Когда на мониторе наконец появился очень похожий на моего злодея дядька (только все никак не получалось нарисовать, вернее, подобрать из имеющихся клише, его главный отличительный признак – легкое косоглазие), пришел Кротов. В комнате сразу стало заметно светлее, мальчики, уже порядком уставшие, заорали еще энергичнее, пытаясь привлечь внимание Андрея Алексеича, а я почувствовала, как в меня словно вдохнули жизни. Мне просто стало хорошо – ни от чего… Как пели бабушки, постукивая каблучкамирюмочками, – «оттого, что ты прошел по переулку…» Или вроде того. Я выпрямила спину, мне захотелось подтянуться, встать, может быть, даже подпрыгнуть, чтото спеть… Я, конечно, ничего такого не сделала, только улыбнулась и помахала рукой Кротову.
Он же, опытный ловелас, стремительно прошел по комнате, не давая мне опомниться, приобнял за плечи и поцеловал в щеку.
– Здравствуй, – сказал он так, будто мы расстались вчера вечером. Он уехал на кабриолете, а я осталась сидеть в спутанных простынях, еле дыша и ослабев от любви.
– Привет! – ответил Владик и подбежал к нему. – Покатаешь меня на велосипеде?
– Непременно! – улыбнулся Кротов и подбросил Владика пару раз в воздух.
Я увидела, как тут же заревновал Гриша и, надув губы, стал чтото рисовать, прямо на столе, под которым они только что бесились с Владиком.
Уже зная ощущение, тут же, как только я увидела Кротова, овладевшее мной, я даже не стала сопротивляться. Все вокруг стало нереальным и необязательным. Предметы потеряли четкую форму, исчезли посторонние звуки. Я видела и слышала только его. Хотела дотронуться до него, прижаться, взять за руку. Я хотела этого так, что мне даже стало нехорошо.
– Откройте окно, пожалуйста, пошире, – попросила я Кротова. – Мы здесь уже давно.
– Да вот я не успел! Сидел в засаде…
Я с сомнением посмотрела на его чистые ботинки. Правда, сегодня он был одет скромно и незаметно – черные джинсы, серый свитер. Но представить, что чистый, весь светлый, свежий Кротов сейчас сидел в какомто грязном подъезде под лестницей или в кустах, или… Где еще бывает засада? Наверно, я очень выразительно посмотрела на него, потому что он вдруг пояснил:
– Сидел в машине четыре часа, ждал одного… ловкого человечка. Прочитал книжку два раза, тудаобратно…
– А человечек не мог при этом быстро прошмыгнуть мимо? – спросила я, глядя, как молча ухмыляется толстый капитан – знает, наверно, проделки Кротова, как он обольщает всех маломальски симпатичных дур, приходящих в отделение.
– Мимо меня? Да ни в жизни! – ответил Кротов, сел напротив меня, вытянув ноги под столом и случайно коснувшись моей ноги.
Меньше всего мне хотелось убирать свою ногу. Но не могла же я, в самом деле, как дура, таким образом кокетничать с мало знакомым мне человеком – тереться ножками под обшарпанным столом в кабинете, где на одной стенке висит портрет лукаво улыбающегося нынешнего президента, а на другой – плакат с подробной схемой разборки стрелкового оружия?
Я с искренним сожалением отодвинула ногу, по которой уже бежали острые и приятные мурашки, щекоча и веселя все остальное тело, отчаянно жаждущее прикоснуться к Кротову и долгодолго не расставаться с ним.
– Так, ну и что мы имеем? – спросил он, как будто не замечая моих нервных маневров.
Впрочем, не исключаю, что все мои мурашки очень умело прятались. Скрытность и внешнее равнодушие моей дочери – уж точно не от Хисейкина, напоказ и бурно реагирующего на все, жизнедеятельность его организма откровенна и всегда понятна.
– Похож? – спросил меня Кротов и так надолго задержался глазами в моих глазах, что у меня перехватило дыхание.
Я кивнула и только потом с трудом ответила, заставив себя посмотреть на большую коричневую рамку портрета президента. Раза четыре проведя взглядом по четырехугольнику рамки, я спокойно сказала:
– Не очень. Глаза не получаются. У него глаза все время в сторону и вниз смотрели. Как будто косили.
– Ясно. А мы сейчас… Петрович, дайка я… Сейчас мы это скопируем… – Кротов ловко потыкал мышкой, чтото переключил и, к моему удивлению, стал очень четко и хорошо рисовать. – Вот так?
Я неуверенно кивнула:
– Вроде того, только один глаз прищурен… И брови толще, и неровные…
Кротов рисовал, я все поправляла и поправляла, толстый капитан, с которым мы так долго маялись над портретом, снисходительно наблюдал за нами, а потом наконецто пошел покурить на лестницу.
– Очень вас боюсь… – негромко сказал вдруг Кротов. – Чемто напоминаете мне мою бабушку…
– А бабушку вы боялись? – спросила я, стараясь не думать о том, что ничего хорошего в этом признании нет.
– Ни капельки. Бабушку я не боялся… Так, ну что, получается? Не получается… А вот мы сейчас вот так еще подправим… Не боялся и не боюсь… в смысле бабушку… и очень даже люблю, – ответил Кротов и наконец подкосил глаз на портрете, как нужно.
– Вот, очень похоже! Больше ничего не надо!
– Да… Получается, что это Косой… Есть такой рецидивист. Только чтобы он занялся пианино, которое от силы стоит… Ну сколько? Вы не выяснили за это время?
– Нет, – вздохнула я. – Не до того было. Да и какой смысл?
– Или мы с вами чтото путаем, или… Может, он решил, что кроме пианино у вас в доме есть чем поживиться еще? Где австрийское пианино, там наверняка трофейные немецкие статуэтки с войны остались… или старинные книжки с позапрошлого века, картины… Есть, кстати, у вас чтото подобное?
– Да нет, – пожала я плечами. – Практически нет. Картина есть одна… Но нужно очень понимать в искусстве, чтобы увидеть, что она дорогая. И бабушкина брошка. Считается, что она очень дорогая, но никто точно не знает…
– Не продавайте их, ладно? – совершенно серьезно попросил Кротов. – Если денег не будет, лучше у меня еще займите.
– Договорились. Мы пойдем, а то мальчики уже совсем себя потеряли.
Я действительно краем глаза видела, что Гриша несколько раз залезал на стол и прыгал с него, а Владик пытался повторить это, но пока ему удалось только залезть на стул и он, не догадываясь пододвинуть стул поближе, старался дотянуться до стола и никак не мог.
– Пойдемте, провожу, – поднялся с места Кротов. – К сожалению, только до дверей, дел куча.
Он проводил нас до самых ворот, пожал мальчикам руки. Владик, глядя на Гришу, сам протянул Кротову ручонку и был совершенно счастлив, тут же забыв, что по дороге упал и ревел так громко, что можно было подумать, будто ему как минимум отрезали голову, хотя не было даже крови и не порвались штаны. Думаю, ему было просто обидно, что все остальные ловко и быстро сбежали по ступенькам, а он один упал.
