Из вестибюля метро Ной увидел на другой стороне улицы Хоуп. Она стояла перед цветочным магазином. Позади нее пожилой торговец не спеша выставлял на витрину горшки с геранью и большие голубые вазы с гладиолусами. Хоуп была в голубом платье с белыми цветочками, нежно развевавшемся на утреннем ветерке. Солнечные лучи, отражавшиеся от стекла витрины, не позволяли разглядеть ее лицо. Он хотел было перейти к ней на ту сторону улицы, но назначенный на призывном пункте старший группы встревоженно закричал: «Пожалуйста, ребята, не расходитесь». И Ной подумал: «Что я могу сказать ей, и что она может сказать мне?» Он помахал ей, и она ответила ему, Подняв обнаженную загорелую руку. Ной заметил, что она не плачет.
«Как вам это нравится! — подумал он. — Она даже не плачет». И он стал спускаться в метро рядом с парнем по имени Темпеста и тридцатипятилетним испанцем, которого звали Нунсио Агвиляр.
14
Перед тем как Майкл проснулся, ему приснилось, что женщина с рыжими волосами, которую он не сумел поцеловать четыре года назад, улыбаясь, склонилась над ним и поцеловала его. Он открыл глаза, вспоминая приятный сон и рыжую женщину.
Утреннее солнце золотистой пылью пробивалось сквозь закрытые жалюзи венецианских окон. Майкл потянулся.
Снаружи до него доносился гул вышедшего на улицы и в переулки семимиллионного населения города. Майкл встал, прошел по мягкому ковру к окну и поднял жалюзи.
Было начало лета. Солнце обильно заливало мягким, маслянистым светом сады, выцветшие кирпичные стены старых зданий, пыльный плющ, полинявшие полосатые тенты небольших террас, заставленных тростниковой мебелью и цветами в горшках. Маленькая полная женщина в широкой оранжевой шляпе и старых широких брюках, комично облегавших ее округлый зад, стояла на террасе у горшка с геранью прямо напротив Майкла. Она медленно нагнулась и срезала цветок. Ее шляпа печально закачалась, когда она стала разглядывать засохший цветок, держа его в руке. Затем она повернулась — это была цветущая средних лет женщина — и, игриво покачивая бедрами, прошла по террасе и через завешенное шторами французское окно вошла в дом.
Майкл улыбнулся: его радовал яркий свет солнца, радовало, что женщина с рыжими волосами наконец поцеловала его и что в солнечном садике напротив живет маленькая толстая женщина с потешным задом, сокрушающаяся над увядшей геранью.
Приняв холодный душ, он надел пижаму, прошел босиком по ковру через гостиную к парадной двери, открыл ее и вынул из ящика «Таймс». В газете, напоминавшей своим изысканным языком речи пожилых преуспевающих адвокатов акционерных обществ, на первой странице сообщалось о том, что русские несут большие потери, но держатся, что на французском побережье от английских бомб вспыхнули новые пожары, что Египет шатается, что кто-то открыл новый способ изготовления резины за семь минут, что в Атлантическом океане затонули три судна, что мэр выступил за сокращение потребления мяса, что женатые мужчины, видимо, будут призваны в армию, что на Тихоокеанском театре наступило некоторое затишье.
Майкл закрыл дверь, опустился на кушетку и, оставив сообщения о кровопролитных боях на Волге, об утонувших в Атлантике людях, об ослепленных песком войсках, сражающихся в Египте, о производстве резины, о пожарах во Франции и об ограничениях на жареное мясо, перешел к спортивным известиям. Несмотря на усталость и множество ошибок, «Доджеры»[36] пережили еще один день войны, избежав подстерегающей со всех сторон смерти и, невзирая на некоторую свалку в центре площадки и бешеную атаку в восьмом периоде, проявив редкое упорство, одержали победу в Питсбурге.
Зазвонил телефон. Майкл прошел в спальню и снял трубку.
— В холодильнике стакан апельсинового соку, — прозвучал голос Пегги из трубки, — я хотела тебе напомнить.
— Благодарю, — ответил Майкл. — Я заметил пыль на книжных полках с правой стороны, хотя мисс Фримэнтл…
— Пустяки, — ответила Пегги.
— Мудрые слова, — сказал Майкл, наслаждаясь голосом Пегги, таким близким и приятным. — Много приходится работать?
— До потери сознания. Когда я уходила, ты не обратил на меня никакого внимания, ты лежал на спине совершенно голый. Я поцеловала тебя и ушла.
— Какая же ты славная девочка! А что я делал?
После короткой паузы Пегги ответила серьезным и немного встревоженным голосом:
— Ты закрыл лицо руками и бормотал: «Я не буду, я не буду…»
Легкая улыбка, игравшая на лице Майкла, исчезла, он в задумчивости потер ухо.
— Во сне мы самым бесстыдным образом выдаем свои мысли.
— У тебя был такой испуганный голос, — проговорила Пегги, — что мне даже стало страшно.
— «Я не буду, я не буду», — в раздумье повторил Майкл. — Не знаю, к чему это относилось… Во всяком случае, сейчас я ничем не напуган. Утро чудесное, «Доджеры» выиграли, моя девушка приготовила мне апельсиновый сок…
— Что ты собираешься делать сегодня? — спросила Пегги.
— Ничего особенного: поброжу немного, посмотрю на небо, посмотрю на девушек, чего-нибудь выпью, оформлю завещание…
— Да замолчи! — серьезным голосом воскликнула Пегги.
— Извини.
— Ты рад, что я позвонила? — спросила Пегги уже нарочито кокетливым тоном.
— Видишь ли, я думаю, что иначе и быть не могло, — небрежно протянул Майкл.
— Ты знаешь свои способности.
— Пегги!
Она рассмеялась.
— Заслужила я сегодня обед?
— А как ты думаешь?
— Думаю, что заслужила. Надень свой серый костюм.
— Он же почти совсем протерся на локтях.
— Надень серый костюм, он мне нравится.
— Хорошо.
— А что мне надеть? — Впервые за все время разговора голос Пегги прозвучал неуверенно, с наивной озабоченностью.
Майкл засмеялся.
— Чего ты смеешься? — резко спросила Пегги.
— Скажи еще раз, повтори: «А что мне надеть?»
— Зачем?
— Потому что от этих слов мне становится смешно, я вспоминаю тебя, и у меня появляется жалость и нежность к тебе и ко всем женщинам на свете.
— Скажи пожалуйста! — обрадовалась Пегги. — Сегодня ты встал с правой ноги, не правда ли?
— Конечно.
— Так что мне надеть? Голубое ситцевое платье или бежевый костюм с кремовой блузкой, или…
— Голубое платье.
— Оно такое старое.
— Голубое платье.
— Хорошо, а волосы как — вверх или вниз?
— Вниз.
— Но…
— Вниз!
— Боже, — сказала Пегги, — я буду выглядеть так, словно меня вытащили из Харлема[37]. Ты не боишься, что кто-нибудь из твоих друзей увидит нас?
— Я рискну.
— И не пей слишком много…
— Послушай, Пегги…
— Ты начнешь обходить всех своих друзей и прощаться с ними.
— Пегги, клянусь жизнью…
— Тебя хотят использовать просто как пушечное мясо. Будь осторожен.
— Я буду осторожен.
— Рад, что я позвонила? — Пегги опять заговорила кокетливым тоном, словно девица, томно прикрывающаяся веером на студенческом балу.
— Рад.
— Это все, что я хотела знать. Выпей апельсиновый сок. — Она повесила трубку.
Майкл с улыбкой медленно опустил трубку. Он сидел и думал о Пегги.
Потом поднялся и через гостиную прошел на кухню; там он поставил кипятить воду, отмерил три полных с верхом ложки кофе, наслаждаясь необыкновенно приятным запахом, исходившим из банки, достал бекон и яйца, нарезал хлеб для гренков, отпивая между делом большими глотками холодный апельсиновый сок. Приготавливая завтрак, он мурлыкал какую-то песенку без слов. Ему нравилось самому готовить завтраки, быть одному в своем холостяцком доме, ходить в свободной пижаме, ступая босыми ногами по холодному полу. Он положил на большую сковороду пять ломтиков бекона и поставил ее на небольшой огонь.
В спальне зазвонил телефон.
— Фу, черт! — выругался Майкл. Он снял с огня сковороду с беконом и пошел через гостиную. Всякий раз, проходя через эту комнату, он не мог нарадоваться: что за приятная комната, с высоким потолком, двусветная, с широкими окнами; по всей комнате у стен книжные шкафы с книгами в разноцветных коленкоровых переплетах, образующих нежный и приятный спектр.
Майкл взял трубку:
— Алло.
— Голливуд, Калифорния, вызывает мистера Уайтэкра.
— Уайтэкр слушает.
С другого конца континента раздался голос Лауры, низкий и неестественный.
— Это Майкл? Майкл, дорогой…
Майкл чуть слышно вздохнул:
— Здравствуй, Лаура.
— В Калифорнии сейчас семь часов утра, — сказала Лаура с легким упреком, — я поднялась так рано, чтобы поговорить с тобой.
— Благодарю.
— Я знаю все, — возбужденно заговорила Лаура. — Это ужасно! Почему тебя берут рядовым?..
Майкл усмехнулся.
— Это не так уж ужасно. Много людей служат на таком же положении.
— Здесь уже почти все по крайней мере майоры.
— Знаю, — сказал Майкл, — может быть, именно поэтому есть смысл остаться рядовым.
