За столом сидели все: Мостовик и Воеводиха, Мытник и его жена, Немой и Светляна, Стрижак и послы со своим разговорчивым толмачом Венедиктом; подавалось огромное множество блюд, несмотря на то что монахи без конца повторяли о сдержанности в еде и питии; однако не съеденное и не выпитое ими весьма исправно уничтожалось Мытником и Стрижаком да еще Венедиктом, который хотя тоже был монахом, однако, кажется, не принадлежал к тем босоногим чудакам, которые, не щадя собственных ног, хотели пройти без обувки через всю землю аж до самого Батыя.
Про Батыя прежде всего и зашла речь. Самый старший и, видимо, главный уполномоченный, быть может и личный посланник папы римского, старый, сухой, как мощи, Джованни спросил Воеводу, где могут быть ордынцы, откуда их ждать и каков к ним путь?
Мостовик нечленораздельно промычал что-то, загадочно и непроницаемо топорща в сторону послов свои серые усы, а Стрижак откликнулся небрежно:
- Обретается где-то Батый неверный, а где - неведомо. Даже наш Николай-чудотворец не нашел бы татар, ежели бы пришлось искать орду окаянную...
Послы заговорили все разом, Венедикт-поляк терпеливо выжидал, пока они умолкнут, чтобы растолковать, о чем они говорят, а поскольку ждать нужно было долго, то он, по примеру Мытника и Стрижака, за обе щеки уплетавших жареное мясо, запивая его густым медом, принялся за еду и только потом сказал, что именно так заботило святых отцов. Ну, а что же именно?
Да опять-таки окаянный Батый.
- Растолкуй им, - коротко бросил Воевода Стрижаку, потому что его уже начинали бесить безъязыкие, упрямые и тупые собеседники за этим столом.
Стрижак принялся объяснять, долго и путано, снова хотел приплести ко всему святого Николая, но Джованни прервал его, заметив, что у них есть свой собственный святой и к тому же более свежий, что ли, ибо недавно лишь умер, назывался Доминик, прославился в битвах за чистоту веры Христовой, был беспощаден к еретикам, сам он, Джованни, сподобился несколько раз слушать святого при его жизни, при случае он или его товарищи смогут более подробно рассказать о святом, а нынче речь идет о цели их путешествия, поэтому о святых можно и помолчать. Проще говоря, где монголо-татары и Батый, откуда они идут и как?
Тогда Стрижак, обидевшись за своего святого, выложил отцам доминиканцам все с полной откровенностью и прямотой, что могло бы вызвать содрогание в самых твердых душах, а босоногих фрягов, по мнению Стрижака, это должно было бы ошеломить и потрясти так, что они не смогут сдвинуться с места. Ибо они и сами не ведали, куда идут и чего ищут.
Батый исчезает и возникает, как всегда, внезапно. Потому что ордынцы из-за своей несхожести со всеми обычными людьми не подпускают к себе никого, никакие лазутчики не могут пробраться в их стойбище, каждый, кто туда пытался проникнуть, исчезал бесследно, его убивали немедленно и безжалостно; если же пытался убегать, гнались до тех пор, пока не настигали. Так умирали все вести вокруг войска Батыя, а уж что творилось в самом Батыевом войске, среди его сотников, тысячников, темников, ханов меньших и больших, какими измерениями обуреваем сам Батый, - об этом становилось известно лишь тогда, когда черная сила появлялась в том или ином месте, нависала над каким-нибудь краем и двигалась вперед, отмечая свой путь смертью, пожарами, разрушениями и сплошными уничтожениями.
Ничего не хранят ордынцы так строго, как тайны своей жизни и своих намерений, поэтому приблизиться к ним никому не удавалось и не дано также никому, все будут уничтожены, как уничтожается пламя от воды холодной или же хрупкое дерево - от лютой бури.
Зловещая речь Стрижака, похоже, произвела надлежащее впечатление на ободранных послов, потому что они вовсе перестали есть и взялись за свои молитвенники, забормотав короткие и замысловатые молитвы, мало похожие на торжественные напевы киевских иереев. Но глубоко ошибся бы тот, кто подумал бы, будто чужестранные монахи испугались кровожадности диких ордынцев. И отвагу доминиканцев следует объяснять не твердостью их веры, не сомненьями в отношении сказанного и даже не чрезмерной гордыней духа, дескать, с нами бог святой и стоит лишь нам предать проклятью все, что возникает на пути, как сами по себе исчезнут все преграды. Просто души у этих служителей божьих были уже столь очерствевшими, что их не могли пронять никакие ужасы, никакие картины кровопролитий.
В Киеве, а еще больше в Мостище, вряд ли кто-нибудь ведал о том, что эти святые да божьи обшарпанные отцы оставили за своими спинами, сколько смертей стояло за ними, сколько зловещих огней горело там, какие черные дымы клубились до самого неба, унося с собой души безвинно замученных людей.
Происходило это в те самые годы, когда орда двинулась на завоевание мира и уничтожала цветущие государства, разрушала богатые города, расправлялась со всеми, кто, благодаря своему труду, жил лучше ордынцев. Они были дикими и стремились всех остальных тоже повергнуть в одичание. При желании в мире всегда можно найти более или менее диких, хотя дикость имеет множество разновидностей, иногда прикрываясь даже королевскими коронами или тиарами высочайших служителей божьих...
Начать хоть бы с самих пап римских, которые торжественно провозглашены были наместниками Христа на земле и неминуемо должны были очутиться на скрещении взглядов всего мира, ибо хотя и не следует недостатки отдельной личности приписывать всему гражданскому или любому другому установлению, но и разделять эти вещи тоже не следует, история же пап отнюдь не свидетельствовала о высоких целях, о святости и небесном благословении. Какие уж там святости, какие там высокие цели!
Тут можно начать с папы Стефана Третьего, который, дабы подговорить короля Пипина Короткого защитить его от воинственных лангобардов, послал королю письмо якобы от самого святого Петра, - на самом же деле это письмо было подделано самим папой. После Стефана Третьего непродолжительное время на папском престоле был Павел Первый, когда же он умер, герцог Непи вынудил нескольких епископов избрать папой одного из своих братьев Константина. Но через некоторое время произошли настоящие выборы, на папский престол возвели Стефана Четвертого, узурпаторов же покарали: Константину выкололи глаза, а его стороннику епископу Федору отрезали язык и бросили его в тюрьму, где епископ умер от жажды. Очередной папа, Стефан Пятый, был с позором изгнан из Рима, его преемника Пасхалия Первого обвинили в том, что он ослепил и убил двух священников в Латеранском дворце. Иоанн Восьмой платил дань магометанам, чтобы удержаться на престоле, но нашлись более изворотливые духовные лица, они пообещали сарацинам, что впустят их в Рим. Один из заговорщиков, Формоз, был избран папой. После него был Бонифаций Шестой, который ранее был лишен дьяконского сана, а потом и священнического - за свою распутную жизнь. Его преемник Стефан Седьмой велел извлечь из могилы тело Формоза, облачить в папские одеяния, усадить на стул, судить собором. У трупа отрезано три пальца, после чего останки Формоза брошены в Тибр. Спустя некоторое время самого Стефана заточили в тюрьму и там удушили. После этого в течение пяти лет на папском престоле побывало пять пап. Лев Пятый продержался всего лишь два месяца, после чего был заточен одним из его капелланов Христофором, провозгласившим себя папой.
Но и Христофор продержался недолго: при помощи войск его сверг Сергий Третий. Этот папа был под влиянием известной в те времена проститутки Феодоры, которая со своими дочерями, тоже проститутками, Мароцией и Феодорой, надолго утвердилась в Риме. Потом она сменила Сергия на епископа равенского Иоанна, которого под именем Иоанна Десятого возвела и на папский престол. Иоанн проявил себя не только папой, но и воином. Он сам водил войска против сарацинов, однако против женского коварства оказался бессильным: дочь Феодоры Мароция внезапно захватила папу в Латеранском дворце, на его глазах убила его собственного брата Петра, самого Иоанна бросила в тюрьму, где его, чисто по-женски, удушили подушкой. На папский престол она посадила собственного сына под именем Иоанна Одиннадцатого. Второй сын Мароции, Альберик, завидуя брату своему, бросил его и мать в тюрьму и добился, чтобы папой избрали его сына под именем Иоанна Двенадцатого. Этот девятнадцатилетний папа прославился своей распутной жизнью и довел духовенство до того, что в соборе святого Петра был собран синод для суда над римским первосвященником. Иоанн брал взятки за посвящение в епископы, назначил епископом десятилетнего мальчика, совершив обряд посвящения в конюшне; он выколол глаза одному священнику, лишил мужских достоинств другого, был обвинен в кровосмешении с любовницей своего отца. Латеранский дворец превратился в настоящий публичный дом. Здесь уже даже перестали молиться христианским богам, а приносили жертвы Юпитеру и Венере.
