— А где же он?
— В морге?
Я похолодел от ужасно предчувствия.
— Что случилось?
— Его сегодня вечером застрелили. Возле самого подъезда. Сашеньки больше нет! — Ее до сего момента спокойный, даже бесстрастный голос вдруг сорвался в крик.
— Как это произошло?
— Обыкновенно. Подошел человек и выстрелил несколько раз. Сашенька тут же и умер.
— Выражаю вам свои соболезнования.
— Оставьте от меня, не нужны мне ничьи соболезнования. Вы все убили его.
На том конце провода положили, а скорей всего бросили трубку.
Впервые в жизни я почувствовал, что от внутреннего напряжения могу потерять сознание. Почему-то это известие ошеломило меня больше, чем даже известие об убийстве Подымова. К этому я был в какой-то степени внутренне готов. Сейчас же пребывал в уверенности, что, по крайней мере, еще один день Семеняке ничего не угрожает. Пока киллер доберется до Новореченска, пока выследит свою жертву пройдет не менее сутки. Они же управились вдвое быстрей. Выходит, что нашли местного убийцу, что позволило осуществить акцию гораздо оперативней.
Эта кровь увеличивает мой счет к Фрадкову, Да и к Кирикову — тоже. Даже если он был и против. Но что он сделал, чтобы спасти Подымова, Семеняку? Ничего.
Я остановил машину возле какого-то работающего ночью ларька. Купил шкалик водки и выпил его. Но как назло никакого, даже легкого опьянения не почувствовал, голова была на редкость ясной и трезвой, как после долгого воздержания.
Я снова завел машину и поехал к своему дому. У меня вдруг возникла странная мысль: а было бы неплохо, если я сейчас разбился бы насмерть.
Глава 34
Следующий день прошел на редкость спокойно. На работе меня никто не терзал, все словно бы забыли о моем существовании. Я же был только этому рад. Я в полупростракции сидел в своем кабинете и не занимался никакими делами. Разве только отвечал на звонки. А их как на грех было особенно много, какие-то слухи, иногда совершенно фантастические ходили про концерн. Будь у меня другое настроение, я бы от души поразвлекался, отвечая на очередную порцию ерунды. Но сегодня мне было не до того, эти разговоры в конце концов настолько мне надоели, что я попросил отвечать на вопросы моих сотрудников.
Ольга своим женским чутьем быстро смекнула, что меня что-то гнетет. Под каким-то предлогом она пришла в мой кабинет, плотно закрыв дверь.
«Что с вами?», — написала она.
«У меня нет больше сил здесь работать, — ответил я. — Я переоценил свои возможности. Всему есть предел. Даже полному беспределу».
Ольга с сочувствием смотрела на меня. Если кто-то и мог меня по-настоящему понять, так это только она. Даже Царегородцева на такое была не способна, хотя бы потому, что не потеряла любимого человека.
Ольга явно хотела мне как-то помочь, но ничего сделать не могла. Она лишь положила свою ладонь на мою руку. Я благодарно ей улыбнулся и погладил ее запястье. Потом глазами показал, чтобы она вернулась к себе. Не стоит слишком нам долго пребывать наедине. Где гарантия, что Потоцкий не доложит, если уже не доложил, о наших подозрительных уединениях.
До конца рабочего дня меня никто так и не побеспокоил. Зато едва я сел в машину и поехал домой, как раздался целый шквал звонков.
Первым позвонил Пляцевой.
— Леонид Валерьевич, хотелось бы поговорить. Что-то в последнее время вы не часто вступаете с нами в контакты.
— Настроение поганое, — сказал я.
— Что-то случилось?
— Вы что не знаете, что тут каждый день что-то случается. — Мой ответ прозвучал довольно грубо, хотя у меня не было намерений ему грубить. Это получилось как-то помимо моего сознания.
— Вы сейчас едите домой?
— Да.
— Мы будем у вас ровно через час.
Как ни странно, но это обещание меня даже обрадовало, по крайней мере, я не останусь на весь вечер дома один.
Через пять минут раздался новый звонок. На этот раз мой номер набрал Фрадков.
— Леонид Валерьевич, не загляните ли ко мне сегодня часов так двенадцать? Хотелось бы поговорить.
— Хорошо, Михаил Маркович.
На этом наш диалог к моему облегчения закончился.
Следующей оказалась Царегородцева.
— Вы помните Перминова? — поинтересовалась она.
— Разумеется. Кто же не помнит человека, который должен тебе кучу денег.
— Не знала об этом.
— Эта интересная история. Как-нибудь я вам ее расскажу. Так что Перминов? Он куда-то исчез. А я как раз хотел узнать, куда же он подевался?
— Сегодня я его видела и даже разговаривала с ним. Он пришел ко мне с одним странным документом, по которому я должна перевести на один заграничный счет весьма солидную сумму. Я пошла к Фрадкову и тот с большим неудовольствием мне подтвердил, что мне нужно это сделать.
— И что сие означает?
— Насколько я могу предположить, именно Перминов занимается переброской активов из концерна за границу. Из документа можно сделать вывод, что он там владеет некой фирмы, на счет которой и поступают деньги. Хотя вряд ли эта единственная фирма. Фрадков слишком опытен, чтобы так рисковать. В таких делах непременно нужна подстраховка.
— И что мне делать с этой ценной информацией?
Она вдруг засмеялась.
— Я и сама не знаю, что с ней делать. Но чую, что она может пригодиться.
— В таком случае спасибо.
— Пожалуйста, — снова рассмеялась Царегородцева. Ее смех сменили гудки.
Скорей всего она права, думал я. Если взять за жабры Перминова, он может много поведать любопытного. Материала хватит и для статьи и для прокурора.
Внезапно ко мне пришла по началу удивившая меня мысль, но чем больше ее обдумывал, тем сильнее укоренялась она в моем сознании. Боюсь, но придется огорчить Ушакова, не стану я писать статьи о концерне. Я напишу книгу. Материалов более чем достаточно. Это будет настоящий бестселлер, а посвящу его Алексею Подымову.
Это решение немного приободрило меня, оно хоть в какой-то степени реабилитировало меня в собственных глазах.
Пляцевой и Коротоеев в самом деле прибыли ровно через час после звонка. Я едва успел перекусить.
Пляцевой был так встревожен, что начал разговор без всяких предисловий.
— Что с вами случилось, Леонид Валерьевич? Вы чем-то сильно встревожены?
— Вам известно, что Фрадков и Кириков пакуют чемоданы для отъезда за границу. А в чемоданах тех — самые лучшие активы концерна. Скоро от него останутся только стены.
— Вот оно в чем дело! — почти хором воскликнули Пляцевой и Коротеев.
— Вам было об этом уже известно?
— Нет, — покачал головой Пляцевой. — Но в последнее время ходят разные слухи. Один другого непонятней. Теперь же все становится ясным.
— И вас это не беспокоит?
— Не беспокоит что?
— Вывоз активов, то, что огромная компания может стать банкротом, на улице окажутся несколько десятков тысяч людей.
— Дорогой, Леонид Валерьевич, мы понимаем ваши чувства. Но у нас свои цели. Нам нужно убрать конкурента с рынка, причем, конкурента недобросовестного, использующего грязные приемы. И если это произойдет, наша и ваша миссия окажется выполненной. И каждый получит свое; мы расширим свое присутствие на рынке, вы — вознаграждение за свои труды. Разве этого мало?
В самом деле, задал я себе вопрос, этого мало или много? Чего же я на самом деле хочу, материала для книги уже предостаточно, Разве не хватает только на заключительную частью. Но конец всего этого дела стремительно приближается и надо проявить всего лишь немного терпения.
Я взглянул на Пляцевого, и мне показалось, что он смотрит на меня снисходительно, как на ребенка, сделавшего непростительную глупость. И вдруг ко мне пришла одна поразившая меня мысль: а если это не более, чем игра, и их стратегический план на самом деле гораздо глубже. Они хотят захватить концерн и все, что происходит в последнее время, происходит в соответствии с их сценарием. И вполне возможно, что именно они стоят за Галановым? И тогда становится ясным, почему меня не убил этот бандит; он звонил Пляцевому и тот запретил меня трогать. Я в этой партии еще не сыграл до конца свою роль. А вот когда это произойдет, то тогда тот вынесенный мне в лесном домике приговор может быть приведен в исполнении. Ведь я становлюсь для них весьма опасным, я много знаю и вдобавок обладаю изрядным литературным даром. И если я все красочно опишу, скандал может получиться вселенского размаха. А в этом Пляцевой и те, кто руководят его действиями, в таком повороте событий совершенно не заинтересованы.
Что-то, по-видимому, изменилось в моем лице, так как Пляцевой вдруг встревожено посмотрел на меня.
— У вас сейчас было странное выражение лица, — подтвердил он мою догадку.
— Разве? А впрочем, вы правы. Ко мне пришла странная мысль.
— А можно узнать, какая?
