– Пожалуйста, – попросила я. – Я соскучилась по тебе. Мне надо поговорить с тобой.
– Извини, Лиз, – ответила она. – Не могу: готовлюсь к предстоящей на следующей неделе поездке с Ро-берто. Извини, занята.
– Сара, – заплакала я. – Меня собираются распять. Я не знаю, что делать. Конечно, ты не одобряешь меня, но неужели так ненавидишь, что сможешь спокойно смотреть, как свора безмозглых репортеров губит мою карьеру?
Помолчав, Сара уступила:
– Хорошо, приезжай. Но ненадолго. Уедешь, как только мы все обсудим. Тебе нельзя оставаться у меня при Роберто. Он убьет меня.
САРА
Оуе, chica, что я делаю? Ведь знаю же, что нельзя пускать сюда Элизабет. Но она просила так отчаянно. Я понимаю, что нужна ей. Ведь нельзя же забыть о десяти годах дружбы только потому, что этого требует муж! Я и не собираюсь. Но мне необходимо время, чтобы все обсудить с Роберто – надо убедиться, что он не выкинет какую-нибудь глупость. С ним не расслабишься. Элизабет в моем доме. Скоро закончатся уроки. Я не хочу, чтобы мальчики увидели ее здесь и рассказали отцу. Придется искать новый способ купить их молчание – конфеты уже не срабатывают.
Вилма протирает одно и то же место на игровом мониторе ребят и прислушивается к моему разговору с Элизабет. Она поворчит, но не продаст. Вилма верна мне, а не Роберто.
Элизабет сидит на непомерно пухлой подушке кресла в телевизионной и пьет кофе, который подала ей Вилма. Когда она подносит чашку ко рту, ее изящная рука с длинными, тонкими пальцами дрожит. А ставя чашку на блюдце, каждый раз звякает фарфором. Смотрит на безукоризненно чистый бежевый ковер, кашляет, словно собирается что-то сказать, и замирает.
– Лиз, – говорю я. – Fijate. Мне безразлично, с кем ты спишь. Действительно все равно.
– Правда?
– Конечно. Ты что, принимаешь меня за идиотку? Уверяю тебя, мне без разницы. Но Роберто не желает, чтобы я встречалась с тобой. Он думает… он думает… – Яне сумела закончить мысль. Мычала и крутила пальцами, будто вращала стакан с воображаемым напитком. – Ну, ты понимаешь, я и ты… мы с тобой.
В противоположном углу топталась и вздыхала Вилма.
– Он думает, что мы с тобой любовницы? – рассмеялась Элизабет. Я заметила, как напряженно Вилма вздернула плечи. Поминутно вздыхая, она перешла к стереосистеме. Тоже мне соглядатай.
– Да, именно так он и думает. – Вилма покачала головой, а Элизабет продолжала смеяться. – Слушай, – возмутилась я, – что в этом смешного? Я что, очень страшная? Я была бы вполне нормальной любовницей. Великолепной любовницей, tu sabes.[139]
– Не сомневаюсь, – хмыкнула Элизабет. – Но, честно говоря, я никогда не смотрела на тебя с этой точки зрения. Никогда.
– Господи, – прошептала по-испански Вилма и укоризненно посмотрела на меня.
– Тебя никогда не тянуло ко мне? – удивилась я. Признаться, chica, я ощутила разочарование. Почему она не находит меня привлекательной? Что, я какой-нибудь монстр? Можно было бы сказать Вилме, чтобы она прекратила уборку, но я шокировала ее, и это забавляло меня.
– Извини, Сарита, – пылко проговорила Элизабет. – Ты… не мой тип.
– А кто твой тип? – обиженно нахмурилась я, хотя совсем не была уверена, что хочу знать ответ. Она застенчиво улыбнулась. – Кто-нибудь из sucias? – настаивала я. Элизабет едва заметно кивнула. – Не может быть! – воскликнула я. – Подожди, dejame ver, дай-ка я догадаюсь. – Я немного подумала. У Ребекки самые короткие волосы. Кажется, лесбиянки чаще всего с короткой стрижкой. – Ребекка.
– Холодно.
– Тогда кто?
– Лорен.
На этот раз рассмеялась я:
– Лорен? Сумасшедшая Лорен? Которая пишет в газете, каково быть цветущим всходом? Сопо, chica, pero tas loca[140]. Я в тысячу раз красивее. Soy la mas bellisima de las sucias.[141]
Лиз рассмеялась:
– Согласна. Будь по-твоему.
– Olvidate, chica[142]. Ты же понимаешь, я шучу. Лорен – симпатичная женщина. Сумасшедшая, но приятная. Просто с таким свихом, чтобы… – Я запнулась, понимая, что обижаю Элизабет.
– Ничего, ничего, – успокоила она меня.
– И давно ли ты испытываешь к ней такие чувства?
Лиз вспыхнула. Она походила на школьницу: колени плотно сжаты, губы надуты.
– Давно.
Мы дружно рассмеялись. Вилма предостерегающе посмотрела на меня.
– Ты притворяешься, что не понимаешь по-английски, мам, – сказала я ей по-испански. – Но если то, что мы говорим, слишком откровенно для твоей утонченной натуры, есть другие комнаты, где можно вытирать пыль.
Вилма поморщилась и, не говоря ни слова, вышла.
– Ты сказала ей? – спросила я Элизабет, чувствуя себя настоящей сплетницей.
– Кому, Вилме? – изумилась та.
– Да нет, глупышка, не Вилме – Лорен.
– Нет, нет, нет, никогда!
– Можно, я скажу ей? – Мне так хотелось посмотреть на лицо Лорен, когда она узнает эту новость. Она все раздувает, ей нравится, когда ее разъедает изнутри. Была бы для Лорен хорошая вздрючка. Забавно.
– Буду признательна тебе, если ты не сделаешь этого.
– Как знать. Не исключено, что она оценит.
– Ни в коем случае. Я серьезно – не надо.
– Ну вот, удовольствие побоку.
– Вот именно, удовольствие – удовольствие в том, что я не получу хорошее место на национальном канале, поскольку Руперт не любит геев. Удовольствие в том, что я бегу сломя голову от ненормальных репортеров. Вот в чем мое удовольствие.
– Слушай, – возразила я, – а ты не думаешь, что в этом есть поэтическая справедливость: к чему стремишься, то и получаешь – популярная ведущая и репортеры внезапно становятся предметом новостей.
– Интересная мысль, – согласилась Лиз. – Эта точка зрения не приходила мне в голову.
От запаха кофе меня затошнило. Доктор Фиск обещала, что к четвертому месяцу утренние недомогания пройдут, но ничего подобного. Я постоянно испытывала голод, но, кроме вафель и орехового масла, в меня ничего не лезло. Дурнота усилилась. Хорошо одно: это означало, что у меня родится девочка. Глаза слипались. Мне захотелось свернуться и спать тысячу лет. Силы и терпение покинули меня.
– Cono, mujer, que lo que tu 'tas pensando, eh[143]? – прикрикнула я на Элизабет. Та вздрогнула и пролила кофе на обивку стула с цветочным рисунком. – Тебе надо выйти из «Христианства для детей» и заняться собственной жизнью. Пусть там остаются накрашенные особы с фальшивыми ресницами. Откровенно говоря, не понимаю, почему ты до сих пор не сделала этого. Окажи себе любезность – найди какое-нибудь иное поле для благотворительности.
– Не могу, – ответила она, затирая капли рукавом.
– Что значит «не могу»? Должна! Выйди из-под идиотского христианского радара и подожди, пока все уляжется. Невелика наука.
