— Хорош! Нагрею тебе спину, Яков!
Смутился Яшка: за что это вдруг лейтенант собирается его «греть»? Помнит он, как когда-то мать, еще до войны дело было, огрела его веником. Так тогда он действительно провинился: цирк дома устроил, тарелки на палке учился вертеть — вот и влетело. А теперь?
И Яшка несмело отшутился:
— А я вам…
— А ты мне. Верно.
Ничего не понял Яшка, штаны стягивал с себя не спеша, поглядывал на лейтенанта: шутит тот или всерьез думает «учить». А лейтенант уже разделся, уложил на скамейке аккуратно свою одежду, сверху примостил ремень с портупеей. Кобуру расстегнул, пистолет чуть высунул. Черная ребристая рукоятка как магнитом притянула к себе Яшкины глаза. У него тоже есть, только маленький, в вещмешке лежит.
— Ну, ты что ж? — поторопил его лейтенант. — Давай по-солдатски: раз-два — и готово. — И он, подхватив тазик с веником, пошел в баню.
Скомкал кое-как штаны, положил на скамейку и, стыдливо прикрыв тазиком живот, вошел Яшка в баню. Раньше не приходилось ему мыться ни в каких банях. Маленький был — мать устраивала «головомойку» в большой цинковой ванне, а теперь сам моется по субботам все в той же ванне. Мать только воды нальет в нее, попробует рукой — не горяча ли, и скажет: «Мой голову хорошенько. За ушами, шею — все как следует. А то сама буду мыть», и уйдет, оставив Яшку одного. А тут — баня. Чудно!
Лейтенант отобрал у Яшки тазик, зачерпнул им горячей воды из котла, поставил рядом со своим. Намылив себе голову, передал мыло Яшке.
— Бери.
Пошла работа — с фырканьем и плесканьем.
Хлопья белой пены летели на пол, медленно таяли. Лейтенант большим черпаком то и дело подливал горячую воду. Зачерпнет черпак себе, другой — обязательно Яшке, да еще прибаутку какую прискажет:
— Мойся, Яшка, тебя ждет чистая рубашка.
Засмеется Яшка, а в это время мыло в глаза забирается. Тут уж не до смеха, трет глаза, плещет в них водой.
А потом лейтенант составил тазы на пол, окатил лавку чистой водой, приказал:
— Ложись! Дадим Яшке отведать березовой кашки.
Яшка отступил к двери, кисло улыбаясь, промямлил:
— Не хочу…
— Ну чудак человек! Я не больно, ложись. — И он за плечо подтолкнул Яшку к лавке. — Ложись. На живот, на живот. Вот так!
«Вот дался на муку, — думал Яшка, и сердце его замирало от обиды: — Лучше б не соглашался идти в эту баню…» И в это время лейтенант хлестнул Яшку веником по спине. Совсем не больно, а только от неожиданности сердце чуть не выскочило, Яшка даже вздрогнул.
— Фу, пугливый какой! Больно, что ли?
— Не… — выдавил Яшка из себя и попытался встать.
— Лежи, лежи, — лейтенант начал его хлестать часто-часто то по лопаткам, то по пояснице, то еще ниже. — Ну, как?
— Ничего…
— То-то же! А теперь попарим бочок, чтоб был гладкий, как бычок, — и хлестал Яшку по ребрам.
Наконец бросил веник, взял тазик с теплой водой, окатил всего.
— Хорош! Моя очередь теперь, — и растянулся на лавке. — Давай!
Веник в Яшкиной руке держится слабо. Старается парень, чтобы все было как у лейтенанта, а оно хуже худшего.
— Крепче, крепче, как следует бей, не обижусь.
Осмелел Яшка, стал нахлестывать лейтенанта, даже озорство какое-то появилось: чтоб чувствительней было — с оттяжкой веничком стал прохаживаться. Покраснели белые ягодицы, а лейтенант молчит. Неужели совсем бесчувственный? Хлестнул покрепче — дернулся, отозвался весело:
— Но-но! Не балуй!
«Ага, допек-таки!» — обрадовался Яшка.
Встал лейтенант красный как рак, вылил себе на голову таз холодной воды. Полетели на Яшку ледяные брызги, отступил он в дальний угол.
— Простудитесь.
— Наоборот, закалка!
Когда они одевались, Яшка не вытерпел, спросил у лейтенанта, что такое мародер.
— С чего ты вдруг?.. — удивился тот.
Яшка замялся, и тогда лейтенант стал объяснять:
— Вор! Что это… — и, подумав, добавил: — Не обыкновенный, конечно, вор, а тот, который на фронте убитых солдат грабит. А что? Зачем тебе?
— Я видел мародера, — сказал Яшка.
Лейтенант усмехнулся.
— Правда, правда! Здоровенный, рыжий и в немецком маскхалате, как тигра полосатая. У него майор целый котелок часов отобрал.
— Да ну тебя…
«Не верит. Пистолет показать — поверил бы, пожалуй. Нет, не покажу…»
НОЧНОЙ ГОСТЬ
В избе хозяйка хлопотала у стола. Принесла большой чугунок вареной картошки, высыпала ее, дымящуюся густым паром, в эмалированную чашку, сверху полила горячим салом. Оправдываясь, сказала:
— Сала не богато — так хоть для запаху.
— Картошка и так хороша, — возразил лейтенант. — К ней бы еще селедочку да огурчиков!
— Чего нема — того нема. Огурчики к осени будут.
Сели за стол. Не успели приняться за еду, как раздался стук в окно. Лейтенант обернулся, хотел спросить, кто там, но старуха опередила его:
— Внучка, мабуть. — И, подойдя к окошку, громко спросила: — Ты, Галинка?
— Открой, хозяйка, — послышался мужской голос: — Мал-мал, немножко ночевать будем.
Стучавший с трудом выговаривал русские слова.
— Нацмен, наверное, — сказал лейтенант.
— Кто ты? — продолжала выспрашивать Оксана Григорьевна.
— Красная Армия. Не боись.
Старуха посмотрела на лейтенанта, мол, что делать: целая армия просится ночевать. И снова к окну.
— У меня уже армия одна ночует. А вас сколько, много ли?
— Одна. На фронт идем. Понимаешь?
Впустила старуха ночного гостя. Им оказался солдат-татарин. Переступив порог, он улыбнулся хозяйке.
— Ну вот, сам видишь: я русский, только глаза мал-мал узкий. — Увидел лейтенанта, попятился к двери. — Прости, товарищ лейтенант. Я думал, тут один хозяйка живет. Пойду другой хата стучать.
— Чего уж там, — сказала Оксана Григорьевна, — раздевайся, места всем хватит.
— Раздевайся, — кивнул лейтенант. — Садись к нашему шалашу.
— Кароший шалаш. Такой землянка жить можно!
За ужином лейтенант спросил его, почему он один и куда идет.
— Свой часть иду, на фронт. Из госпуталь я, понимаешь. Мал-мал раненый была.
Яшка сидел в просторной исподней мужской рубахе и с интересом наблюдал за солдатом. Шишкастая голова его, остриженная под машинку, казалось, была слеплена из нескольких комков. Брови черные, длинные; глаза вовсе не узкие, а, наоборот, широко открытые. Они поминутно меняли свое выражение: то смеялись, то вдруг становились такими сердитыми, что Яшке казалось, вот-вот он бросится на лейтенанта. Нос был картошкой. Только сильно выпиравшие скулы да выговор выдавали в нем нерусского.
— Как же ты это сам идешь? Так не положено солдату. Сбежал, наверное, из госпиталя?
— Зачем бежал? Документ есть. Вот, — солдат достал из нагрудного кармана бумажку, дал лейтенанту. — Грамутный, читай. Там все русским буквам написано.
Лейтенант прочитал, вернул.
— Не имела права она тебе давать такую справку.
— Начальник госпуталь не имел права? Майор? Кароший женщин майор, правульный.
— Попадешь в комендатуру — все равно отправят в запасный полк. А то могут и дезертиром посчитать.
— Зачем дезертир? — вскочил солдат. — Я домой из госпуталь бежал, да? Я на фронт бежал. Сталинград воевал? Днепр порсировал? Варшава воевал? А Берлин нет. Зачем? Я свой часть иду.
— Ну что ты раскричался? Я, что ли, тебя дезертиром считаю? Я к тому говорю, если знаешь, где стоит твоя часть, надо побыстрей туда двигать, пока не попал в руки патрулей. Знаешь, где твоя часть?
— Знаю, — улыбнулся солдат, — мне по-секретному друг написал, даже цензурка не догадалась, — и он снова принялся за еду.
— Горяч ты, Мустафа! — покачал головой лейтенант.
— Я не Мустафа. Зачем Мустафа? Шарип меня зовут. Шарип Алимов.
— Горячая кровь у тебя, Шарип, настоящая татарская. А на татарина мало похож и картошку с салом ешь?
Солдат рассмеялся:
— Который старый, Магомет верит, тот чушка не кушат. А который молодой татарин — все кушат.
— И конину тоже?
— Зачем конину ругаешь? Лошадка что кушат? Трава кушат. Он самый чистый животный. Молодой лошадь мясо вкусный. Колбаса казы, кумыс — сильно полезный. Кумыс пить будешь, хворать не будешь, легкий разный, болезнь называется тибиркулез — все лечит. У нас в колхозе табуны коней были, как у вас коровы — на мясо, на молоко.
Раскрыл рот Яшка от удивления: что на свете делается! Лошадей держат для мяса, кобыл доят, как коров. Когда-то слышал он краем уха, что французы — лягушек, корейцы — собак, а китайцы будто даже удавов едят. И о татарах слухи доходили, но он не верил, считал, выдумки все это. А тут вдруг — живой татарин. Он-то уж знает, как у них живут.
«Сколько диковинного на земле, поездить бы, посмотреть все, — размечтался Яшка. — Вот как Миклухо-Маклай».
