Дивизия завязала бой за плацдарм.
5
Сенька и Наташа лишь на рассвете отыскали группу Шахаева. Маленькая горстка людей находилась у самого берега, под кручей, среди огромных древних валунов. Кругом были видны воронки от снарядов. Шахаев был ранен в третий раз и теперь без сознания лежал среди камней. Возле него сидел санитар, оставленный, как потом стало известно, старшиной Фетисовым, рота которого высадилась в этом месте. Бой шел где-то уже наверху, далеко отсюда, и тут было спокойно. В пяти шагах от Шахаева лежал сапер Узрин, убитый вскоре после высадки на берег. Из отряда Шахаева невредимым остался только азербайджанец Али Каримов. Торопясь он стал рассказывать Наташе и Ванину подробности неравного боя. Впрочем, из его слов трудно было что-либо понять: русский язык Али знал плохо, а волнуясь, и вовсе коверкал его. Сенька не хотел обижать красноармейца, он внимательно его слушал, но в конце концов все же не вытерпел и перебил:
— Рассказываешь ты, Каримыч, горячо, но неразборчиво, как гусь. Лучше потом. И сам вижу, что туго вам пришлось. Но и нам досталось. Многих ребят уже нет, Каримыч, — с несвойственной ему печалью повествовал Ванин, капитана-то Крупицына… убили. Нет больше его…
Каримов выслушал эту весть с обидной для Сеньки апатией. На глазах Али за одну ночь умерли трое, и вот умирает четвертый. Ощущение горя как-то притупилось в нем. Осталось, однако, желание кому-то поскорее помочь, кого-то выручить, чтоб не было хоть в этот день еще одной смерти. Али забеспокоился.
— Старший сержант в медсанбат нада… операция нада. Скоро нада… умрит он…
Последние слова Каримова вывели Сеньку из минутного оцепенения.
— Кто «умрит»?! Что зря бормочешь! — и, подбежав к Шахаеву, Ванин стал помогать Наташе перебинтовывать его.
— Лодку ищите, в медсанбат его быстро… — взволнованно сказала девушка.
Ванин и Каримов убежали к реке.
Перебинтовав Шахаева, Наташа присела рядом с ним на небольшом круглом камне. Руки девушки перебирали теперь уже совсем белые волосы парторга. Шахаев негромко стонал, порой начинал о чем-то часто и страстно говорить на своем родном языке. В такие минуты большие потрескавшиеся губы его раскрывались — Шахаев улыбался. Иногда он называл имена знакомых Наташе ребят. Затем вдруг начинал говорить по-русски. При этом раза два он невнятно произнес и ее имя. И оба раза девушка испуганно вздрагивала, тихо и осторожно снимала со своих колен его большую голову. А когда он умолкал, Наташа опять поднимала его к себе на колени и, низко склонившись над ним, дышала ему прямо в лицо, словно хотела своим дыханием удержать медленно уходившую от него жизнь. Изредка он открывал глаза. Черные и безумные, они были очень страшны, смотрели на нее дико и бессмысленно. Наташа скорее закрывала их своими руками. Она сильно обрадовалась, когда увидела на берегу Сеньку и Каримова. Те подвели откуда-то небольшую лодку.
Часом позже Шахаев уже лежал на операционном столе в медсанбате, который, по странному стечению обстоятельств, находился как раз в том саду, откуда уходили за Днепр разведчики. Тут еще стояла хозяйственная часть разведроты во главе с Пинчуком.
В тот же день Пинчук, Кузьмич, Михаил Лачуга, Сенька и Наташа переправились на правый берег. Днепр уже там и сям бороздили, не обращая никакого внимания на непрерывные бомбежки, огромные паромы. Они перевозили тяжелую артиллерию, машины с боеприпасами, танки и «катюши». Маленькие бесстрашные катера, сердито урча и разгоняя от себя водяные валы, быстро влекли за собой по два, а то и по три парома. Танки-«тридцатьчетверки», едва съехав с парома, на полной скорости мчались к селу, чтобы скорее укрыться от вражеских бомбардировщиков и снарядов. Над Днепром, высоко-высоко, стаями вились патрулирующие краснозвездные истребители; за Днепр, в сторону Бородаевских хуторов, за которые все еще шел бой, низко проносились эскадрильи штурмовиков. То и дело вспыхивали воздушные схватки.
Кузьмичу удалось устроить своих лошадей вместе с повозкой на пароме, которым руководили знакомые саперы. Трофейных же, «Сенькиных», битюгов пришлось перегонять вплавь. Лачуга, в распоряжение которого поступила эта «иностранная» скотина, держал битюгов в поводу и, стоя на пароме, прикрикивал на них, позывно посвистывая, подбадривал. Животные испуганно раздували красные ноздри, с тяжким стоном плыли вслед за паромом.
В Бородаевке разведчиков встретили майор Васильев и лейтенант Марченко. Они указали Пинчуку место, где надо было остановиться, а сами направились на НП генерала. Местом, на котором Пинчук должен был расположить свое хозяйство, являлась глубокая балка, откуда прошлой ночью переправившиеся полки выбили немцев. На дне балки в беспорядке стояли черные крытые брички, валялись кучи противогазов, рыжие солдатские ранцы, ящики с маленькими зенитными снарядами, пустые железные лотки из-под мин и множество зеленых противоипритных накидок. Стояла даже походная кухня, наполненная прокисшей и омерзительно пахнущей пищей. Под кухней, между больших колес, валялся немец в колпаке, забрызганном бурой кровью.
Пинчук и Лачуга с отвращением оттащили в сторону труп немецкого повара, а потом выкатили на простор кухню и толкнули ее под откос; повозка с грохотом понеслась вниз, к обрыву, расплескивая по пути вонючую жидкость.
— Ось им так… Всих в тартарары, яки до нас с оружием…
Пинчук злыми глазами проводил кухню, выругался и сплюнул.
— Вы что, товарищ Пинчук? — испугался Лачуга, он никогда еще не видел Пинчука таким злым.
Старшина не ответил.
Очистив балку от разной дряни, они начали готовить обед.
В это время на горе, за селом, рыдала медь оркестра. Там хоронили капитана Крупицына. Сенька быстро направился туда. Но он опоздал. Ему встретился опечаленный полковник Демин, за ним шли другие работники политотдела. Однако Семен все же подошел к могиле. Hа небольшом свежем холмике высился некрашеный кубический деревянный памятник. Надписи на нем еще не было. Сенька постоял немного в раздумье. Ему что-то хотелось сделать. Вынул из кармана карандаш и написал на памятнике:
Здесь похоронен САША КРУПИЦЫН, наш замечательный комсомольский вожак и вообще настоящий парень
Эпитафия ему не понравилась, но лучшего он придумать не мог. Последние слова «и вообще настоящий парень» он приписал после долгого размышления. По мнению Сеньки, они должны были объяснить все добрым путешественникам и потомкам. И пусть не взыщут: Сенька не был рожден поэтом.
Стиснув в левой руке пилотку, Ванин медленно поплелся от могилы. Его обогнали мчавшиеся к Бородаевским хуторам запыленные и дышащие жаром танки — там особенно сильно гудел бой. Невесело, сумрачно было на сердце у Сеньки в тот день. Слишком много смертей вдруг посетило их маленькую семью. Чуяло ли в ту минуту отважное сердце разведчика, что и его, Сеньку, не пощадит на заднепровской земле вражеский осколок?..
6
Лейтенант Забаров с небольшой группой разведчиков, с двумя стрелковыми ротами и батареей Гунько находился в районе Бородаевских хуторов, в трех километрах западнее Днепра. Группа вела бой с немцами по соседству с третьим батальоном, который ночью подоспел к разведчикам на выручку.
Только что была отбита — с помощью прибывших от Днепра танков — очередная, кажется уже четвертая за этот день, контратака немцев, и теперь разведчики отдыхали в глубоком яру, укрывшись от неприятельских бомб и снарядов.
Сверху послышался шорох, посыпались земляные комочки. Разведчики подняли головы. К ним в овраг, тормозя ногами, катились Сенька, Пинчук, Кузьмич и, что особенно удивило Забарова, румын Бокулей. Кузьмич и Пинчук несли термосы с горячим украинским борщом. Пинчук кроме всего принес еще добрую весть, которую и сообщил немедленно.
— Выше голову, товарищи! — торжественно начал он, как на митинге. — Фашистам тут не продержаться. Начальник политотдела просыв передать: правее Днипро форсировала наша танковая группа. Так що денек-два продержаться, а там будэ легше. Я вот и пополнение привел! — закончил Пинчук, указывая на смущенного румына. — Бокулею повоевать захотелось. Гуров отпустил его на денек. Хай, каже, проветрится!..
Все захохотали. Довольный произведенным эффектом, Пинчук засиял. В довершение всего он прочел в «Советском богатыре» стихи дивизионного поэта:
Стой у Днепра, как у Волги стояли,И на Днепре, как и там, победи!
Стихи понравились. Разведчики повеселели и принялись за обед. Однако поесть не пришлось. Сверху раздался тревожный голос наблюдателя:
— Идут!..
Все отлично понимали, кто там идет, потому что такой сигнал слышали за этот день в пятый раз.
