— Точно, — повторил матрос и похлопал Майкла по плечу. Майкл вдруг вспомнил, как на второй день войны во время завтрака в Голливуде какой-то сержант вот так же жадно смотрел на Лауру. — Точно, — сказал матрос, — я восхищаюсь тобой, ты разбираешься в этом деле. Что толку целовать девушек на городской площади, а потом идти на войну. Лучше оставайся дома и спи с ними. Точно.
— Послушайте, — сказал Майкл.
— Извините меня, — проговорил матрос, положив деньги на стойку, и надел новенькую белую шапочку на свою рыжую голову. — Просто сорвалось с языка. Точно. Я направляюсь в Эри, в Пенсильванию. — И, держась очень прямо, он вышел из бара.
Глядя ему вслед, Майкл не мог удержаться от улыбки. Все еще улыбаясь, он повернулся к Пегги.
— Солдаты, — начал было он, — доверяют свои тайны всякому…
Вдруг он заметил, что Пегги плачет. Она сидела выпрямившись на высокой табуретке, в своем красивом коричневом платье, и слезы медленно катились по ее щекам. Она не вытирала их.
— Пегги, — тихо произнес Майкл, с благодарностью заметив, что буфетчик, наклонившись на другом конце стойки, делает вид, что чем-то занят. «Вероятно, — подумал Майкл, касаясь рукой Пегги, — в эти дни буфетчики видят много слез и знают, как вести себя в таких случаях».
— Извини, — сказала Пегги, — я начала смеяться, а получилось вот что.
Тут подошел суетливый итальянец-метрдотель и, обращаясь к Майклу, сказал:
— Мистер Уайтэкр, стол для вас готов.
Майкл взял бокалы и направился вслед за Пегги и метрдотелем к столику у стены. Когда они уселись, Пегги уже перестала плакать, но оживление сошло с ее лица. Майкл никогда не видел ее такой.
Они молча приступили к еде. Майкл ждал, когда Пегги совсем успокоится. На нее это было совсем не похоже, он никогда раньше не видел, чтобы она плакала. Он всегда думал о ней, как о девушке, которая ко всему, что бы с ней ни случилось, относится со спокойным стоицизмом. Она никогда ни на что не жаловалась, не устраивала бессмысленных сцен, как большинство представительниц женского пола, с которыми встречался Майкл, и поэтому теперь он не знал, как ее успокоить, как рассеять ее уныние. Он время от времени посматривал на нее, но она склонилась над тарелкой и не поднимала головы.
— Извини меня, — наконец проговорила она, когда они уже пили кофе. Голос ее звучал удивительно резко. — Извини меня, что я так вела себя. Я знаю, что должна быть веселой, бесцеремонной и расцеловать на прощание молодого бравого солдата: «Иди, дорогой, пусть тебе снесут голову, я буду ждать тебя с рюмкой коньяку в руке».
— Пегги, — пытался остановить ее Майкл, — перестань.
— Возьми мою перчатку и надевай ее на руку, — не унималась Пегги, — когда будешь в наряде на кухне.
— В чем дело, Пегги? — глупо спросил Майкл, хотя хорошо знал, в чем было дело.
— Дело в том, что я очень люблю войны, — отрезала Пегги, — без ума от войн. — Она засмеялась. — Было бы ужасно, если бы хоть кто-нибудь из моих знакомых не был убит на войне.
Майкл вздохнул, чувствуя себя утомленным и беспомощным, но он должен был признаться себе, что ему не хотелось бы видеть Пегги в числе тех патриотически настроенных женщин, которые с таким увлечением занялись войной, словно готовились к свадьбе.
— Чего ты хочешь, Пегги? — спросил он, думая о том, что неумолимая армия ждет его завтра утром в половине седьмого, а другие армии в разных частях света готовят ему смерть. — Чего ты хочешь от меня?
— Ничего, — ответила Пегги, — ты подарил мне два драгоценных года своей жизни. Чего еще могла бы желать девушка? А теперь отправляйся, и пусть тебя разорвет на части. Я повешу «Золотую звезду»[44] у входа в дамскую комнату в клубе «Сторк».
Подошел официант.
— Желаете еще чего-нибудь? — спросил он, улыбаясь с итальянской любезностью состоятельным влюбленным, которые заказывают дорогие завтраки.
— Мне коньяк, — ответил Майкл, — а тебе, Пегги?
— Спасибо, — сказала Пегги, — мне больше ничего не надо.
Официант отошел. «Если бы в двадцатом году он не сел на пароход в Неаполе, — подумал Майкл, — сегодня он был бы, вероятнее всего, в Ливии, а не на Пятьдесят шестой улице».
— Знаешь, что я собираюсь сделать сегодня? — резко спросила Пегги.
— Ну?
— Кое-куда пойти и выйти за кого-то замуж. — Она вызывающе и со злостью взглянула на него через небольшой, покрытый винными пятнами стол.
Девушка за соседним столиком, яркая блондинка в красном платье, говорила сиявшему улыбкой седовласому мужчине, с которым она завтракала:
— Вы должны как-нибудь представить меня своей жене, мистер Копаудер. Я уверена, что она чрезвычайно обаятельна.
— Ты слышал, что я сказала? — спросила Пегги.
— Слышал.
К столу подошел официант и поставил небольшой бокал.
— Осталось только три бутылки, — заметил он, — в эти дни невозможно достать коньяк.
Майкл взглянул на официанта. Ему почему-то не понравилось его смуглое, приторно-сладкое, тупое лицо.
— Держу пари, — сказал Майкл, — что в Риме это не составляет никаких трудностей.
По лицу официанта пробежала дрожь, и Майклу показалось, что он слышит, как тот сокрушенно говорит про себя: «И этот стыдит меня за Муссолини. Все эта война, ох, эта проклятая война».
— Да, сэр, возможно, вы правы, — улыбаясь произнес официант и отошел, растерянно двигая руками и скорбно поджав верхнюю губу, давая этим понять, что он не несет никакой ответственности за итальянскую армию, итальянский флот, итальянскую авиацию.
— Ну? — громко спросила Пегги.
Майкл молча потягивал коньяк.
— Что ж, мне все ясно.
— Просто я не вижу смысла сейчас жениться, — ответил наконец Майкл.
— Ты абсолютно прав, но так надоело смотреть, как убивают одиноких мужчин.
— Пегги! — Майкл с нежностью прикрыл своей рукой ее руку. — Это на тебя совсем не похоже.
— А может быть, и похоже, — ответила Пегги, — может быть, я раньше не была похожа на себя. Не думай, — холодно добавила она, — что через пять лет, когда ты вернешься со всеми своими медалями, я встречу тебя с приветливой улыбкой на лице.
— Ладно, — устало проговорил Майкл, — давай не будем говорить об этом.
— А я хочу говорить об этом, — возразила Пегги.
— Ну хорошо, говори, — согласился Майкл.
Он заметил, что она старается сдержать слезы, лицо ее расплылось и размякло.
— Я хотела быть очень веселой, — сказала она дрожащим голосом. — Идешь на войну? Давай выпьем… И я бы сдержалась, если бы не этот отвратительный моряк… Вся беда в том, что я могу забыть тебя. У меня был один друг в Австрии, и я думала, что буду помнить его до конца своих дней. Он был, пожалуй, лучше тебя, смелее и нежнее, но в прошлом году его двоюродная сестра написала мне из Швейцарии, что его убили в Вене. В тот вечер, когда я получила это письмо, я собиралась с тобой в театр. Мне казалось, что в этот вечер я никуда не смогу пойти, но стоило тебе появиться в дверях, и я почти совсем забыла того человека. Он был мертв, и я уже почти не помнила его, хотя однажды я тоже просила его жениться на мне. Кажется, мне ужасно везет в этом отношении, не правда ли?
— Перестань, — прошептал Майкл, — пожалуйста, Пегги, перестань.
Но Пегги продолжала говорить, ее глубокие, выразительные глаза были полны слез.
— Я глупая, — говорила она. — Вероятно, я забыла бы его, если бы мы даже поженились, и, видимо, забуду и тебя, если ты не скоро вернешься. Может быть, это просто предрассудок, но у меня такое предчувствие, что если бы ты был женат и знал, что тебе нужно вернуться именно сюда, где у тебя есть дом и законная жена, ты бы непременно вернулся. Нелепо… Его звали Йозефом, у него не было дома и вообще ничего, поэтому, естественно, они и убили его. — Пегги вдруг поднялась. — Подожди меня на улице, — сказала она, — я скоро приду.
Она быстро вышла из небольшой темной комнаты с маленькой стойкой у окна и развешанными по закопченным стенам старыми картами винодельческих районов Франции. Оставив официанту на столе деньги по счету и хорошие чаевые в качестве компенсации за свою грубость, Майкл неторопливо вышел на улицу.
Стоя у ресторана, он задумчиво курил папиросу. «Нет, — окончательно решил он про себя, — нет, она не права. Я не собираюсь взваливать на себя это бремя и не позволю делать это ей. Если она забудет меня, что ж, это будет просто дополнительная цена, которой приходится расплачиваться за войну, своего рода боевая потеря, которая не входит в подсчет убитых, раненых, уничтоженных ценностей, но, безусловно, относится к числу потерь. Напрасно мы пытались бы избежать ее».
Появилась Пегги. Ее волосы ярко блестели на солнце, видимо, она только что старательно причесала их там, наверху, а улыбающееся лицо было спокойно.
— Прости меня, — сказала она, касаясь его руки. — Я так же удивляюсь этому, как и ты.
— Ну и хорошо, — ответил Майкл, — я сегодня тоже вел себя не блестяще.
