Вскоре после этого Ричард уже шагал прочь от своей машины, припаркованной на тихой улочке возле Рассел-сквер. Чуть позже он свернул в подворотню и поднялся по лестнице, куда уже той, которую он недавно разглядывал. Добравшись до верхней ступеньки, он нажал на кнопку звонка – раздался раздутый динамиком дребезг, а потом бестелесный голос, – если он был человеческим, то, скорее всего, женским. Когда Ричард назвал свое имя, дверь издала долгий кудахчущий звук, и он вошел.
Одолев великое множество лестничных маршей, Ричард увидел, что наверху его поджидает человек, которого он никогда раньше не видел, четвертый или пятый из встреченных им за последние двадцать четыре часа экземпляров, подходивший под это определение. Секунду или около того с его мозгами творилось нечто ужасное, а потом он понял, что все-таки видел этого человека раньше – это был Тристрам Халлет, только без бороды.
Не удержавшись от того, чтобы сообщить Халлету об этой перемене в его внешности, но умолчав о том, что вид у него совершенно больной, Ричард перешел к делу:
– Как дела, Тристрам? Миссис Пирсон что-то такое говорила о…
– Сколько понимаю, это у них называется сердечным сбоем, – отозвался Халлет. – Звучит не так пошло, как инфаркт. Я и сам не знал, что со мной, пока мне не сказали.
Он провел гостя в тесноватую и нельзя сказать чтобы скудно меблированную гостиную, где женщина примерно его возраста, склада и стати вскочила со своего места и поспешила Ричарда обнять. То была Таня Халлет, которую, несмотря на ее имя и пристрастие к цветастым кушакам и косынкам, с Россией связывал только брак с преподавателем-русистом. Правда, она то и дело появлялась на людях то в одних, то в других серьгах в стиле дохристианской Руси, – сегодняшний день стал исключением, – но дальше этого дело не шло.
– Какой ты молодец, что зашел, Ричард.
– Просто оказался в ваших краях.
– Пожалуй, стоит сразу же поставить тебя в известность, – заговорил Халлет, – что все эти разговоры насчет временного отсутствия по болезни – просто пустая телефонная болтовня. В цитадель науки на Карет-стрит я больше не вернусь. Впрочем, ты, наверное, уже об этом догадался.
– Представь себе, нет, и мне очень грустно это слышать, как будет грустно и многим другим.
Ричард умолчал о более эгоистичных мыслях, которые эта новость разбередила в его мозгу, – в частности, предощущение грядущего одиночества, скорбь из-за потери соратника и беспокойство о будущем.
– Видишь ли, чертовы докторишки утверждают, что ты вообще должен бросить все на свете, на случай если через неделю ты помрешь от искривления ногтя и у них начнут допытываться, предупредили ли они тебя, что нужно бросить все на свете. Должен тебе сказать, я не собираюсь бросать все на свете. Я собираюсь на досуге перечесть некоторых русских классиков и изложить на бумаге соображения, которые по ходу придут мне в голову. Честно говоря, я вовсе не прочь убраться из этого вертепа, пока там не начали обнажать шпаги. Что до моего преемника… – Если Халлет и знал ответ на этот вопрос, он не стал облекать его в слова. – Нам с тобой, Ричард, нужно будет утрясти кое-какие организационные дела, но только, ради всех святых, давай пока не будем обсуждать даже того, когда именно мы будем это обсуждать.
– Ты ведь, наверное, не откажешься от чашки чая, правда, Ричард? – спросила Таня Халлет. – Мы обычно как раз в это время пьем чай.
Ричард ответил, что мысль просто замечательная, и Таня оставила их с Халлетом наедине.
– Что же до моей хвори, давай лучше не будем переливать из пустого в порожнее. Ты станешь уверять меня, что я прекрасно выгляжу, я отвечу, что, по словам врача, при должном уходе я наверняка проживу еще… в общем, сколько захочу, столько и проживу. Когда представится возможность, объяви ей как можно убедительнее, что, на твой взгляд, настроение у меня самое что ни на есть приподнятое, и все. Больше ничего не говори. Беда тут в том, что чем сильнее вы друг к дружке привязаны, тем тяжелее говорить правду. Начиная с того, что доктора сказали на самом деле, и заканчивая всеми остальными значимыми вещами. Прости, что я на тебя все это взваливаю. По возможности доведи до общего сведения, что переезжать нам не придется и с деньгами у нас все в порядке. Ну ладно, сколько я помню, мы не виделись и не разговаривали с того вечера, когда юная Анна Данилова услаждала нас в институте своими стихами. Примечательный был вечер, причем сразу в нескольких отношениях. Мы с тобой сошлись на том, что он прошел успешно.
– Да. Отзывы потом были самые лестные.
– И он стал вехой в этой диковатой кампании против советского правительства, которую, сколько я понимаю, затеяла мисс Данилова.
– Ну, в общем… да.
– Причем ты являешься в этой кампании весьма важной фигурой. Как я понял со слов твоего обаятельнейшего приятеля Криспина Радецки, можно даже сказать, что заглавной фигурой. В том числе и в буквальном смысле, поскольку твоя подпись будет стоять во главе списка под предполагаемой этой петицией. – Халлет улыбнулся, лицо его мимолетно затуманила грусть. – Поздравляю тебя, Ричард. Я и не знал, что ты пользуешься там у них таким почтением.
– Спасибо, если только тут есть с чем поздравлять. И если это на самом деле так.
– Конечно, так Ладно. Вернемся к упомянутому вечеру. Вид у тебя на нем был не то угнетенный, не то рассеянный – не будем докапываться, почему именно, но я сомневаюсь, что у тебя занялся дух от величия прозвучавших строк, верно? Нет, не занялся. Я слишком давно тебя знаю и без всяких слов могу понять, какое у тебя сложилось мнение. Стихи тебе показались скверными, правда?
– Правда, и тебе тоже, и я тоже понял это без всяких слов.
– Да. Ты уж не взыщи, Ричард, что я вскользь коснусь одной темы, вернее, что я вообще ее коснусь, просто мне есть что сказать по этому поводу, так вот, у тебя с ней роман, да?
– Да, Тристрам. Сколько всего я, однако, умудряюсь выболтать, не раскрывая рта.
– Это не ты выболтал, а она, за ужином. Всякий раз, как она раскрывала рот, кроме как чтобы есть и пить, – замечу в скобках, что выпила она изрядно, – она задавала мне вопросы, касающиеся тебя, причем такие, каких из неприязни или из праздного любопытства не задают. Вряд ли ей до того попадались собеседники, знавшие тебя и говорившие по-русски. Так вот, прежде чем ты лопнешь от глупого самодовольства, позволь напомнить, вернее, указать, в каком заковыристом положении ты оказался благодаря несчастливому стечению трех обстоятельств. А именно: твое увлечение Анной, твоя роль в ее кампании и твое отношение к ее стихам – впрочем, может, ты считаешь, что иногда она пишет недурно? Да нет, конечно нет, нельзя попеременно писать то дельные вирши, то этакую чушь.
Халлет поднял руку, чтобы привычным жестом пригладить волосы, зачесанные поперек лба, но обнаружил, что по случаю окончания научной карьеры откинул все, что от них осталось, назад, и засим оставил их в покое. Ричард все еще с трудом признавал бывшего коллегу в этом безбородом человеке. Халлет извлек из кармана сложенные листки машинописного текста, с поправками от руки. Бросив на Ричарда извиняющийся взгляд, он продолжал:
– У меня выдалась парочка свободных дней, чтобы подумать над этой проблемой, которая, кстати, наводит на размышления более общего характера. – Дальше произошло то, чему люди, худо-бедно знакомые с его профессиональными ухватками, давно перестали удивляться, – он принялся зачитывать свою рукопись. – Закат литературы. Вступление. Роль модернизма в размывании и устаревании понятия литературных достоинств текста и литературных достоинств как таковых. Как только на первый план вышло своеобразие, дни литературных достоинств текста, или стилистического мастерства, были сочтены. На вопрос: «Есть ли достоинства у этого произведения?» – всегда было сложно ответить, ответ давало время и мнение читательской аудитории. Что вызывало раздражение у избранных, которым казалось, что проще и уместнее искать ответ на вопрос: «В чем новизна этого произведения?», а также: «В чем его смысл?» и «Искусство ли это?» – эти вопросы легче поддаются обсуждению и не имеют однозначного ответа. Примеры из области музыки, изобразительного искусства, поэзии, элитарной драматургии, элитарной прозы, не предназначенной для широкого читателя. В последнее время возникли дополнительные нюансы, связанные с появлением политического или политизированного искусства, в отношении которого вопрос о художественных достоинствах становится неуместным, или излишним, или попросту опасным. Пример, – и тут Халлет поступил несвойственным для себя образом и на некоторое время сменил способ изложения: – поэтическое творчество Анны Даниловой, которое, хотя и не являясь в прямом смысле политизированным, используется в политических целях, безотносительно к его художественным достоинствам, так что сам вопрос о таковых становится неуместным. Любой, кто содействует использованию ее стихов в упомянутом качестве, невольно становится в ряды могильщиков литературы.
