В лесу было так прекрасно, что я на время даже перестала млеть от столь влекущей меня мужской стати и милых улыбок Андрея Алексеича. От запахов, яркого солнца, свежести чистого, тихого леса у меня закружилась голова и захотелось спать. Маленький Владик через час прогулки тоже стал зевать и присаживаться – то на качели, то на лавочку. Я взяла его на руки и прижала к себе.
– Как вам идет… – сказал Андрей Алексеич, стоявший чуть в стороне, подставив лицо солнцу.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду и вопросительно посмотрела на него. Он не ответил. Лишь снова улыбнулся и сделал неуловимое движение, как будто слегка обняв меня и малыша. И я поняла, без слов. И снова стала таять – не оттого, что он сказал и имел в виду, а от этого невидимого общения, от его удивительных, теплых, солнечных флюидов, в которых хотелось, расставив руки в стороны, кружиться, кружиться, чувствуя, как молодо и желанно мое тело, как приятна я сама, мила, красива, необыкновенна…
Владик посиделпосидел, посапывая, у меня на руках и проснулся. Завидев, что Гриша, очень смело, как самый обыкновенный хулиганистый мальчик, а не тихий, уходящий в себя чудик, залез на крышу крепкого, но очень уж старого детского домика и собирается спрыгнуть оттуда, он тоже побежал к домику и стал взбираться по облезлым ступенькам на второй этаж. Я пошла за ним, чувствуя на себе взгляд Андрея Алексеича и абсолютную полноту и гармонию мироздания. Для жизни нужен свежий воздух, прекрасная природа, удобная, приятная на вид одежда, хорошая, простая еда, чистая вода, и… чтобы тебя любили. Мне вполне бы хватило такого комплекта, чтобы быть счастливой.
– Поеду, сделаю кружочек на велосипеде и вернусь…
Есть такие мужские голоса, которые действуют, словно специально настроенный прибор – на подсознание. Что он такого сказал, и при чем здесь я? Но, даже не оборачиваясь, я знала, что он улыбается, и каждое его слово было пропитано этой особой улыбкой, и она предназначалась мне и только мне. Я кивнула, ощущая все ту же невидимую связь, и могла с точностью сказать, до какого времени он смотрел в мою сторону, когда скрылся из виду и когда, минут через пятнадцать, снова появился гдето поблизости, потому что сердце мое забилось, радостно и неровно, словно торопя его: «Ну, скорей же, скорей… Просто уже невозможно не видеть тебя, не чувствовать рядом…»
Он подъехал и ловко затормозил на полном ходу. Раскрасневшийся, наполненный всеми весенними соками и силами, Андрей Алексеич несколько раз шумно вздохнул, и я ощутила едва уловимый запах мяты и свежего, чуть с горчинкой, одеколона. Как всетаки приятно, когда от мужчины пахнет мятными пастилками и туалетной водой, а не табаком и перегаром или много раз воспетым в книжках крепким мужским потом. Не знаю, наверно, у меня слишком ограниченный сексуальный опыт, но запах пота никак не пробуждает во мне нежности и влечения, а тем более надежд на будущее.
Я, не отрываясь, смотрела на яркий румянец, покрывающий молодую кожу Андрея Алексеича, и с ужасом думала – а есть ли ему тридцать лет? Он расстегнул свою красную куртку, взъерошил волосы, зачемто подергал себя за ухо и засмеялся:
– Почему же вы опять с таким ужасом на меня смотрите? Я за кустами не курил, в белок не стрелял, вообще ничего плохого не делал за последние… ммм… три года…
– А до этого? – спросила я.
– До этого… Да тоже особенно ничего плохого не делал. Однажды даже чуть не женился.
– Сбежали изпод венца?
– Да нет, почему… Девушка передумала. Но это давно было. Потом… менял работу, учебу, веру…
Так. Сейчас окажется, что он евангелист седьмого дня или свидетель Иеговы. Достанет из сумки плохо отпечатанную книжечку и станет меня агитировать прийти в молельный дом и послушать истинное слово о Христе…
– И на чем остановились? – корректно спросила я.
– Да ни на чем. Я же говорил – занимаюсь йогой, читаю о буддизме, но гимны и мантры пока не пою. И думаю, что не запою. А вы, наверно, христианка? Ходите в церковь, ставите свечки, сейчас у вас Великий пост…
– Пост у меня по другой причине, – покачала я головой. – По причине моей неосмотрительности. А в церковь… Раньше чаще ходила, сейчас – только на Пасху, и то, когда народ схлынет. Я не очень люблю чувствовать себя частью толпы.
– Правда? И я тоже.
– А насчет христианства… Я точно не знаю, в кого и во что верить. Поэтому, наверно, почти и не верю. И мне от этого труднее живется. Не на кого надеяться в огромном космосе.
Сказала и тут же пожалела – вот сейчас начнет философствовать, рассказывать о буддизме. Какой же мужчина удержится, чтобы не попетушиться, не похвастаться, стараясь показаться умнее, чем он есть, перед незнакомой женщиной? Не расскажет в подробностях о своих увлечениях, не очень заботясь, насколько это интересно собеседнице?
Но Андрей Алексеич ничего не сказал. Он застегнулся сам и, спросив меня: «Вы позволите?», поправил мне сбившийся шарф. Я, чувствуя, что сейчас расплачусь от его неожиданной заботы, сдержанно проговорила: «Так…», отвернулась и пошла к мальчикам. А он пошел следом, и я слышала, как в тишине леса поскрипывают под его ногами высвободившиеся изпод снега влажные ветки.
Дети играли, а мы прогуливались неподалеку. Андрей Алексеич все же рассказал мне о себе. Правда, очень просто и без всякого хвастовства. О том, как учился в МАИ, потом решил стать юристом, чтобы защищать страждущих, как его поняла мама и поддерживала материально и душевно в его поисках себя. Он учился заочно, стал адвокатом, несколько раз выигрывал дела, у него появилась клиентура, и после двухтрех дел, когда он в процессе работы уже осознал, что взялся защищать крайне неприятных и явно виновных личностей, у него пропала всякая охота заниматься адвокатурой. Мама опять его поняла, а девушка, с которой он жил два года, – нет. А как, действительно, можно понять взрослого мужчину, получившего два высших образования, и все мечущегося в поисках себя и новых увлечений?
– И я стал следователем. Сиделсидел в кабинете, надоело. Теперь вот бегаю, ловлю, слежу… Правда, все равно приходится писать кучу ненужных бумаг…
– Собираетесь уйти? – вежливо улыбнулась я.
Почемуто мне показалось, что за легким тоном Андрея Алексеича на самом деле кроется серьезная проблема. Как же так – взрослый человек живет категориями «надоело». Хотя… Внешне он ни капли не походил на страждущего и мятущегося. Может быть, это его способ существования в мире – поиск себя? Разве это плохо и больно или опасно для окружающих? Тем более что у него никого нет, кроме мамы, не старой и не беспомощной. Возможно, такая жизнь увлекательна, гораздо более увлекательна, чем изо дня в день следовать раз и навсегда выбранной профессии, не всегда самой интересной.
