знать его силу, гибкость, красоту, меткость, а также и его лживость. Необходимо это для того, чтобы каждого из героев будущих ваших пьес вы умели снабдить точным количеством наилучше отобранных слов, которые с неоспоримой и совершенной полнотой исчерпали бы его сущность, показали основные, типические черты его характера, его индивидуальности. Нужно, чтобы каждая фигура пьесы говорила своим языком, — это вы уже понимаете, но — это надо усилить, и тогда пред вами и пред будущим зрителем встанут живые люди.
В действительности каждый из нас обладает своей характерной речью, у каждого есть свои особенности говора. Каждый по-своему выражает свои ощущения и мысли, этим люди — заметнее всего остального — и отличаются друг от друга. Это надобно подметить, поймать и вот именно этими особенностями речи и наградить изображаемую фигуру, — тогда вы обнажите особенности чувствований и мышления с надлежащей полнотой, т. е. создадите характер, а в дальнейшем — научитесь изображать типы. И ваша нелегкая работа над диалогом — голым словом — пойдет легко.
Но следует очень хорошо помнить, что мы живем в эпоху и в стране, где совершается резкий и быстрый переход от старых, мещанских форм жизни к новым, социалистическим. Мы все люди, которые еще не вполне изжили, а многие и совсем еще не изжили, наследства, укорененного в нас веками рабского существования под властью морально разложившегося класса. В каждом из нас рядом с искренним стремлением к новому и строительством нового есть скверненькие прыщики, нарывчики и опухоли развратной старины. Вся эта болезненная и постыдная дрянь отражается во всех областях нашей работы. Мы все еще плохо понимаем, что все, что делается нами, делается на себя и только для самих себя, что власть целиком принадлежит нам, что, кроме нас, в стране нет другого хозяина и что во всех непорядках, неполадках, недостатках никто, кроме нас, не виноват. Нам все еще свойственны лень, нерадивость, хулиганское отношение к материалам и вещам, сработанным нами же, дрянненькое, даже пакостно-мещанское отношение к женщине, нетоварищеское друг к другу и многое постыдное, от чего пора бы избавиться. У нас наскакивают друг на друга по три поезда сразу, — многовато, товарищи! Вообще у нас рядом с героическими, изумительными успехами коллективного труда есть много еще плохой работы, а в наших советских условиях плохая работа — бесчестная работа. Иначе ее не назовешь.
Вы, ребята, боретесь за большое, серьезнейшее, ответственное дело воспитания масс. Это, прежде всего, возлагает на вас обязанность усердно заняться самовоспитанием. Для того, чтоб учить, — надо учиться очень много. И надобно неуклонно, наяву и во сне, помнить, что в нашей стране — полтора десятка миллионов крестьян, людей особенно консервативной, особенно мещанской психики. Фабрики и заводы переваривают, перековывают их в рабочих, но — рабочие все, сплошь должны перевоспитываться в социалистов и в бойцов за социализм.
Дорогие мои ребята — вы принимаетесь за труд высокоценный, и вы должны глубоко понять это. Я думаю — поймете. Желаю вам больше дружеской сплоченности, больше внутреннего единства!
М. Горький
1040
Л. В. НИКУЛИНУ
3 февраля 1932, Сорренто.
Льву Никулину.
Только вчера мог прочитать Вашу новую книгу. Она показалась мне такой же интересной, живой и прозрачной, как и — почти — все прежние книги Ваши. Читать Вас — приятно: получаешь впечатление речитатива, он доносится откуда-то издали, очень музыкален, иногда в нем звучит некая пронзительная нота. Однако — трудно понять: в чем дело? Это лейтмотив скептика или пессимиста? Затем кажется, что, несмотря на ясность и прозрачность песни, — лейтмотив ее неуловим, даже как будто и нет его.
В данном случае очень трудно сказать о книге что-то очень простое и твердое. Вы очень много читали, и многое прочитанное понравилось Вам. Часто бывает так, что на одной странице Вы говорите в два голоса: один, должно быть, подлинно Ваш, идет из непосредственного опыта, а другой — от какого-то француза, м. б., от А. Франса.
Опасаюсь, что Вы рассердитесь на меня за неясность речи. Но, право, я не нахожу у Вас чего-то необходимого для ясности. Хорошо? Да, хорошо написано! Но — все окутано прозрачной мглой.
В конце концов мне кажется, что Вы все еще начинаете писать какую-то очень «сюжетную», очень сложную и большую — внутренне большую книгу. А покамест пишете этюды. Вот как. Ну, будьте здоровы и не сердитесь на старика.
А. Пешков
3. II. 32.
Несколько раз на протяжении книги Вы начинали говорить о Ларисе Рейснер, а фигура ее все-таки осталась не написанной Вами.
И материал Вы располагаете странно: от какой-то не всегда ясной читателю точки ведете линию, подобную S, затем соединяете концы ее кривой, и получается — 8 — восьмерка. Прием — очень своеобразный, но — он не кажется достаточно разработанным Вами.
Мне очень грустно, что Вы отказались работать в жур[нале] «30 дней», у Вас получались интересные статьи. И читателю они — полезны.
Привет.
А. Пешков
1041
М. П. СОКОЛЬНИКОВУ
19 февраля 1932, Сорренто.
Уважаемый Михаил Порфирьевич —
сообщили мне, что Вы предполагаете привлечь к художественному оформлению «Слова о полку Игореве» художников Палеха.
Мысль — превосходная. Осуществив ее, Вы создадите интереснейшее издание и обеспечите ему бесспорный успех за границей.
Но — разрешите мне поделиться с Вами таким соображением: для того чтобы достичь предельной целостности художественного оформления и, значит, силы его влияния, необходимо дать всю иллюстрационную работу одному, и лучшему, мастеру, а не группе различно даровитых. Таким «одним» и самым талантливым является Иван Иванов Голиков. Талантливость его признана всеми мастерами Палеха. Он мог бы дать «Слову» не только иллюстрации, но и заставки, концовки, заглавные буквы. И его работа придала бы оформлению книги художественное единство. Очень прошу Вас серьезно подумать об этом.
Затем — позвольте обратить внимание Ваше на Георгия Шторма, автора «Повести о Болотникове» и т. д. У него есть — кажется — новый перевод «Слова», прозаический, и Шторм, видимо, работал на этом материале. Не следует ли привлечь его к работе по изданию «Слова»?
Сердечно приветствую.
А. Пешков
19. II. 32.
1042
Д. Н. СЕМЕНОВСКОМУ
20 февраля 1932, Сорренто.
Д. Семеновскому.
Мысль о привлечении палеховских мастеров к работе по оформлению издания «Слова» — отличная мысль! Но я не за «мастеров», а — за лучшего, талантливейшего из них, Ивана Голикова, в каком смысле и написал Сокольникову. Привлекая к этой работе одного Голикова, «Академия»
