— Верно.
— Теперь. Расстояние от точки пересечения этого перпендикуляра с полом царской камеры до внешней стены пирамиды — три тысячи шестьсот пятьдесят две целых четыре десятых дюйма. То есть две стороны появляющегося здесь треугольника имеют равную длину. Так, Исиока?
— Разумеется.
— Таким образом, над поверхностью пола царской камеры образуются два равнобедренных прямоугольных треугольника с общей стороной. Или нет?
— Все так, все верно.
Я смотрел на схему с нарастающим беспокойством.
— Следовательно, угол наклона должен быть равен сорока пяти градусам. А никак не пятидесяти одному. Как и во всяком равнобедренном прямоугольном треугольнике.
— А…
Слова застряли у меня в горле. Два равнобедренных прямоугольных треугольника… Вот как… Действительно, так получается. До сих пор я об этом не думал. Как же так?
— Исиока, здесь все так же, как и в предыдущем случае. Длина вертикали — это расстояние от пола царской камеры до верха пирамиды с отсутствующей вершиной. Здесь тоже двойной стандарт. Те, кто проектировал пирамиду, не могли в тот момент представить, как она выглядит сейчас. Если немного подумать, это противоречие любому будет совершенно очевидно. Но если взять отдельно вертикаль, то предположение выглядит довольно интересно. Только древние египтяне считали, что в году триста шестьдесят дней, и у них не было високосного года. Это тоже неудобная информация для твоей загадки. Но, может быть, пирамиду проектировали те, кто обладал тайным знанием, или представители внеземной цивилизации? С моей точки зрения, мыслить таким образом — самое последнее дело. Выводы делаются слишком быстро и безапелляционно. С точки зрения математики, существует некая вероятность того, что, если пустить мышь бегать по клавиатуре пишущей машинки, она может напечатать сонет Шекспира. Пространство для предположений очень широкое. Но серьезно хочешь докопаться до истины, то по всему этому пустынному пространству нужно расставить множество контрольных пунктов.
В автомобиле, Египет — 8
В аэропорт Гелиополиса прибыли вечером 27 августа.
Смешавшись с другими пассажирами, прилетевшими тем же самолетом, мы шли по пустому коридору терминала. Воздух здесь был совершенно другой. Приятно ощущалась его сухость, несмотря на жару.
Двигаясь в толпе смуглокожих людей, подошли к таможне. Здесь без проблем продавали визы. Митараи отметил, что приехать в Египет можно запросто, как только это придет в голову.
Пройдя мимо на удивление веселых служащих аэропорта, мы вышли в вестибюль, где царила совершенно другая атмосфера. Были и опрятно одетые джентльмены в костюмах, и люди в белых одеждах до пола. Пахло по2том и одеколоном.
Само собой, у всех был темный цвет кожи. Но негров было немного. Все эти люди оживленно разговаривали, громко и часто смеялись.
При нашем появлении разговоры прекратились, и все уставились на нас — слишком уж мы выделялись в толпе светлым цветом кожи. Перед нами появился мальчик, который, пробравшись через толпу, принялся демонстрировать нам разнообразные бусы и браслеты, во множестве висевшие на его худых руках. Он что-то кричал, очевидно, предлагая нам их купить.
Подошла девочка с ожерельями из множества мелких белых цветов в руках. Оценив наши взгляды, она попыталась повесить их нам на шеи.
Все они были в белых или пестрых балахонах до щиколоток. Видимо, это национальная одежда местного населения, вроде юката [24] или кимоно в Японии. У нас кимоно постепенно исчезает из повседневной жизни, а здесь национальное платье с гордостью носят каждый день. К тому же в этих жарких местах такая легкая одежда очень соответствует привычному укладу жизни.
Я вспомнил первую сцену, с которой начинаются приключения в фильме «Убийство в “Восточном экспрессе”» [25] . Нарядные английские дамы, пробираясь сквозь толпу таких же вот бедных торговцев, гордо идут по платформе вокзала… В таких местах нельзя держаться слишком скромно. Если не демонстрировать должную степень высокомерия, этим воспользуются.
К нам пробрались еще двое-трое мужчин среднего возраста, которые, видя, что я не понимаю их язык, попробовали завязать диалог с Митараи. По-видимому, это были таксисты. Нам нужно было, миновав Каир, ехать прямо в Гизу. Поэтому мы, раздвигая толпу, вышли из вестибюля и направились к выходу из здания аэропорта.
Перед выходом располагалась просторная стоянка. Солнце едва зашло, и расставленные по всей площади фонари включили, видимо, недавно, поэтому они еще только разгорались оранжевым светом.
Было жарко, но когда мы вышли на стоянку, подул ветерок. Сухой воздух был приятен для кожи.
К ветру примешивался характерный для южных стран аромат. От аэропорта не видно было ни пустыни, ни городских домов, но в воздухе ощущался слабый запах пыли.
Фонари слабо освещали территорию аэропорта; это были не ртутные светильники, и горели они оранжевым светом.
Перед зданием аэропорта стояло много машин такси; все автомобили были не первой свежести, грязные, кое-где поцарапанные и помятые. В Японии таких машин уже больше не встретишь.
Видя все это вокруг, мы ясно чувствовали, что преодолели огромное расстояние и попали в мир совершенно не знакомой нам раньше культуры, в место, где зарождалась цивилизация.
— Исиока, поехали! Садись в это такси, как будто только что извлеченное из раскопа.
Даже в веренице неприглядных машин, выстроившихся перед зданием аэропорта, этот «Фиат» выглядел особенно печально. Бока помяты, краска местами облупилась, стекла остались только спереди и сзади. Заднюю дверь удалось открыть с большими усилиями, при этом она отчаянно скрипела, и я был уже готов к тому, что она оторвется и рухнет на асфальт.
После долгого кряхтения стартера мотор проснулся, и, страшно дрожа всем корпусом, машина тронулась.
Оглядевшись внутри, я отметил местами торчащие из сидений пружины и обрывки желтой губчатой прокладки. Внутренняя обивка дверей полностью отвалилась, и ручки для открывания окон, разумеется, отсутствовали. Но это совершенно не создавало неудобств, так как стекол в них все равно не было. Отсутствие стекол никак не беспокоило. Во-первых, в этих местах нет холодного сезона, а во-вторых, здесь никогда не идет дождь. Так что без стекол сухой египетский ветер продувает машину, и ехать так даже приятнее.
Митараи стал посмеиваться.
— Симпатичная машинка. Выставить ее где-нибудь на Гиндзе [26] , так все решат, что это произведение искусства… Исиока, на Юге таких машин много.
Я успокоился. Митараи стал понемногу выздоравливать. Для него дурацкие события и люди были лучшим лекарством от депрессии.
Я вспомнил, как протекали его приступы депрессии раньше. Когда у него развивалась депрессия, изо рта Митараи вылетали бессмысленные обрывки слов и чисел; точно так же сломанный компьютер непонятно с чего извергает огромное количество чистой перфоленты. И это приводило меня в дрожь. Я не знал, что делать в такие моменты; оставалось только молиться, чтобы эта отчаянная буря прошла. Каждый раз, когда я видел, как Митараи съезжает с катушек, я думал, что человеческий мозг подобен не имеющему границ механизму. Перед моим внутренним взглядом в такие моменты неизменно возникала картина компьютерного зала, где из точнейшей вычислительной машины, в которой что-то пошло не так, начинает вдруг подниматься белый дым.
Такси энергично миновало Гелиополис, на окраине которого стоит аэропорт. Это довольно ухоженный городок, оставляющий приятное впечатление. По словам Митараи, здесь живет много богатых людей. Насколько можно было судить из окна машины, тут много новостроек. Прохожих на тротуарах мало.
Но когда, проехав Гелиополис, мы въехали в Каир, впечатление резко изменилось.
На улицах начались бесконечные пробки, повсюду раздавались звуки клаксонов. По тротуарам текли потоки не всегда опрятно одетых людей. Некоторые, кто шагом, кто бегом, перебегали улицу впереди и позади нашей застрявшей в пробке машины. Рядом был автобус; в его салоне горели желтые фонари. В их свете было видно прижатых друг к другу пассажиров, держащихся за поручни. И все они смотрели на нашу машину.
