Иоанне как о «праведном человеке, который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения». Несмотря на миролюбивый характер его проповедей и в силу того, что «многие стекались к проповеднику, учение которого возвышало их души», тетрарх Ирод Антипа, верный союзник Рима, увидел в нем политического агитатора, который вполне мог склонить своих последователей к «каким-либо бунтарским действиям». Этого подозрения было достаточно, чтобы заключить Иоанна в крепость Махерон и там казнить его.
Множество домыслов и догадок было высказано на следующую тему: что могло бы произойти, если бы Иисус убедил Пилата в своей миролюбивости и продолжил бы проповедь, а затем противопоставил бы свое учение усилиям зелотов в 40-е и 50-е гг. н. э. Случись такое – не зародилось бы христианство. Не было бы и вооруженного, обреченного на поражение сопротивления Риму, завершившегося в 70 г. н. э. разрушением Храма и покорением Израиля; не увидел бы мир и изгнания и порабощения еврейского народа.
В то время, разумеется, ситуация казалась гораздо более ординарной: Иисус подозревался оккупационной властью в агитации. Шансов на сохранение жизни у него фактически не оставалось, потому что римское правление с прокуратором[537] Пилатом во главе не оставляло без ответа ни одну угрозу народного восстания, употребляя для этого самые суровые меры. Ни один другой народ не оказывал подобного сопротивления Риму. Римский гарнизон в Иерусалиме находился в режиме повышенной боеготовности, поскольку приближалась Пасха. Бесчисленные массы паломников, стекавшихся в Иерусалим со всего мира, во много раз превышали то количество народа, которому могли противостоять находившиеся в стране римские войска. (В число паломников входило и множество зелотов из Галилеи.) Пилигримы прибывали не только из городов великой еврейской диаспоры – Вавилона и Александрии, – но также из Британии, областей Рейна и Дуная и всех стран Средиземноморья. В таких обстоятельствах крошечной искры было достаточно, чтобы поднялось восстание. Иосиф Флавий пишет[538] о бунте, имевшем место несколькими годами позже во время праздника Кущей при прокураторе Кумане. Этот бунт стоил жизни трем тысячам евреев. Поводом к бунту стал унизительный для евреев непристойный жест одного из римских стражников, находившихся во дворах Храма.
Чтобы предотвратить подобное развитие событий, в Иерусалим, покинув свою ставку в средиземноморской Кесарии, прибыл Пилат. Он, по всей видимости, прихватил с собой отряд кавалерии, дабы укрепить иерусалимский гарнизон. Как известно из синоптических евангелий, небольшое восстание все же случилось – в результате были арестованы и распяты вместе с Иисусом два бунтовщика.
Точное местонахождение резиденции Пилата (или претории, как называет ее Иоанн) остается предметом дебатов. «Претория» – военный термин, которым называлась резиденция прокуратора. Она могла представлять собой отдельный дом, или даже казарму, или шатер. Иосиф Флавий сообщает,[539] что прокуратор Гессий Флор, назначенный императором Нероном префектом Иудеи в 64 г. н. э., останавливался во дворце Ирода, а именно в одной из трех его башен. (Одна из них, так называемая башня Давида, по сей день возвышается над Яффскими воротами.) Многие авторы считают, что и Пилат поступал так же. Другие указывают, что Пилат мог останавливаться в крепости Антония, столь же грандиозном сооружении у северной стороны Храма, построенном по приказу Ирода в честь его покровителя Марка Антония. Крепость Антония являла собой архитектурное сочетание дворца, крепости, казармы и тюрьмы.[540]
В XIII столетии христианская традиция признала крепость Антония тем местом, где Иисус был судим Понтием Пилатом. Здесь отныне начиналась улица Виа Долороза, запечатлевшая его путь к мученической смерти; заканчивался этот путь Церковью Гроба Господня, воздвигнутой на предполагаемом месте Голгофы. Никаких исторических свидетельств того, что это было то самое место распятия, разумеется, нет.
Раскопки 1927-го и 1939-го годов позволили обнаружить удивительные каменные плиты во внутреннем дворе крепости Антония. Возможно, это был Лифостротон, который в Евангелии от Иоанна назван местом судилища: «Пилат… вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа» (Иоан. 19, 13). Но можно с полной уверенностью предположить, что Гаввафа – это верхняя часть города (Гаввафа означает «бугор»). Иосиф Флавий упоминает о «верхнем рынке» и о «Верхнем городе», где находился дворец Ирода. Греки называли внутренний двор словом литостратос, потому что он был вымощен каменными плитами.[541] Это, естественно, означает, что ни начало, ни конец Виа Долороза не совпадают с историческим путем.
Пилат, как и любой тиран, пользовался приемом запугивания. Так или иначе, Иисус, обвиняемый в подрывной деятельности, попал в руки Пилата. Если Иисус был передан римлянам членами Синедриона после того, как Каиафа добился от него заявления, что он Сын Божий, то заявление это считалось добровольным признанием обвиняемого в подстрекательстве к бунту. Согласно римскому уголовному праву (в отличие от еврейского закона), подобное признание имеет огромную юридическую силу. Титул «Сын Божий» означал бы, что человек претендует на статус помазанного царя из дома Давидова и считает себя обещанным Мессией.[542] Для римлян, если они принимали такого человека всерьез, он представлял собой первостепенную опасность. Ожидалось, что Мессия будет воином, который, прежде чем примирит свой народ с Богом, изгонит из страны оккупационные власти.[543] Павел так выразил эту идею: «А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои» (I Кор. 15, 24–25).
Возможно, Иисус пробудил в некоторых слоях населения настоящую мессианскую надежду; это легко себе представить, если принять во внимание общую атмосферу ожидания прихода Мессии, царившую в народе. Бультман пишет:[544]
Здесь следует отметить, что некоторые из таких народных течений не имели политической окраски. Толпы народа, воодушевленные мессианской надеждой, часто не прибегали к насилию, но, тем не менее, ожидали конца римского правления и прихода Царства Божьего, которое должно было наступить исключительно благодаря чудесному вмешательству Бога. Римляне же не чувствовали между ними разницы, да и не могли; все подобные течения подозревались во враждебных настроениях против римской власти.
Нарастающий энтузиазм последователей Иисуса пропорционально своему распространению укреплял подозрения властей. Более того, Назорей въехал в Иерусалим на мессианском животном – осле, что соответствует пророчеству Книги Захарии (9, 9), и к тому же в один из великих еврейских праздников. Этого было уже достаточно, чтобы оккупационные власти заподозрили в нем мятежника. Гогуэль пишет:[545] «Синоптические евангелия описывают въезд в Иерусалим как апогей триумфального шествия Иисуса по Иудее в качестве мессианского претендента».
Следующее обстоятельство личного характера усугубляло положение
