивался после октябрьского пленума ЦК КПСС.
Мне кажется сегодня, что оптимизм, надежды, родившиеся у тех, кто работал с руководством в 1967 году, хотя и основывались на реальных впечатлениях, не учитывали тех настроений и политических тенденций, которые усиливались в стране.
Эти тенденции и обусловили сдвиг вправо.
Но это все же был сдвиг, а не полный поворот назад.
Речь, по существу, шла о новом, более капитулянтском в сравнении с тем, что сложился в 1966–1967 годах, компромиссе между линией XX и XXII съездов партии и тем, чего требовали перешедшие в контрнаступление консервативные силы. После августа 1968 года борьба между этими двумя направлениями политики не прекратилась. Так же, как не прекратились попытки перетянуть на свою сторону тех или иных руководителей, и, конечно, в первую очередь Л.И. Брежнева. Ее исход еще не был предрешен, она шла в разных сферах политики. Хотя в 1968 году соотношение сил уже заметно изменилось в пользу консерваторов.
«Ползучая ресталинизация» (1968–1974)
Я знаю немало конкретных людей, которые добивались ресталинизации, боролись за нее. Но эта политика едва ли осуществлялась на основе обсуждавшегося, продуманного решения руководства. Хотя по многим конкретным делам (что издавать, а что нет, какую дату как отмечать, о чем и как говорить в той или иной связи и т. д.) решения могли приниматься и принимались нередко на самом высоком уровне. Из них как раз и складывалась политика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
