– Нравится? – спросила я, чтобы чтото спросить. Я могла бы ничего не спрашивать, просто смотреть на него – как он ведет машину, как дышит, как чуть пошевеливает плечом, когда ему чтото непонятно…
– Да. Скорее нравится, чем наоборот. Здесь много ммм… несуразностей, скажем так, и проблем. Но зато всетаки есть смысл в том, что я делаю. Иногда. Правда, зарплата такая, что семью не прокормишь.
– У вас большая семья? – я заставила себя спросить это спокойно.
– Пока никакой. Я очень сложный человек, – ответил мне тоже очень спокойно Кротов.
Так. А он – обычный мужчина? Или… Или, если бы прочитал мои недавние мысли – про путешествие по его телу, ему бы стало плохо?
– А так не скажешь… – осторожно заметила я.
– Вы просто меня еще не знаете, – улыбнулся Кротов. – Я два института окончил, очень долго себя искал… Вот сейчас увлекся йогой.
– Философией или… – Я в пятнадцатый раз взглянула на его крепкое ровное колено, – или физкультурой?
– Больше философией. Хотя сижу, как положено, часа по два в день… сижу, дышу… если время есть сидеть…
– Ясно. Вдыхаете прану из космоса. А у меня в это время крадут пианино, забирают детей…
Сама не знаю, как получилось, что я вдруг, да еще в таком дурацком контексте, сказала по Ийку. Несомненно, со мной происходило чтото не совсем обычное.
– Детей? – чуть напрягся капитан. – Тоже чужих?
– Да нет, своих.
И я очень кратко, опуская по возможности свои эмоции, рассказала ему, как ушла из дома Ийка и как вызывающеагрессивно ведет себя при этом ее отец. Кротов внимательно слушал, а я не могла отделаться от странного ощущения. Мне казалось, что у нас уже были с ним все степени близости, причем вотвот, совсем недавно. Я как будто знала его запах, еще ощущала его руки на себе… Мне все время хотелось взять и положить ему руку на плечо или, лучше, на ногу, выше колена, и я убрала руки в карманы куртки, чтобы случайно не прикоснуться к нему, хотя сидеть пристегнутой ремнем с руками в карманах было неудобно.
Я, вероятно, сошла с ума. Так ведь бывает. Так бывало у моих подружек. Просто так никогда еще не было у меня. Мне очень нравился Хисейкин много лет назад. Я считала, что люблю его. Но с ума я никогда не сходила, и, как сейчас, всем своим существом, хотеть только одного – как можно быстрее оказаться с ним гденибудь вдвоем – такого со мной никогда не было. Почему только я решила, что и Кротов мечтает о том же, о чем и я?
В кармане я нащупала ключик, который обнаружила на полу в прихожей.
– Вот, кстати, что я сегодня нашла. Какойто чудной ключик. То ли Ийка, собираясь, выронила… То ли папа Владика, когда привозил его…
– Вы его хорошо знаете? Это ваш друг – папа Владика? – невзначай спросил Андрей Алексеич, легко глянув на меня.
– Это мой папа! – вдруг ответил Владик с заднего сиденья и слегка стукнул ногой по спинке кресла.
– Вот и сиди! – довольно громко сказал ему Гриша, и мальчики снова завозились, вероятнее всего, пытаясь решить вечный мужской спор – кто главный.
Я улыбнулась в ответ на вопрос Кротова, почемуто подумав, что он спрашивает, ревнуя.
– Да нет. Вовсе нет. Видела меньше, чем вас.
– Меня вы видели три раза, – уточнил Андрей Алексеич.
– А его два.
– И он оставил вам мальчика? – с некоторым сомнением спросил он. – Хотя… я бы, наверно, тоже оставил. В вас есть некоторая надежность.
– Чувствуется, да? – засмеялась я. – Запах хозяйственного мыла и растительного масла без… – Я увидела, как Кротов вдруг закусил губу, и забыла слово. – Без…
Я махнула рукой и не стала вспоминать выскочившее из головы слово. Потому что… Чтото ему не понравилось в моих словах? Или нет… Нет! Он смеялся! Смеялся, и от него во все стороны летели эти дурацкие флюиды – смеха, радости, чегото еще, не имеющего названия, от чего становилось легко и радостно на душе. И мальчики сзади засмеялись. Я даже не стала поворачиваться и уточнять – от чего. Смеются, а не ревут и не дерутся – и ладно.
– Извините, – сказал он. – Просто то, о чем я подумал, и что сказали вы… Если смешать это вместе, получится такой… ммм… коллаж…
– Пассаж? – поправила я, уверенная, что он перепутал слова.
– Да нет, именно образный коллаж. Когда соединяют понятия из совершенно разных миров… Вы такая… гм… маленькая и прочная. Обидно звучит?
– Ужасно, – пожала я плечами, действительно обидевшись.
Ну, вопервых, не такая уж я и маленькая. Метр шестьдесят один, между прочим, если не сутулиться… А уж насчет прочности… Слово нашел! Я могла бы ответить в духе Нин Иванны, пошутить на тему своей порядочности… Но я не стала разочаровывать Андрея Алексеича и, главное, саму себя. Но хорошо, что изза этого не очень гладкого разговора мое волнение на время улеглось. Я обернулась на мальчиков и увидела, что Владик показывает Грише, как стрелять большой пуговицей с помощью тонкой цветной резиночки. Мимоходом оглядев мальчиков, я поняла, что пуговицу оторвали у Гриши, с куртки у капюшона, но говорить ничего не стала. Дома полно пуговиц, можно потом подобрать и пришить. Только я шить не очень люблю.
Андрей Алексеич тем временем озабоченно поглядывал на меня.
– Гм… А не гастролер ли наш, который так ловко пианино умыкнул, ключик потерял? Вы мне его отдадите, хотя бы на время?
– Если он вам както поможет… Вот он, кстати…
Мы остановились у светофора, и я показала ключик Кротову.
– Любопытная вещица… Необычная. От сейфа, что ли? – Он взял ключик в руку, и я обратила внимание, какие у него ровные, в меру длинные, в меру крепкие пальцы… Ну неужели у него могли быть другие руки! Я заставила себя отвести глаза. – Эх, надо было в пакетик положить, – увлеченно продолжал тем временем Кротов, надеюсь, попрежнему не догадываясь о моем волнении, – может быть, там отпечатки остались… Кто знает, может, и найдем еще ваше пианино или хотя бы мошенника.
Когда Кротов сказал про сейф, я почемуто вспомнила серый стальной сейф в самом низу обувного шкафа в квартире Владика. Его папа как раз из этого шкафа доставал мне безразмерные пластиковые тапочки, которые я потом все теряла на его светлых коврах… Ладно, спохватится – отдадим… Отдам – одернула я себя. Андрей Алексеич, наверно, удивился бы, узнав, как далеко в мыслях ушла прочная и надежная участковая, сидящая сейчас с ним рядом в розовом шарфе и старой бежевой куртке и млеющая, как последняя дура, от его улыбок.
В лесу было так прекрасно, что я на время даже перестала млеть от столь влекущей меня мужской стати и милых улыбок Андрея Алексеича. От запахов, яркого солнца, свежести чистого, тихого леса у меня закружилась голова и захотелось спать. Маленький Владик через час прогулки тоже стал зевать и присаживаться – то на качели, то на лавочку. Я взяла его на руки и прижала к себе.
