– Поесть надо чего-нибудь! Такие гости…
Фролов стал отказываться от угощения, но хозяин настоял на своем.
На столе появились глиняные чашки с картошкой, сметаной и крошечными солеными рыжиками.
– Носочки! Так зовутся… Бабы босыми ногами во мху нащупывают! – смеясь, говорил Крайнев. – Их не видать… Босиком надо ходить за ними. Кушайте, милости прошу.
За завтраком Фролов завел разговор о деле, из-за которого приехал. Тем временем в избу один за другим входили крестьяне и рассаживались у стены, на лавке.
Завязалась беседа. Фролов расспрашивал о хозяйстве. Крестьяне благодарили комиссара, говоря, что жаловаться сейчас не приходится, не такое время, и в свою очередь интересовались делами на фронте.
– Коли к весне с ними не управитесь, – говорили они об интервентах, – так хоть осенью, товарищи. Чтоб без них хлеб в закрома спрятать… Чтоб хоть к осени чисто было, выгнать их, подлюг, в море из Архангельска. Пущай в море уплывают… На льды их гнать, пущай пешком идут по льдам, откуда пришли, проклятые мучители!
– Мы так и предполагаем, – сказал Фролов. – Бригада ждет зимних боев.
– Предполагать-то вы предполагаете, а пока что дела не видно, – сказал Крайнев.
Фролов рассмеялся. Засмеялись и мужики.
– Зря, граждане! – обиженно возразил Крайнев. – Я газеты недавно читал. О нашем фронте молчок. Вроде как топчетесь, выходит?
– Народу, наверное, требуется? – спросил старик Селезнев.
– Да, папаша. Осенние бои были тяжелые, – ответил Фролов. – Люди очень нужны.
Он поднялся из-за стола.
– Я ведь к вам, граждане, за делом… Вот вы говорите о зимней кампании, а бригада почти без лошадей… Транспорт замучил. Особенно зимой. А когда двинется фронт, большая помощь нужна будет от крестьянского общества.
– Об этом что говорить… – сказал Крайнев. – Коли нужда, все дадим!
– Мы будем расплачиваться наличными.
– Сочтемся, товарищ комиссар. Вы объявите только вашу надобность… Все, что можем, обеспечим сполна… Заявляю ответственно, как председатель комбеда.
– Мы и людей дадим! – поддержал его старик Селезнев.
– По хозяевам роспись… Чтобы в порядок была повинность… В порядок, главное! – заговорили крестьяне. – Без спора чтобы…
– Я к вам специального человека из бригады пришлю, – сказал Фролов.
– Присылай! Все обсудим по совести. По душам распишем.
– Нет, не по душам, – возразил Фролов. – В основном надо исходить из имущественного положения.
– Ясное дело, – отозвался Крайнев.
Он вскочил с лавки, подошел к военкому, тряхнул прямыми желтыми и мягкими, как лен, длинными волосами и, ударив себя в грудь кулаком, сказал:
– А мы, бедняки, товарищ комиссар, воевать пойдем за народное дело… Бедняк-то впрямь всю душу отдаст. Ну ладно! – перебил он себя. – Давай, граждане, роспись. Комиссару некогда.
– С Карева надо взять особенно, – проговорил старик Селезнев. – Разжился, клоп… Амбары полнехоньки.
Начался длинный разговор. Крестьяне тщательно обсуждали имущественное положение своих односельчан. Хотя время от времени возникали споры, Фролов видел, что на его просьбу все откликаются с охотой и что назначенные повинности будут выполнены с лихвой.
Поднялась сильная метель. Шенкурских партизан все еще не было. Крестьяне же давно разошлись.
Разлив чай по чашкам, Петр Алексеевич начал рассказывать Фролову о деревне, ее делах и жителях, в том числе и о себе. Из его рассказа Фролов узнал, что Крайнев родился в Холмогорах, некоторое время работал на Двине плотогоном.
– Я и на Волге побывал… На пароходах там околачивался! Кем придется!.. В Кустанае на военном конном заводе служил. Оттуда и в армию взяли. Ну, война все сбунтила. Зато мир повидал, австрияков, Карпаты. Имел два ранения. Я все о земле думал, товарищ комиссар. Теперь коммуной начнем жить.
Крайнев вздохнул.
– Трудно? – спросил его комиссар.
– Не жди легкости на голом-то месте. Но мы, бедняки, друг к дружке жмемся. Есть уж десяток семейств. Коммуна у нас получится. Я в Котлас ездил. Власть вполне содействует. Я загоревшись сейчас этим… Конечно, кабы не война!
Петр Алексеевич расстегнул ворот рубахи и вытер потную жилистую шею.
– Воевать надо… Слыхали, что сельчане говорят?… Ведь это, как старики бают, иноземное нашествие. Вот в старинных книгах писалось, как ляхи к нам на север приходили разбойничать да грабить. И как мы их дрекольем выбивали отсюда… А нынче уж не то. Только позволь этим американам и прочим хоть за вершок нашей земли уцепиться, не оторвешь потом… Нужно сразу с корня их подсекать. Еще при старом режиме тут были некоторые промышленники из ихней нации. Кровосос на кровососе… Натерпелся народ горя. Мы ихнюю породу знаем. В кабалу хотят загнать, ярмо на шею. Нет, товарищ комиссар… Драться надо!
Мы в селении намерены конную группу собрать из добровольцев. Солдат двадцать. Ну, молодежь прочила меня в командиры, да общество не очень пускает. Боятся: без меня не справятся. Ну, да это вначале только… Все сладится! – Он почесал затылок. – К Хаджи-Муратову нам бы… Было бы дело! Посодействовать не можете?
– Вы разве тоже кавалерист? – спросил Фролов.
– Вполне! Унтер-офицер гвардейского драгунского полка, – лихо ответил Крайнев и, улыбнувшись, добавил: – Вот волосья отпустил, а постригусь да побреюсь… как картинка буду! Не узнаете.
– Вы хорошее дело задумали, товарищ Крайнев… Собирайте вашу группу… И без проволочек! – сказал Фролов. – А в военкомат я сейчас дам записку.
4
Шенкурские партизаны во главе с Яковом Макиным пришли только после обеда. Их было десять человек. Все они замерзли, устали, а некоторые даже поморозились. Обогревшись и немножко приведя себя в порядок, часа через два они явились к комиссару. В вечерних сумерках Фролов едва различал лица сидевших вокруг него людей.
– Ты пойми, – взволнованно заговорил Макин, обращаясь к Фролову. – Мы перли к вам через фронт десятки верст, где на лыжах, где пёхом, где на попутных подводах… Горе да гнев народный толкали нас. Нам надо теперь постоянную связь иметь! Надо общими силами нажимать. Вы с фронту, мы с тылу.
– И дело легче пойдет, – вставил богатырь Шишигин, степенно оглаживая свою круглую рыжую бороду.
– Объявлена у их мобилизация… – продолжал Макин. – Всех гонят… Всю молодежь. А кто отказывается, тех просто гноят в магазее, а потом в тюрьму шлют, в Шенкурск… Тех, кто отлынивает, каратели по лесам ловят. Расправляются, порют… Мужиков порют, отцов, бородачей! Да что это? Вот пришел иностранный капитал! Грабеж несусветный… Все им подай: и коровье мясо, и овцу, и поросенка… Ничем не брезгуют. Фураж гони, подводы, лошадей! Все задарма. Мы, говорят, ваши спасители. От ихнего спасения мужик готов удавиться. А Поди заикнись – сейчас порка либо тюрьма… А то конные, с нагайками! Какого-то отряда господина Берса… из Архангельска, что ли. Ужас что делается, товарищ военком!.. Как в дурмане живем. Коменданты всюду иностранные, помимо беляков. Вон в Шенкурске лиходействует комендант капитан Отжар. Он всему голова, всем вертит в уезде… Он главный вампир.
– Да вот почитай сам, – сказал Макин, доставая из холщовой сумки несколько смятых листков и передавая их военкому. – Третьего дня мы одного ихнего кульера, что ли, поймали. Шишигин сгреб его по-медвежьи, в охапку.
Шишигин сконфуженно улыбнулся.
Фролов пробежал глазами листки. Сержант Мур писал своему начальнику, лейтенанту Бергеру: «Поэтому обязан доложить: русские крестьяне в большинстве смотрят на нас враждебно, по существу это большевики. Мои распоряжения выполняются плохо. Наши люди боятся партизан. Вчера узнал: красные разведчики были в Коскаре, понаделали там дел… Под командой какого-то бандита…»
Фролов перевел содержание этого письма и сказал Макину:
– Да уж не тебя ли честит?
– Меня, – ответил Макин, улыбнувшись. – Еще бы! Не даем гидре жизни! Хорошо, что мужики не выдают меня, а то ведь отцу было бы плохо…
«Шенкурский комендант капитан Роджерс приказал мне поймать этого бандита вместе с товарищами и расстрелять тут же без суда и следствия, на месте, то есть действовать именно так, как действует он в Шенкурске. Только этим путем и можно будет добиться повиновения».
Прочитав письмо до конца, Фролов спросил:
– Он американец? Цел?
– Цел… Как барина вели. Щиколадом поили.
Глаза Якова блеснули, он подмигнул Шишигину. Тот, тяжело переваливаясь, вышел в сени.
– Сержант… В амбаре отдыхает. Нытик! Все боялся, что расстреляем. Вот его документы, – сказал Яков и подал комиссару пачку бумаг, перевязанную веревкой.
Среди бумаг Фролов нашел маленькую записную книжку и первым делом раскрыл ее. Это оказался дневник.
Вот что писал в своем дневнике сержант Джонсон: «…На середине моста через речку, разделяющую нас и русских, Смит вчера нашел листовку. Русские сообщали в ней о том, что делается в мире. Они сообщили, что война с немцами окончена и у нашего правительства нет никаких причин держать нас здесь, когда германцы капитулировали и с ними подписан мир. В листовке говорилось, что германские солдаты стали революционерами и свергли своего кайзера, что на юге и северо-западе России, где раньше были немцы, теперь везде народные восстания. Далее русские писали о том, как страдают наши солдаты, в то время как в тылу у нас творятся всякие безобразия. Смит сказал: «Это правда…»
