Майя понравилась ему. Хоть что-то оригинальное среди этой заморенной толпы. Он почувствовал опасения, как бы хозяйка не выместила оставшуюся злобу на него, и поглубже забрался в уютное кресло. Так оно безопаснее. «Да, в Средневековье такие бои устраивали из-за дам, а теперь наоборот. Что поделаешь, эмансипация! Но это закономерно, ведь вещи в развитии превращаются в свою противоположность», — размышлял он.
— Что, Дон Жуан, тихо радуешься здешним дуэлям? — воскликнула Марианна, водрузившись возле Рулона. — В нашем балагане это не редкость.
— Ты отказалась от ее услуг?
— Нет. Просто выдала инструкции на будущее, чтобы не брала на себя лишнего.
— А ко мне она как, серьезно?
— Ты наивен, у легкомысленных людей не бывает серьезных намерений и твердых решений.
— И что, здесь все такие?
— Пожалуй, конечно, кроме нас. Они не привыкли задумываться над жизнью, а значит, неразборчивы в методах ее проведения. Им лишь бы получить сиюминутные радости, а будущее их не волнует. Такими легко управлять, оперируя их слабостями. Но при этом надо уметь ставить каждого на свое место, а то сядут на шею. Ведь подобным людям чужды нравственные понятия.
В дверь постучали.
— о, наконец-то Роза, — оживилась Марианна.
Вскоре она привела молодую цыганку в длинной черной юбке, красно-зеленой кофте, со множеством блестящих и звенящих предметов. Каждое ее движение создавало переливчатый звон, и все это эхом отражалось внутри. Гармоничный макияж притягивал внимание к лицу. Отрешенный взгляд пронизывал насквозь. Создавалось впечатление, что она глазами перебирает его кишки, и тянущее чувство в животе усиливалось, когда он думал об этом. Марианна представила ее своему дружку.
— Вот это — Рулон, я тебе о нем говорила.
— Да, я вижу, вы с ним великолепная пара, столько дополняющих противоречий. У вас будет крепкая любовь.
— Роза неплохо гадает, — пояснила Марианна, прерывая поток ее речи. — Может предсказать судьбу, если хочешь.
— Какой же смысл гадать, если она обо мне все знает? — спросил Рулон.
— Смотрите, какой благородный, — фыркнула прорицательница.
— В отличие от меня она пользуется не логическим, а мистическим методом, — подтвердила Марианна.
— Зачем же тогда гадать? Можно и так предсказать, — заметил он.
— Приметы нужны, золотой, приметы, без них ничего не скажешь.
— Ну если вы сильны в приметах, тогда поведайте, отчего линия жизни на руке в начале ровная, а в конце разветвляется и исчезает?
Она затараторила, произнося целую массу лишних слов. Но из всего этого все же удалось понять одну интересную вещь. Роза говорила, что в начале жизнь человека протекает более естественно, а под старость эта естественность пропадает вследствие накопившихся при существовании предрассудков, заблуждений, привязанностей, что и приводит к кончине.
— Вся судьба человека уже описана на его ладони, — сказала Роза, но человек не подозревает об этом, он думает, что все решает и делает сам, однако все уже заранее известно, что он решит, что сделает и что получит. Им управляют планеты, он всего лишь пешка, марионетка планетарных влияний. И, если бы ты это знал, мой яхонтовый, и изучил бы свою судьбу, то избавился бы от многих обольщений собой и миром, ты был бы зрячь и тогда, быть может, смог бы что-то изменить. Но сейчас ты еще дурак, — посмеялась Роза, — и ты не знаешь, что руководит тобой и что нужно сделать, чтобы тебе стало лучше. Ты сам роешь себе яму страданий, не желая сделать себе лучше, губишь себя, мой милый.
Марианна насовала провидице большую кошелку подаренного ей барахла, за что получила от нее солидное денежное вознаграждение. Теперь наконец стал ясен способ реализации плодов всех этих афер с днями рождения, работорговлей и прочим, перечисление коих может стать довольно долгим.
— Ну не буду вам мешать, мои яхонтовые, — хитро улыбаясь, говорила скупщица плодов обмана, уплотняя туго набитый мешок, — побегу к своим ромэнам, упивайтесь ласками, пока молоды! — пожелала она на прощание.
Хотя у Рулона было мнение о несколько ином предназначении юности, но он не стал его высказывать. Марианна подошла и села рядом, сдувая упавшие на лоб волосы. Хотя Рулон очень старался, он так и не заметил, куда она спрятала деньги, что ей удавалось делать фантастически ловко.
— Ну, как тебе мои соплеменники? — спросила Марианна.
— Весьма занятные люди. Прямо на все руки мастера, — выразил Рулон свое мнение.
— Главное — всем хорошо. Мне не надо забивать голову проблемами продажи, а им — поиском источников этого дерьма.
Звезда востока
Утром в выходной Рулон проснулся у бабушки. Отец, который бесился всю ночь, стал выпрашивать деньги на опохмелку. Рулон подумал: «Вот они дети, зачем только бабушка его родила. Все, что она слышала от него, это «Сука! Жрать!» и «Старая сука, дай рубль», вот и все.
Хорошо, что люди не живут тысячу лет, а то бы бабушка мучилась с сыном еще девятьсот с лишним лет. И ведь все мучаются. Нет, хватит, на хрена все это, буду Просветлевать, чтобы больше никогда никем не рождаться. Я ведь сын своего отца и тоже не подарочек для своей мамаши. Пусть и она поймет, что рождение — горе».
Позанимавшись два часа йогой, Рулон пошел в церковь, где он должен был встретиться с Марианной. В церкви была толпа народа. Какие-то старухи цыкали на него, мешая проникнуться истинным состоянием. Рулон помолился. Он ничего не просил у Бога, просто ощутил единение с ним и благодать. «А чего просить, — подумал он, — я — сытый, в тепле, а остальное все зависит от меня. Главное — быть в Боге».
Выйдя, он встретил Марианну, шикарно разодетую, в темных очках.
— Ты что не зашла в церковь? — спросил Рулон.
— Потому, что вместо молитвы пришлось бы ругаться со старухами, что я, видишь ли, не так одета, нету на мне платка.
— А, точно, туда в платке заходить нужно, — вспомнил он, — интересно, почему? Вот мужикам, наоборот, простоволосо.
— Потому, что шапка для мужика — способ утверждения значительности, а для женщины ее амбиции связаны с волосами. Чтоб в церкви мужики не гордились своими козырьками, а бабы — распущенными волосами, их заставляют это убирать. Вот какой психологический ход.
— Разумно, — заметил ее компаньон.
— А для меня Бог всюду. Главное — это прочувствовать, пережить. Вон видишь, нищие сидят. Ты сколько бы им денег дал?
— Ну, копеек 10, — сказал Рулон.
— Вот ты какой лицемер, — бросила подруга.
— Почему? — недоуменно спросил он.
— Да потому, мой милый, что ты идешь на компромисс. Все отдать — тебе жалко себя станет, ничего не дать — неудобно, жалко нищего, вернее, себя, тогда ты ставишь себя на его место и решаешь дать 10 копеек. Хитрый дурак, нужно дать все или ничего. Хватит жалеть себя.
Он выгреб все и отдал нищему.
— Молодец, свинья, — оценила его Марианна, — но ведь у тебя в кармане было еще не все, что у тебя вообще дома, например.
— Да, конечно, — согласился он.
— А все вообще, вплоть до жизни, ты готов ему отдать?
— Нет, вот жизнь я не готов отдать за нищего.
— А за Бога? — спросила она.
Рулон глубоко задумался, представил, как он самоотверженно отдает свою жизнь Богу, Богу, которого он чувствовал в сердце и любил всей душой. У него возникло возвышенное благоговейное состояние. Он закрыл глаза и заплакал от нестерпимого восторга, который стал переполнять его.
Марианна громко захохотала.
— Слепая скотина, неужели ты не понимаешь, что Бог и в этом нищем тоже, — громко закричала она и толкнула его в плечо.
Рулон широко открыл глаза, недоуменно уставился на нищего. «И в нем, и в нем», — повторял он, как бы начиная что-то понимать.
— Да, конечно, как же я не понял сразу, — сказал он. — Но я этого еще не ощущаю. Что же делать теперь?
— А ничего делать не нужно. Ведь Бог и в тебе, значит, все на своих местах. Сперва получи это переживание, этот опыт, а потом поймешь, что делать, — надменно произнесла Марианна. — Ну хватит зависать, пойдем.
Они пошли в метро.
— Ну что, ты заплатишь за свою даму? — спросила она, манерничая.
Юный мистик вспомнил, что отдал все свои деньги нищему, и понял, в каком глупом положении он оказался.
Марианна, видя его недоумение, расхохоталась.
— Ну что, дурак, теперь сам проси милостыню, может, кто подаст.
Рулон стал просить и скоро выпросил два пятачка. Она взяла пятачок.
— Поздравляю, я думала, ты дурак. А ты дурак. Дурак, больше не действуй, не подумав как следует, даже если ты молишься. Ведь это должен быть не минутный порыв, а принцип всей твоей жизни. А этот порыв, оказывается, не согласуется с остальной твоей жизнью. Так и будешь то побираться, то все отдавать, то грешить, то каяться. Все это ересь, мой милый.
