– Нет, Михайла, ты послушай меня все-таки, – начал Сила. – Руки у меня самые быстрые среди всех. Это раз. Пальцы гибкие. Это два. Может понадобиться? Может. Вспомни-ка, как у меня со стаканчиками получалось? И глаз у меня верный. Это три. Кто лучше всех стреляет?
– Да ты, ты… Спору нет. И друг ты настоящий, и парень надежный. И ловкий, и умный…
– И бердышом, и саблей за это лето биться выучился. Гораздо лучше тебя, между прочим.
– Это верно. Но… Силка, а вдруг, как уже было… Если драться придется, а у тебя руки сами собой опустятся, и дурно тебе станет? Убьют ведь в тот же миг.
– Убьют так убьют. Это с каждым из нас может случиться. А друзей в беде не оставлю. Руки опустятся зубами грызть буду.
Разнообразные повозки посольского поезда уже съехали с дороги и встали на стоянку обочь ее, на просторном лугу перед воротами в слободу. Народ уже суетился, выпрягая лошадей, разводя костры и разбивая шатры. Поскольку сегодня после ночевки сразу тронулись в путь, не завтракая, не разводя костров, сейчас, когда время предстоящей стоянки было никому не известно, работали с удвоенным старанием.
Валентин с Силой перешли дорогу и побрели по вырастающему на глазах лагерю.
– Ладно, Силка. Чего уж тут обсуждать? Уже приехали на место. Как получится, так и будет.
Сила заметно повеселел. Наконец-то атаман перестал донимать его своими обидными домыслами. А Валентин лишь печально вздохнул. Мысленно. Чтобы никто не видел этого вздоха, ибо претензии его были не к Силе, а к себе. Ведь если все сложится оптимальным образом – Рыбаса он обнаружит и ликвидирует, а также найдет браслет, – то исчезнет в тот же час, бросив своих друзей на произвол судьбы. Предупреждал его Лобов – ни к кому не привязываться! Черт, а как тут не привяжешься? Как к ним не привязаться, если ты с этими парнями в течение года ежедневно делил хлеб-соль, горе и радость и даже смертельную опасность? Как к ним не привязаться, сохранив в себе изрядную долю здорового цинизма по отношению к этим людям? Можно, конечно, напомнить себе слова Лобова о том, что это прошлое и судьбы всех людей, его населяющих, уже давно состоялись. Эти люди давно уже мертвы, и даже их тела успели истлеть в земле. Можно. Все можно. Но эта дурацкая привязанность, между прочим, дружбой называется. Понятно, конечно, что в эпоху постмодернизма и всеобщей инфляции все девальвировалось, в том числе и дружба. Но здесь-то, в шестнадцатом веке, она – самая что ни на есть настоящая. Ероха с доном Альбой как-нибудь выкрутятся, а вот Силка… Силку жаль.
Каша уже протомилась в походных котелках, и все население лагеря расположилось кружками на траве, черпая ложками горячее, пахнущее дымком варево. Валентин съел пару ложек и остановился, искоса наблюдая за тем, с каким аппетитом едят его товарищи. Есть не хотелось. Вернее, от тоскливых мыслей ком вставал в горле.
Из слободы был получен ответ точь-в-точь такой, как и предсказывал князь Линский: царя в слободе нет, а когда вернется, тогда и решится, захочет ли царь принять земское посольство. Завтрак уже подходил к концу, когда в крепости открылись ворота и на дорогу выехали пять всадников. «Смена, Линского менять», – предположил Валентин. И точно. Эти всадники ускакали прочь от слободы, а через несколько минут к слободе подъехал разъезд Линского. Ворота приоткрылись, пропуская их внутрь, а вскоре, вновь приоткрывшись, выпустили наружу князя Линского, уже пешего.
– Федор Линский к нам идет, – оповестил друзей Валентин. – Вы всю кашу-то не съедайте, оставьте и ему чуток.
– Да там еще полкотелка осталось, – буркнул Ероха, отправляя в рот очередную ложку.
А тут и Федор подошел. Не дожидаясь приглашения, сел рядом со всеми, вытащил из-за голенища ложку.
– Ну-ка, потеснитесь, – весело попросил он. – Дайте-ка и мне в котелок заглянуть!
Он потянулся к котелку, его рукав, прикрывающий запястье, начал потихоньку съезжать, обнажая руку… Валентину показалось в этот момент, что Ероха ложкой даже подтянул слегка котелок к себе, чтобы князю пришлось дальше тянуться. Рукав съехал, открывая браслет. Это был серенький невзрачный браслет из олова, на котором была изображена длинная собака с короткими ножками и неправдоподобно длинным хвостом, завязавшимся в знак бесконечности.
У Валентина в голове будто тонна тротила взорвалась: «Он!» Это был он, его браслет! И это увидел не только Валентин, но и Ероха, и Силка. И дон Альба.
– А скажи-ка, князь Федор, – осторожно начал Валентин, – почему в твоем разъезде было четыре человека, а менять вас поехали пятеро?
– Хм… Заметили. Глазастые. – Князь Федор с явным одобрением покрутил головой. – Нет, менять нас приехали четверо, а пятый дальше поехал. Это гонец к государю.
– О нашем приезде известить?
– Ну да. Скажу вам по секрету… – Федор приложил указательный палец к губам и даже слегка пригнулся. – Государь здесь недалече. Утром, незадолго до вашего появления, мимо меня проехал. Так что вы с ним разминулись совсем чуть-чуть. Это он в набег отправился.
– Что значит – в набег?! – не смог сдержать удивленного восклицания дон Альба. – Разве здесь вражеская территория?
Князь Федор смутился. То ли устыдился, то ли испугался, что сболтнул лишнее и теперь придется объясняться.
– Ну это мы так называем – набег… Есть здесь в шести верстах сельцо земское… Богатые. А у государя с утра настроение что-то было скверное. Даже службу до конца стоять не стал, ушел. Вот и решил развеяться, а заодно и холопов тех пощупать, что они прячут от государя.
«Понятно, – подумал Валентин. – Опричнина начинает пробовать силы. Разворачиваются потихоньку, прежде чем развязать полномасштабную гражданскую войну».
– И ты, Федор, в этом тоже участие принимаешь? – спросил прямолинейный Ероха. В его тоне осуждение даже не сквозило, а вопило во весь голос. Это было так явно, что Валентин вынужден был бросить в сторону Ерохи гневный, испепеляющий взгляд. Еще этого не хватало! Не успели приехать в слободу, а уже начали морализаторством заниматься. Ничего себе – бойцы невидимого фронта!
– Ероха завидует тебе, князь. – Валентин изо всех сил пытался смикшировать промах друга. – Он в свое время сам мечтал в опричные записаться, да не сложилось. А теперь его завидки берут по молодецкой жизни.
К счастью, князь Линский ни особой наблюдательностью, ни особым умом, кажется, не отличался.
– Конечно, Ероха, и я тоже. Ведь государево только то, что в опричнине, а что в Земстве, то, считай, вражеское.
И тут в разговор вступил Сила:
– Но это, наверное, не так интересно, как настоящий бой с равным соперником? Ведь что сложного в том, чтобы простого крестьянина отходить нагайкой и забрать у него корову?
– Э-э… Не скажи. Эти простые крестьяне порой так дерутся… Послали меня тут с одним по делам. А он мне и говорит: «Давай, мол, заскочим в одну деревеньку. Там мужик живет бога-а-тый. Глянем, что он там прячет». Заехали. А мужик тот – за вилы. А с ним еще два сына. Так я оттуда еле ноги унес.
– А товарищ твой? – наивно поинтересовался Сила.
– Вот! – Князь Линский выставил вперед руку, демонстрируя всем браслет, сидящий на запястье. – Все, что от него осталось. Да еще одежда и сапоги. А сам исчез бесследно.
– Как – бесследно? – заинтересовался насторожившийся Валентин. – Так не бывает.
– Еще как бывает. Я-то тогда за подмогой бросился, а он остался с этими тремя биться. Когда вернулся, увидели мы трех мужиков зарубленных и одежду нашего товарища. А рядом с одеждой сабля его и браслет вот этот. В деревне еще бабы с детишками были. Они, видно, и забрали тело товарища нашего. Забрали его коня, мертвое тело, и в лес убежали. Мы тогда прочесали опушку, а вглубь не пошли. Одежду и оружие ключарю нашему сдали, а браслет я себе на память забрал, тем более что он мне должен остался.
– Странные бабы какие-то, – с сомнением в голосе произнес Сила. – Коня доброго забрали. Это понятно. Но вот своих покойников оставить, а чужого забрать… Да еще и раздев его перед этим… Странно и непонятно.
Для Валентина же ничего непонятного не было. Сердце его радостно забилось. Он прекрасно помнил предупреждение Лобова – трупы убитых рыбасоидов испаряются в считаные минуты. Вот это удача! В один день удалось и браслет найти, и получить достоверное свидетельство о том, что среди опричников есть рыбасоиды. Или, по крайней мере, были. А сейчас надо успокоить дотошного Силку, чтоб не тревожил князя своими «странно» да «непонятно».
– Ничего тут странного нет, – уверенно заявил Валентин. – Бабы эти небось язычницы. Труп врага своего забрали, чтоб надругаться над ним и за своих отомстить. А может быть, он и живой еще к тому времени был. Одним словом, хватит об этом. Говоришь, товарищ твой должен тебе остался? – обратился он к князю Федору. – И сколько же?
– Да целых три гривенных[17], – с явной досадой молвил Линский. Похоже, воспоминания об этом неоплаченном долге до сих пор царапали его сердце.
