"Сводя все вместе, — говорит историк британского флота, — я сомневаюсь, чтобы престиж Англии или дух ее народа стояли когда-либо выше, чем в этот период. Успех нашего оружия на море, необходимость защиты нашей торговли и популярность каждого шага, предпринимавшегося для увеличения нашей морской силы, вызывали такие меры, которые ежегодно увеличивали последнюю. Отсюда и произошла огромная разница, по сравнению с прошлым, обнаружившаяся в королевском флоте около 1706 года, когда корабли стали много лучше и число их сильно увеличилось против того, как было во времена Революции или даже ранее. Таким образом и случилось, что наша торговля скорее увеличилась, чем уменьшилась в течение прошлой войны и что мы выиграли так знаменательно много нашими тесными сношениями с Португалией"[72].
Морская сила Англии, таким образом, не заключалась единственно лишь в большом военном флоте, с которым мы обыкновенно слишком исключительно связываем ее; Франция имела такой флот в 1688 году, и он "высох и исчез", подобно листу в огне. Не основывалась также морская сила Англии и на одной только процветавшей торговле ее; в начале эпохи, следовавшей за рассматриваемой нами теперь, торговля Франции приняла почтенные размеры, но первое дуновение войны смело с морей ее торговый флот, подобно тому, как некогда флот Кромвеля смел с морей флот Голландии. Но лишь соединением тщательно взлелеянных названных двух элементов достигла Англия морской силы, несравненно превосходившей силу других государств; и это превосходство прочно устанавливается и резко выделяется со времени войны за Испанское наследство. До этой войны Англия была одною из морских держав; после нее она сделалась морской державой, не имеющей соперника. И своей силой она владела одна, не разделяя ее с другом и не стесняемая врагом. Она сама была богата, и при своем обладании морем и при обширном мореходстве она так хорошо держала в руках источники благосостояния, что ей не представлялась опасность чьего-либо соперничества на океане. Таким образом, приобретения морской силы и богатства были не только велики, но и прочны, так как источники их всецело находились в ее руках; тогда как приобретения других государств были не только ниже по степени, но и слабее по роду, потому что они зависели более или менее от доброй воли других народов.
Но может быть подумают, что мы приписываем одной только морской силе величие и богатство какого бы то ни было государства; конечно нет. Надлежащее пользование морем и господство на нем составляют вместе только одно звено цепи обмана, которым накопляется богатство. Но это звено центральное, и владеющий им как бы налагает контрибуцию на другие нации в свою пользу; оно, как история, кажется, ясно показывает, вернее всех других собирает к себе богатства. В Англии господство на море и пользование им, кажется, возникли естественно, из стечения многих обстоятельств; кроме того, годы, непосредственно предшествовавшие войне за Испанское наследство, ознаменовались рядом финансовых мер, характеризованных Маколеем, как "глубокие и прочные основания, на которых должно было воздвигнуться самое гигантское здание коммерческого благосостояния, какое только видел когда-либо мир". Могут спросить, однако, разве дух народа, склонный к торговле и развитый ею, не облегчает принятия таких мер; разве эти последние, по крайней мере частью, не возникают из морской силы нации так же, как и помогают ей? Как бы то ни было, но не будем отворачиваться от факта, что на противоположном берегу Канала существует нация, стоявшая впереди английской; нация, особенно хорошо обставленная, по своему положению и ресурсам, для обеспечения военного и коммерческого господства на море. Положение Франции имеет ту особенность, что из всех великих держав она одна только имела свободный выбор: другие державы в вопросе расширения своих границ были более или менее привязаны или главным образом к земле, или главным образом к морю; Франция же, при обширной сухопутной границе, имела еще берег, омываемый тремя морями. В 1672 году она решительно ступила на путь территориального распространения раздвижением сухопутных границ. В то время минуло уже двенадцать лет, как Кольбер управлял финансами страны, и из состояния ужасного расстройства так поправил их, что доход короля Франции более чем вдвое превышал доход короля Англии. В те дни Франция давала субсидии Европе; но планы и надежды Кольбера на будущее Франции основывались на создании ее могущества на море. Война с Голландией задержала выполнение этих планов, поступательное движение по пути к благосостоянию прекратилось, и нация, отрезанная от внешнего мира, как бы замкнулась в самой себе. Без сомнения, многие причины работали вместе для бедственного результата, отметившего конец царствования Людовика XIV: непрерывные войны, дурная администрация в последнюю половину этого периода, постоянная чрезмерная расточительность… Но собственно во Францию ни разу не было сделано вторжения; война, за немногими исключениями, велась за ее пределами; ее внутренняя промышленность мало страдала от прямых враждебных действий. В этих отношениях обстоятельства благоприятствовали ей почти так же, как Англии и более, чем другим ее неприятелям. Что же сделало такую разницу в результатах? Почему Франция была угнетена и истощена, тогда как Англия ликовала и процветала? Почему Англия продиктовала, а Франция приняла условия мира? Причина, очевидно, заключалась в различии богатства и кредита. Франция сопротивлялась одна против многих врагов, поднятых и ободрявшихся английскими субсидиями. Лорд-казначей Англии в письме своем к Мальборо в 1706 году говорит: "Хотя и земледелие, и промышленность, как Англии, так и Голландии, несут чрезвычайное бремя, тем не менее кредит обеих продолжает быть хорошим; тогда как финансы Франции настолько истощены, что она принуждена давать двадцать и двадцать пять процентов на стоимость каждого пенни, посылаемого ею за пределы королевства, если только она не посылает его прямо в монете".
В 1712 году издержки Франции равнялись 240 000 000 франков, тогда как налоги давали только 113 000 000 валового дохода, из которых, за вычетом убытков и необходимых расходов, поступило в казначейство только 37 000 000; дефицит старались покрыть займом в счет будущих годов и рядом необыкновенных операций, которые не легко назвать или даже понять. "Летом 1715 года (через два года после заключения мира) казалось, что положение не может сделаться хуже — не было ни общественного, ни частного кредита, государство не имело более дохода, не заложенные еще статьи дохода должны были идти на покрытие займов, ни труд, ни потребление не оживлялись за недостатком денежного обращения, на развалинах общества царило ростовщичество. Попеременные повышения и понижения цен на съестные припасы окончательно истощили народ. В среде его и даже в среде армии вспыхивали "голодные" бунты, фабрики разорялись или прекращали работы, нищие осаждали города. Поля были покинуты и оставались невозделанными за недостатком инструментов, удобрения и живого инвентаря, дома разрушались… Монархическая Франция, казалось, была готова испустить последний дух, вместе со своим престарелым королем"[73].
Так обстояли дела во Франции, при ее населении в девятнадцать миллионов, в то время, как на всех Британских островах насчитывалось только восемь миллионов, с землею, гораздо более плодородною и производительною, чем в Англии, и это было еще до великой эпохи угля и железа. "В противоположность этому, огромные суммы, вотированные парламентом в Англии в 1710 году, глубоко поразили Францию, потому что, в то время, как ее кредит был низок, или даже потерян совсем, наш достиг своего зенита". В течение той же войны "проявился тот мощный дух предприимчивости между нашими коммерсантами, который сделал их способными исполнять все планы, с энергией, поддерживавшей постоянное обращение денег в королевстве и так ободрявшей все мануфактуры, что о тех временах остается благодарное воспоминание в менее счастливые дни". "Из договора с Португалией мы извлекли огромные выгоды… Португальцы начали чувствовать благодетельное влияние своих бразильских золотых приисков, и громадные торговые сношения, которые завязались у них с нами, передали их богатство, в значительной мере, нам. И это так и оставалось всегда с тех пор, не будь этого, я не знаю как выносили бы мы военные издержки… Денежное обращение в государстве возросло весьма значительно, что также должно быть приписано, в большой мере, нашей португальской торговле, а этой торговлей, как я уже показал, мы обязаны были всецело нашей морской силе (которая вырвала Португалию из союза с двумя коронами и отдала ее под покровительство морских держав). Наша торговля с испанскими владениями в Вест-Индии, через Кадикс, конечно была прервана в начале войны, но потом она была в значительной мере восстановлена и через Кадикс, и прямым сообщением с несколькими провинциями, признавшими эрцгерцога, так же, как и через Португалию, через которую велась большая, хотя и контрабандная, торговля. В то же время нам приносила весьма большие выгоды торговля с испанцами в Вест-Индии (также контрабандная)… Наши колонии, хотя и жаловавшиеся на пренебрежение ими, становидись богаче, населеннее и распространяли свои торговые операции дальше, чем прежде… Национальная цель, преследовавшаяся Англией в этой войне, была в значительной мере достигнута — я подразумеваю уничтожение французской морской силы, потому что после сражения при Малаге мы не слышим ничего более о больших флотах Франции, и хотя вследствие этого число ее приватиров значительно увеличилось, но тем не менее потери наших купцов были гораздо менее тяжелыми в последнем, чем в предшествовавшем царствовании… Конечно, чувствуешь большое удовлетворение в том, что несмотря на такую большую враждебную нам морскую силу, как собранная королем Франции в 1688 году, и на те затруднения, при которых нам пришлось вести борьбу, а также несмотря на то, что мы вышли из тяжелой войны в 1697 году обремененными долгом, слишком значительным для погашения его в течение кратковременного мира, мы все-таки уже около 1706 года, вместо того, чтобы видеть флот Франции у наших берегов, ежегодно посылали сами сильный флот для наступательных действий против неприятельского, превосходящий его не только в океане, но и в Средиземном море, из которого всецело вытесняем его одним появлением нашего флага… Этим мы не только обеспечили свою торговлю с Левантом и увеличили свои выгоды в сношениях со всеми итальянскими принцами, но еще нагнали страх на государства Берберии и отвратили султана от выслушивания каких бы то ни было предложений со стороны Франции. Таковы были плоды увеличения нашей морской силы и способа пользования ею… Такие флоты были необходимы, они одновременно защищали и наш флаг, и наших союзников и привязывали их к нашим интересам, наконец, что имеет еще большую важность, чем все остальное, так это то, что упомянутые флоты наши установили репутацию нашей морской силы так прочно, что мы чувствуем даже до этих дней (1740 г.) счастливые последствия приобретенной таким образом славы"[74].
