Была уже глубокая ночь. Мы оба измучились. Но так далеко зашли, так много сказали, что я понимал: на этом останавливаться нельзя. Я глубоко вздохнул. Потом откинулся на подушку и уставился в потолок. Бабетта перегнулась через меня и выключила свет. Затем нажала кнопку приемника, прихлопнув голоса. Примерно так же заканчивались тысячи других ночей. Я почувствовал, как Бабетта опустилась на кровать.
– Я обещал себе кое о чем тебе не рассказывать.
– А до утра нельзя отложить? – спросила она.
– Гипотетически я скоро должен умереть. Не завтра и не послезавтра. Но это уже запланировано.
И я рассказал ей, как подвергся воздействию ниодина «Д». Говорил сдержанно, монотонно, короткими повествовательными предложениями. О специалисте, работавшем на компьютере, о том, как он, вторгшись в мое прошлое, получил пессимистический результат сплошной сверки. Мы представляем собой сумму наших данных, сказал я Бабетте, так же, как и сумму наших химических импульсов. Я рассказал, как упорно старался утаить от нее эту новость. Но после ее собственных откровений мне показалось, что эту тайну хранить не следует.
– Так что речь уже идет не о страхе и не о мнимой угрозе, – сказал я. – Все превратилось в непреложный, бесспорный факт.
Постепенно Бабетта вылезла из-под одеяла. Рыдая, взобралась на меня. Я почувствовал у себя на шее и плечах ее цепкие пальцы. Теплые слезы капали мне на губы. Она принялась колотить меня в грудь, схватила за левую руку и укусила между большим и указательным пальцами. Ее рыдания зазвучали хрипло и сдавленно, в них послышалось страшное, чудовищное напряжение. Нежно и неистово она схватила меня за голову обеими руками и потрясла из стороны в сторону на подушке – поступок, который в моем представлении никак не вязался ни с характером Бабетты, ни со свойственным ей поведением.
Когда, скатившись с меня на кровать, она забылась тревожным сном, я остался лежать, вперив взор в темноту. Включился приемник. Я сбросил одеяло и пошел в ванную. На пыльной полке у двери лежали Денизины пресс-папье с пейзажиками. Я открыл кран и подставил руки под струю холодной воды. Ополоснул лицо. В ванной было только одно полотенце – маленькое, розовое, с узором из крестиков-ноликов. Я медленно, тщательно вытерся. Потом отодвинул от стены кожух батареи и сунул под нее руку. Пузырек с диларом исчез.
27
Я прошел медосмотр – второй после токсического явления. Никаких устрашающих цифр на компьютерной распечатке не оказалось. Эта смерть по-прежнему таилась так глубоко, что и не разглядишь. Мой доктор, Сундар Чакраварти, спросил, почему я вдруг так зачастил на медосмотры. В прошлом я неизменно боялся что-то узнать.
Я ответил, что и сейчас боюсь. Он широко улыбнулся, ожидая шутливого объяснения. Я пожал ему руку и вышел из кабинета.
Домой я поехал по Элм-стрит, намереваясь заскочить в супермаркет. На улице было полным-полно аварийных машин и карет «скорой помощи». За ними я увидел лежащие повсюду тела. Потом услышал свисток, и прямо перед машиной возник человек с нашивкой на рукаве. Я мельком увидел других – в костюмах из милекса. Улицу перебежали санитары с носилками. Когда человек со свистком подошел поближе, я сумел разобрать буквы на его нашивке: УСВАК.
– Задний ход! – сказал он. – Улица перекрыта.
– А вы, ребята, уверены, что готовы к имитации? Может, лучше дождаться еще одной крупной утечки? Зачем зря время терять?
– Отъезжайте, отгоняйте машину! Вы в зоне поражения.
– Что это значит?
– Это значит, что вы мертвы, – сказал он мне.
Я задним ходом выехал с улицы и поставил машину. Потом не спеша вернулся и пошел пешком по Элм-стрит, старательно делая вид, что я тут совсем не лишний. Держался поближе к магазинам, смешиваясь с толпой техников и полицейских, с людьми в форме. На улице стояли автобусы, патрульные машины, санитарные фургоны. Люди с электронной аппаратурой, казалось, пытались обнаружить радиацию или токсичные осадки. В конце концов я приблизился к жертвам-добровольцам. Их было человек двадцать – они лежали ничком и навзничь, облокачивались на бордюрный камень и с ошалелым видом сидели на мостовой.
Я вздрогнул, увидев среди них свою дочь. Она лежала посреди улицы, на спине, вытянув руку в одну сторону, а голову повернув в другую. Я едва не отвел взгляд. Неужели именно такой она видит себя в девять лет – профессиональной жертвой, что старательно оттачивает свое мастерство? Как естественна она, как глубоко прониклась страшной катастрофой. Неужели только такое будущее она предвидит?
Я подошел и присел на корточки.
– Стеффи! Это ты?
Она открыла глаза.
– Тебе нельзя здесь, если ты не жертва, – сказала она.
– Я только хочу убедиться, что с тобой ничего не случилось.
– Если тебя увидят, у меня будут неприятности.
– Сейчас холодно. Ты заболеешь. Баб знает, что ты здесь?
– Я записалась добровольцем в школе, всего час назад.
– Могли бы хоть одеяла раздать, – сказал я.
Она закрыла глаза. Я поговорил с ней еще немного, но она не желала отвечать. В ее молчании не было ни раздражения, ни легкомыслия. Только добросовестность. Она уже давно предана своей жертвенности.
Я вернулся на тротуар. На другой стороне улицы, где-то в супермаркете, зарокотал усиленный громкоговорителем мужской голос:
– Позвольте поприветствовать всех вас от имени «Организации современных катастроф», частной консультационной фирмы, которая планирует и проводит условные эвакуации. Во время данной учебной тревоги – надеюсь, первой из многих, – мы координируем свои действия с двадцатью двумя ведомствами штата. Чем чаще мы будем репетировать катастрофу, тем меньшая опасность будет грозить нам во время подлинного бедствия. Ничего не поделаешь, такова жизнь, не правда ли? Семнадцать дней подряд вы берете с собой на работу зонтик – и ни капли дождя. В первый же день, когда вы оставляете его дома, – рекордный ливень. И так всю жизнь, не правда ли? Этот механизм мы рассчитываем использовать наряду с прочими. Ладно, к делу. Когда прозвучат три долгих гудка, тысячи специально отобранных эвакуируемых покинут свои дома и рабочие места, сядут в свои транспортные средства и направятся к хорошо оборудованным убежищам, снабженным всем необходимым. Руководители дорожной диспетчерской службы помчатся на свои компьютеризованные посты. По радиовещательной сети УСВАК будут переданы последние, уточненные указания. В зоне действия облака развернутся специальные подразделения, которые будут отбирать пробы воздуха. В зоне приема пищи специалисты будут в течение трех дней брать пробы молока и выбранных наугад продуктов питания. Сегодня мы не моделируем какую-то определенную утечку. Утечка или разлив у нас сегодня – универсальные. Это могут быть и насыщенные химикатами облака, и радиоактивный пар, и дымка неизвестного происхождения. Самое главное – эвакуация. Надо вывести всех из зоны поражения. После ночи вздымающегося облака мы многому научились. Однако плановую имитацию заменить нечем. Если вмешается реальность в виде автокатастрофы или падения жертвы с носилок, важно помнить, что мы собрались не для того, чтобы вправлять сломанные кости или тушить настоящие пожары. Мы собрались ради имитации. При подлинных чрезвычайных обстоятельствах любая заминка может стоить человеческих жизней. Научившись действовать без задержек сейчас, мы сумеем обойтись без них потом, когда будет дорога каждая минута. Ладно. Когда дважды уныло провоет сирена, старосты улиц обойдут все дома в поисках тех, кого случайно забыли: птичек, рыбок, пожилых и умственно неполноценных людей, инвалидов, больных и так далее. Жертвы, осталось пять минут! Спасатели, помните, что это не имитация взрыва! Эти жертвы обессилены, но не травмированы. Приберегите свою нежную, трогательную заботу о людях для ядерного взрыва, намеченного на июнь. Остается четыре минуты, и мы продолжаем отсчет. Жертвы, обмякните! И помните: вы здесь не для того, чтобы кричать и метаться. В жертвах мы ценим сдержанность. У нас здесь не Нью-Йорк и не Лос-Анджелес. Достаточно и тихих стонов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
