Послал же Мостовик обоих прямо навстречу хану Батыю. Быть может, и до того вызревала уже у него такая мысль, в особенности же когда тысяцкий Дмитрий написал свою дерзкую грамотку с требованием сжечь мост. Укрепилась же эта мысль, когда прибыли доминиканцы, ибо если уж и сам папа римский не считал зазорным просить мира у Батыя и предлагал ему свою веру, обещая всяческое покровительство, то почему бы он, Мостовик, не мог поклониться хану самым дорогим, что имел, - мостом, лишь бы только сохранить и самый мост и себя, а главное же - и дальше стоять во главе этого моста, без которого жизнь немыслима для Воеводы.
Так и сказано было Стрижаку: любой ценой пробиться к самому Батыю и предложить ему мост. Пускай переходит по мосту со своим войском в Киев, в благодарность за это Мостовик должен оставаться на своем привычном месте, сменив верховного повелителя, но не сменив своего воеводского положения.
Чтобы Стрижак и Шморгайлик быстрее передвигались, Воевода не велел им брать возок, а дал обоим по паре коней, один из которых шел под седока, а другой - под поклажу, ибо известно ведь, что с пустыми руками к хану появляться не следует, поэтому и навьючили на коней нужное количество золотых и серебряных сосудов, дорогих византийских тканей и мехов, среди которых были черные бобры и черные буртасские лисицы, белые горностаи и мягкие куницы.
Стрижак без особой охоты отправлялся на такое дело, зато Шморгайлик сразу же зачванился от высокого доверия воеводского, угодливо склонялся перед Мостовиком, а на Стрижака даже покрикивал, так что тому надоело наконец, и он отмахнулся от доносчика:
- Не вертись перед глазами, земнородец мракоумный!
Воевода чуть ли не в спину вытолкал их. Чтобы без промедления и во что бы то ни стало первыми добрались до Батыя, опередив отцов доминиканцев, которых он намеревался задерживать как можно дольше, но в то же время и не был уверен, что ему это удастся.
На самом же деле получилось даже хуже, чем предполагал Воевода. Доминиканцев словно бес подталкивал под ребра, они сразу же заметили исчезновение обоих посланцев Воеводы, два дня они еще кое-как терпели, досаждая Мостовику расспросами, а на третий день с утра объявили, что отправляются навстречу Батыю, ибо и так упустили много времени.
Если бы Воевода обладал хотя бы чуточку большей приветливостью, он, быть может, сумел бы их уговорить остаться хоть на день, давая возможность своим посланцам как можно дальше отъехать от Мостища, а следовательно, приблизиться к ордынцам. Но Мостовик только то и знал, что без конца повторял излюбленное "лепо, лепо", которое имело множество оттенков, но доминиканцы в этих оттенках не разбирались, они истолковали эти слова так, что их здесь не задерживают, да и навряд ли кто-нибудь сумел бы их задержать, - такое беспокойство охватило святых отцов.
Они попытались было расспросить Воеводу о вероятном пути, по которому Батый приближается к Киеву, однако тут Мостовик уже довольно твердо заявил о своем незнании, ибо сказано уже было, что монголо-татары движутся всегда в полнейшей таинственности, падают как снег на голову, врываются, словно внезапный ветер. Были они в прошлом году в Чернигове, но разрушили город и покинули его. Были в Переяславе, тоже оставили его. А куда пошли, где исчезли, - никто не ведает. Может, где-нибудь в степях, может, в Залесских землях. В Залесье же многим дорогам быть не пристало, чтобы от хлебного недорода и бедности не просачивался туда-сюда без надобности люд, существует тут лишь одна дорога, которую гостям и укажет Воеводин человек.
Человеком этим приставлен был к послам Немой, хотя он ни сном ни духом не ведал ни о дорогах, ни о том, где, и у кого, и как узнать об этой дороге. Однако он с равнодушной послушностью принял повеление Воеводы, сел на передний воз рядом с отцом Джованни и веселым Венедиктом, и обоз тронулся.
Вдогонку им погналась было Светляна, в своей белой сорочке, бежала она так быстро и стремительно, что вот-вот должна была их догнать, но Немой улыбнулся ей издалека, махнул успокаивающе рукой, и девушка возвратилась назад, ибо хотя и не было теперь рядом с нею отца, но не было и Стрижака, за которого Воевода неожиданно пытался выдать ее замуж; тревога отодвинулась, но надолго ли?
А доминиканцы тем временем углубились в непроходимые леса, ехали день, и два, и три, а на четвертый день неожиданно обнаружили, что очутились снова там, где были на второй или третий день. Еще не веря в это открытие, они снова тронулись в путь, хорошенько накормив коней травой и ячменем, но снова после целодневного блуждания оказались там, откуда выезжали. Получалось так; либо их водил дьявол, становясь преградой в выполнении священного поручения, либо же морочил им голову этот немой человек, наученный коварным Воеводой.
Доминиканцы обрушились было на Немого, попытались даже угрожать ему, тут были слова и про грех, и про кару небесную, и про костры тоже было, однако Немой лишь улыбался. Доминиканцы намеревались даже применить к нему силу, для чего отец Брунон, как сильнейший, подошел было к Немому и толкнул его плечом, но почему-то Немой на ногах устоял, а отец Брунон очутился на земле, позоря сан свой и звание. Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы навстречу домиканцам не попался человек.
Вряд ли стоило вести речь о вмешательстве высшей силы: слишком уж неказистым был этот человек и заурядным для отцов доминиканцев. Немой же узнал человека сразу, потому что это, получалось, была третья его встреча после встреч на мосту в день прибытия Немого в Мостище и в плавнях, когда ловили они вместе со Стрижаком Маркерия.
Из пущи, из непроходимых зарослей, так, словно там была широкая и привольная дорога, выехал известный уже Немому убогий оратай, как всегда сонный и равнодушный, на смешном возке, запряженном колченогой пепельно-серой лошадкой с длинными ушами, опущенными, как у ленивого пса. Возок рядом с обитыми железом доминиканскими повозами поражал своей бедностью и ничтожностью. Это был какой-то беспорядочный ворох старого, прогнившего дерева, связанного где веревками, где лыком, а где и побегами лозы, колеса, будто четверо чужих людей, были все неодинаковы, ни одно из них не имело правильной округлости, из-за чего возок покачивался во все стороны даже на ровном месте; все в нем словно бы стремилось ехать в разные стороны, все скрипело, стонало, угрожало развалиться в любой миг, колеса рвались каждое само по себе, каждое в полнейшей несогласованности с другим, одно словно бы смотрело на Киев, а другое целилось в Чернигов, оратай, видно, хорошо знал капризный нрав своих колес, поэтому обе оси в возке были длинные-предлинные, они простирались далеко в стороны, чтобы дать колесам полнейшую свободу в их пьяном покачивании, это вроде бы и облегчало дело лошадке, но одновременно и затрудняло, потому что возок ехал не только вперед, но и раскачивался в разные стороны, то и дело угрожая зацепиться за первое попавшееся дерево, и, если посмотреть на него дольше, создавалось впечатление, будто оратай мертвецки пьян, и кляча его перепилась, и возок тоже словно бы пьяный.
Доминиканцы соскочили со своих возов и мигом бросились к оратаю.
- Где дорога? - закричали они в один голос.
- А тут, - сонно ответил человек, через головы отцов с хитрецой посматривая на Немого. А может, тому лишь показалось?
- Ты скажи, - приставал к оратаю Венедикт. - Это люди святые.
- Святые? - удивился оратай. - Вот те на!.. Он тебе не как-нибудь там как, а вот так-таки так. А только зачем же похваляться? Ежели святой да божий, и так видно, говорить о том нет надобности.
- Покажи дорогу! - не отставали от него сгорающие от нетерпения доминиканцы.
- А что ее показывать? Вот так и берите, - он показал кнутовищем через плечо, небрежно, неохотно, но там была сплошная стена деревьев, и доминиканцы не отставали:
- Веди сам!
- Повести - так поведу, - равнодушно сплюнул оратай, лишь кивнул Немому, приглашая его сесть с ним, как проводника, и Венедикта следовало бы посадить, тоже ведь славянская душа, как видно, но то ли уж возок не выдерживал, то ли человек по глазам отцов смекнул, что не пустят они от себя еще и Венедикта, поэтому взял с собой лишь Немого, развернул возок довольно легко, почти на том же самом месте, и сразу же перед возком будто расступились деревья, и дорога открылась широкая и вольная, и оживившийся оратай крикнул послам, которые уже намеревались обогнать его, чтобы не плестись за хилой лошадкой: - Вот так и поезжайте! А там - еще так и вот так, да и будьте здоровы...
Доминиканцы обогнали его всеми тремя повозами и тотчас же утратили всякий интерес к нему, забыли даже про Немого, который остался теперь позади на пьяном возке, перед послами пролегла дорога длинная и просторная, даже удивительно было, откуда она такая здесь взялась, и ехали они по ней день и другой, а на третий день снова очутились на прежнем месте, только уже не было там ни оратая, ни забранного у них Немого, и дорога исчезла, и деревья сомкнулись плотно и угрожающе, и нигде ни единого следа, все напоминало землю сразу же после сотворения мира. Тогда доминиканцы в отчаянии направились прямо сквозь заросли и все-таки пробились куда-то там и долго состязались с пущей, чтобы снова оказаться на проклятом месте.
