Я побывал на кладбище с мамой и папой и видел это надгробие, простенький гранитный прямоугольник толщиной в два дюйма. На нем выбиты слова: «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ РЕБЕНОК, КОТОРОГО БОГ ТАК ВОЗЛЮБИЛ, ЧТО ЗАБРАЛ К СЕБЕ ПРИ РОЖДЕНИИ».
Может, наша свободная воля направлена не в ту сторону, может, дело в постыдной гордыне, но мы живем, убежденные, что находимся в центре событий. Редко нам удается забывать про себя, оторваться от собственных проблем и увидеть общую картину, осознать, что мир — это огромное тканое полотно, а каждый из нас — всего лишь ниточка этого полотна, однако каждая ниточка важна для того, чтобы полотно оставалось цельным.
И когда я стоял перед этим надгробием, у меня вдруг создалось ощущение, будто огромная волна подняла меня, вознесла высоко-высоко, а потом вернула на берег с куда большим уважением к невообразимой сложности жизни, к неразрешимым загадкам окружающего нас мира.
Глава 58
Обжигающий холод превратил снежинки в гранулы, которые стучали по окнам, словно души жертв здешних заключенных.
После того как Шарлей все рассказала и вернулась в коридор, Панчинелло наклонился ко мне.
— Ты иногда задумываешься, настоящий ли ты? — В голосе слышался неподдельный интерес.
Вопрос заставил меня занервничать. Я не понимал его смысла, встревожился, что после него разговор сложится не так, как хотелось бы, и мы не сможем перейти к просьбе, ради которой и приехали сюда.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты не знаешь, о чем я, поскольку никогда не сомневался в том, что ты настоящий. Иногда я шагаю по улице, и создается такое впечатление, будто никто меня не видит, и я уверен, что стал невидимым. Или я просыпаюсь ночью, убежденный: за окном ничего нет, ничего, кроме темноты, вакуума, и я боюсь раздвинуть шторы и выглянуть, боюсь, что увижу абсолютную пустоту, а когда отвернусь от окна, комната тоже исчезнет, я буду кричать, но с губ не сорвется ни звука, я останусь один, ничего не чувствуя, ничего не ощущая, ничего не видя и не слыша, мир исчез, словно никогда и не существовал, и у меня уже нет тела, которое я могу пощупать, нет сердцебиения, которое я могу Слышать, однако я по-прежнему думаю, думаю, думаю о том, что я хочу и чего у меня нет, о том, что у меня есть и от чего я не могу освободиться, о том, что для других я — ничто, как и другие для меня, и нет ничего реального, кроме всех этих воспоминаний, жгущих, настырных, ненавистных воспоминаний!
Безысходность — потеря надежды. Отчаяние — активная безысходность, зачастую выражающаяся в безрассудных действиях. Он говорил мне, что за все, чему научился, от владения всеми видами оружия до немецкого языка, от юриспруденции до норвежской грамматики, брался от отчаяния, словно впитывая в себя знания, обретал субстанцию, становился реальным. Но все равно просыпался ночью в полной уверенности, что за окном пустота.
Он распахнул дверь в себя, и увиденное за ней вызывало жалость и вселяло ужас.
Его слова открыли мне больше, чем он сознавал. Он показал, что после самого глубокого самоанализа, на который он был способен, ему так и не удалось увидеть в себе самого главного, он по-прежнему жил ложью. Он позиционировал себя, и мне, и себе, как человека, который сомневается в собственной реальности, а значит, и в смысле своего существования. А на самом-то деле им ставилось под сомнение существование окружающего мира, и верил он только в реальность себя самого.
Такой подход имеет научное название — солипсизм, и даже шеф-кондитер по пирожным, каким был я, слышал о нем: согласно этой теории, доказанным можно считать только существование собственного «я», индивидуального сознания со всеми его чувствами и желаниями. И Панчинелло не дано было увидеть себя ниточкой в едином полотне. Он полагал себя вселенной, а нас всех — своими фантазиями, которые можно убивать или оставлять в живых, в зависимости от его желаний, безо всяких последствий для нас или для него.
Такой образ мышления не начинается как безумие, но может к нему привести. Такой образ мышления начинается как выбор (это направление философии изучается в лучших университетах), и сделанный им выбор превратил его в более страшную фигуру, чем та, которой он мог стать, будучи всего лишь несчастным мальчишкой, сведенным с ума силой обстоятельств.
И я перепугался еще больше. Мы пришли сюда, надеясь тронуть его сердце, но теперь-то мне окончательно стало ясно, что ничего у нас не получится. Потому что наши уговоры воспринимались им как бормотание призрака, увиденного во сне.
Это был четвертый из моих пяти ужасных дней, и теперь я знал, почему он станет худшим из всех, уже пережитых мною. Нас ждал отказ, и отказ этот приговаривал нас к безмерным страданиям.
— Зачем вы сюда пришли? — спросил он.
Не в первый раз, когда я не находил нужных слов.
Лорри приходила на помощь. Она продолжала прикидываться, будто видит в нем жертву, а не монстра.
— Мы пришли, чтобы сказать тебе, что ты — настоящий и у тебя есть способ доказать это раз и навсегда.
— И что же это за способ?
— Мы хотим, чтобы ты спас жизнь нашей дочери. Ты — единственный, кто может это сделать, и это будет самым убедительным доказательством твоей реальности.
Глава 59
Из сумочки Лорри достала фотографию Энни и положила ее на стол перед Панчинелло.
— Миленькая, — к фотографии он не прикоснулся.
— Через два месяца ей исполнится шесть лет, — сказала Лорри. — Если она проживет так долго.
— У меня никогда не будет детей, — напомнил он нам.
Я промолчал. Один раз уже извинился за то, что так эффективно кастрировал его, пусть работу и завершил профессиональный хирург.
— У нее аденомиосаркома, — добавила Лорри.
— Звучит пугающе, — ответил Панчинелло.
— Это рак почек, — пояснил я. — Опухоли растут очень быстро, и если не обнаружить их на ранней стадии, распространяются на легкие, печень, мозг.
— Слава богу, диагноз поставили вовремя, — подхватила Лорри. — У Энни вырезали обе почки, потом провели курсы радио- и химиотерапии. Сейчас раковых клеток в ее организме нет.
— Это хорошо, — кивнул он. — Ни у кого не должно быть раковых клеток.
— Но сложность теперь в другом.
— Все это не столь интересно, как подмена детей.
Я не решался открыть рта. Чувствовал, что жизнь Энни висит на тоненьком волоске и одно мое слишком резкое слово может этот волосок оборвать.
Поскольку и он не продолжил свою мысль, заговорила Лорри:
— Теперь почек у нее нет, и ей делают гемодиализ, три раза в неделю по четыре часа.
— Шесть лет, — Панчинелло покачал головой. — Она не сможет ходить в школу или на работу. У нее будет масса свободного времени.
Я не мог решить, то ли ему просто наплевать на Энни, то ли хочется всласть поиздеваться над нами.
— Главная часть установки для гемодиализа — большой контейнер, который называется диализатором, — Лорри его словно и не услышала.
— У Шарлей могут возникнуть проблемы с законом за то, что она сделала? — спросил Панчинелло.
Дав себе слово, что ему ни при каких обстоятельствах не удастся вывести меня из себя, я ответил:
— Возможно, если мои родители подадут иск. Они этого не сделают.
— Диализатор состоит из множества крошечных волокон, через которые прогоняется кровь, — Лорри не сбивалась с курса.
— В принципе, я черных людей не люблю, но она, похоже, хорошая женщина.
— И там есть жидкость, очищающий раствор, который забирает из крови шлаки и избыток солей.
— Она, правда, толстая, — и Панчинелло говорил о своем. — И если подумать о том, сколько она должна есть каждый день, поневоле задашься вопросом, а вдруг она не похоронила младенца, а съела?
Лорри закрыла глаза. Дважды глубоко вдохнула.
— Так бывает крайне редко, но есть случаи, когда у пациентов, которым гемодиализ необходим, возникает аллергия на один или более компонентов очищающего раствора.
— Нет у меня предубеждения к черным людям. Они должны иметь равные права и все такое. Мне просто не нравится, что они не белые.
— Диализат, очищающий раствор, содержит много компонентов. И в организм с кровью возвращаются их микроскопические дозы, настолько малые, что обычно они не представляют собой никакого вреда.
— Не нравится мне, что ладони у них светлые, а руки темные. И подошвы стоп у них тоже светлые. Все равно что они натянули на себя вторую кожу, а вот на ладони и подошвы ее не хватило.
— Если врач прописывает диализат, который не очень хорошо справляется с очисткой или у пациента повышенная чувствительность к этому диализату, его состав можно скорректировать.
— Одна из причин, по которым я знаю, что мир создан не так, как следовало, это наличие в нем черных людей. Замысел удался бы куда лучше, если бы все люди в этом мире были белыми.
