— Нет, спасибо, Эва, а какого рода бизнес так плохо кончается?
— Меньше будешь знать — дольше проживешь. Эх, черт, с каким удовольствием я бы заложила всю эту мерзкую шайку. Жаль только девчонок — еще двух таких же дурочек, как я. Не думаю, что они долго выдержат это удовольствие. Небось сломаются, как и я. А потом, если я наведу на них копов, так и мне достанется на орехи. Я узнавала, закон по нашим делам такой, что всем будет жарко, — с оттенком гордости произнесла она. — Знаешь, что я придумала? Я не была блондинкой с тех пор, как мне было семнадцать лет. У меня от перекиси стали портиться волосы. А сейчас самое время опять перекраситься, может быть, подправить нос, изменить разрез глаз — я слышала, это не трудно сделать, — и тогда я смогу добраться до своих денежек. Если, конечно, они уже не наложили на них лапу. А потом можно уехать куда–нибудь. В Австралию. Говорят, там можно неплохо устроиться. Хуже другое…
— Что?
— Все это не так просто и не так быстро. Все это требует нервов и мозгов. Потому что, если они заграбастают меня на этот раз… Никакие чучелки под мостом меня уже не спасут.
Появился Мейер с подносом, уставленным охлажденными напитками: стало быть, уже одиннадцать часов. Эва повернулась к нему:
— Ты все еще дуешься?
— С чего бы это, дорогая?
— Мало ли. Вдруг ты обидчивый. Господи, знал бы ты, до чего я ненавижу эту мерзкую посуду и все такое! Да я лучше буду голодать, чем заниматься этой ерундой.
Мейер протиснулся мимо нее и расположился напротив. Завязалась вполне светская беседа. Она прикончила свой адский коктейль и спустилась вниз за следующей порцией, поскольку Мейер не принес бренди.
Вторая порция была еще более устрашающего цвета, чем первая. По мере того как содержимое стакана убывало, она становилась все более болтливой. Перлы ее красноречия предназначались, увы, не мне: видимо, она поставила перед собой непосильную задачу сбить Мейера с пути истинного.
Из того, что она говорила, половина явно была придумана только что в расчете на «чучелок», а из второй половины вырисовывалась весьма трогательная история.
Она родилась на Гавайях. Когда была совсем еще крошкой, ее братья нашли на пляже какую–то штуковину, которая взорвалась и разнесла их в клочья. Во время войны ее мать сошлась с флотским офицером. Он обещал ей развестись с женой и все остальное, что обещают в таких случаях офицеры, но она приняла это близко к сердцу, и после войны они с шестилетней Эвой подались в Штаты. Моряка, разумеется, и след простыл. Ее мать пошла работать официанткой и вскоре сошлась с каким–то уголовником. Эве было десять лет, когда ее выгнали из обыкновенной школы и направили в интернат для малолетних правонарушителей. Там ей очень понравилось. Тем временем сожитель матери отправил ее на тот свет, разбив ей голову о стену того самого ресторана, где она трудилась в поте лица. Несмотря на это грустное событие, Эва росла и расцветала и в тринадцать лет выглядела на восемнадцать. Именно в этом нежном возрасте она начала свою блестящую карьеру, соблазнив директора интерната. Тем самым она обеспечила себе свободный режим, отдельный стол и другие привилегии.
Однако, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Спасая свою шкуру, директор выставил Эву из интерната, и он же свел ее с парнями, «державшими» Виргинское побережье. Их основной аргумент — кулаки — показался Эве достаточно серьезным, чтобы не вступать с ними в дискуссии. К двадцати четырем годам она была самой высокооплачиваемой проституткой по вызову в Джексонвилле. Два года назад ее вовлекли в «дело», суть которого она тщательно обходила.
Водная гладь канала ослепительно сверкала в лучах полуденного солнца. Я скинул рубашку и снова плюхнулся в раскаленное кресло у штурвала. Прикрыв лицо шляпой, мисс Эва продолжала излагать что–то своим неподражаемым контральто. Ее голос напоминал сливочный крем. Мейер старательно изображал восторженную аудиторию.
Она перескакивала с одной темы на другую, начинала и обрывала на полуслове какие–то фантастические истории, путалась в именах, фактах и хронологии. Время от времени она пыталась сымитировать аристократическую небрежность речи, но тут же скатывалась к заурядной вульгарности. В какой–то момент она показалась мне клинической идиоткой, на основе монологов которой любой социальный психолог может состряпать себе диссертацию. Тем не менее мы с Мейером услышали много интересного о профессиональной проституции, организованной преступности, системе поборов и взяток, механизме воздействия на судей и прокуроров и так далее.
Но вскоре нам это наскучило, тем более что докладчик начал повторяться и путаться. Для всякого нормального человека определенный интерес к уголовному миру естествен, но все хорошо в меру.
Мейер собрался сойти вниз, чтобы заняться ленчем. Услыхав об этом, Эва тотчас заявила, что ей вредно так долго находиться на палубе: солнечные лучи отражаются от воды и воздействуют на нее. Они удалились, и наступила долгожданная тишина.
Я попытался разобраться в своих впечатлениях. Во–первых, двадцать лет пребывания на дне наложили на нее неизгладимый отпечаток, и было бы наивно думать, что она сможет начать все сначала и не пойти по плохой дорожке. Во–вторых, хоть я и понимаю, что чертовски глупо идеализировать шлюху, я не могу не уважать определенную стойкость и цельность, присущие ей. Единственной слабостью, которую она позволила себе за последние сутки, наполненные страхом, смертью и болью, был обрушенный на нас водопад слов.
Внезапно я понял, что испытываю к ней уважение и в какой–то мере… горжусь ею. Это было чересчур иррационально даже для меня. Видимо, это объяснялось каким–то инстинктом собственника. Я вспомнил одного армейского сержанта, который как–то разоткровенничался со мной. «Они становятся твоими детьми, — говорил он о своих подопечных. — Твоими сынками. Ты желаешь им добра и стараешься внушить всякие хорошие и честные штуки. Ты хочешь, чтобы их жизнь сложилась хорошо. Чтобы они не испортили ее сами. И если они плюют на твои советы, ты чувствуешь себя обманутым. Зато если они следуют им, ты чувствуешь себя Богом. Это похоже на бухгалтерскую книгу, где на одной странице пишут приход, а на другой — расход».
Пошли ей, Боже, достаточно силы и удачи, чтобы сальдо было в ее пользу.
4
В три тридцать направление ветра изменилось и жара сделалась невыносимой. Я попросил Мейера постоять у штурвала, пока я натяну тент. Потом мы вновь заговорили о нашей пассажирке и сошлись на том, что следует простить ей приступ словоизвержения, как закономерную нервную реакцию.
— И вообще, — заметил Мейер, — счет один–ноль в ее пользу. Она наговорила много, но при этом не сказала практически ничего. Может быть, она не хочет посвящать нас в подробности своей карьеры? Может быть, она играет роль или хочет, чтобы мы думали, будто она играет роль? Представляешь, как мы будем выглядеть, если в Майами она заявит, что возвращается к мужу и детям? Или на свое место секретарши в рекламном агентстве?
— Не думаю, что такой вариант возможен.
— Я тоже. Она не просит помощи в открытую, но ждет, чтобы мы сделали первый шаг.
Я пересказал Мейеру ту часть беседы, при которой он не присутствовал.
— Так и есть, Тревис! Она ходит вокруг да около, но в глубине души уже готова капитулировать. Ей хочется сбросить этот груз с души. И она, может быть, уже решилась бы, но ее останавливает беспокойство за подруг. Все–таки, я думаю, что она скоро дозреет и выложит нам все об этом их зловещем бизнесе.
— А у тебя есть свои предположения на этот счет?
— Я слышал столько же, сколько и ты. Шантаж? Слишком безобидно, чтобы это затронуло ее всерьез. Так же, как и воровство, надувательство, азартные игры. Остается не так уж много вариантов.
— И это должно быть нечто впечатляющее.
— Да–да. Нечто такое, из–за чего за два года она дошла до ручки.
Тарпон–Бей я счел самым подходящим местом для стоянки. После того как мы встали на якорь и я заглушил двигатель, Эва появилась на палубе, зевая и потягиваясь.
— Что это за озеро? Какого черта мы стоим? — осведомилась она.
Я объяснил ей, что не в моих привычках убивать себя ночными вахтами.
Несмотря на то, что солнце уже садилось, было еще очень жарко. Я оставил включенным второй генератор, поставил кондиционер на максимум, и мы задраились внизу.
Лучи заходящего солнца светили прямо в иллюминатор. Я предложил Эве послушать музыку. Она долго ковырялась в коробке с записями, но так и не нашла ничего подходящего. Покрутив ручку приемника, она наконец остановилась на голливудской станции, специализирующейся, по выражению Мейера, «на распространении бацилл биттловских песнопений». Разумеется, приемник был включен на полную мощность, и на нас обрушился водопад звуков, как незадолго перед этим — водопад слов.
