Вопрос. А где сейчас брат?..
Ответ. Кто его знает. У него свои дела, у меня — свои.
Вопрос. Значит, сегодня вы не виделись?
Ответ. Ни сегодня, ни вчера. Вы же знаете — он на другом конце острова, где виварий.
Вопрос. А чем вы занимались сегодня? Ну-ка, вспомните весь свой день, начиная с утра, когда поднялись с постели… Почему вы молчите?
Ответ. Что было вчера — помню до последней мелочи. А вот про сегодняшний день… Что-то не получается. У меня ощущение…
Вопрос. Какое? Не торопитесь, опишите свое состояние.
Ответ. На память приходит глупость. Будто я вижу перед глазами лист бумаги, на котором что-то изображено — запись или рисунок. Но протянулась рука с резинкой, стерла изображение. Остались лишь неясные следы — линии или точки.
Вопрос. Вам пришло на ум странное сравнение… Может, и вместо картин сегодняшнего дня у вас в памяти только неясные штрихи?
Ответ. Так и есть, доктор. Что-то мелькает перед глазами… Хочу позвонить в виварий, поболтать с братом.
Вопрос. Скоро увидитесь с ним… Но закончим разговор. Меня очень интересуют штрихи, мелькающие у вас перед глазами. Они так и не выстраиваются в картину?
Ответ. Резинка все начисто стерла.
На этом показ второй части фильма прервался.
— Благодарю за любопытное зрелище, — сказал Хуго Ловетти, когда в гостиной зажегся свет. — Узнал ли убийца в конце концов, что убил брата?
— Нет.
— Как же вы все устроили?
— Можно, я не сразу отвечу на ваш вопрос?
— Но напрашивается вывод…
— С выводами не следует спешить.
— Значит, мне показали не все?
— Вы смотрели только репетицию, проверку готовности объекта к настоящей работе.
— Что же произошло дальше?
— Объект сделал эту работу… Итак, Европа, один из провинциальных городов Франции… Мы можем начать?
Хуго Ловетти кивнул в знак согласия, поудобней устроился в кресле.
Первые кадры сюжетно повторяли начало предыдущей картины. Убийца снова получал инструктаж. Разница состояла в том, что был он не в шортах, как тогда в джунглях, а в элегантном костюме и сидел за столиком бистро, витринные окна которого выходили на городскую площадь. Здесь же находился и второй участник акции — инструктор. Съемка началась за полминуты до того, как исполнителю была передана фотография мужчины. Инструктор что-то говорил. Губы его шевелились, но с экрана не доносилось ни звука.
— В бистро то и дело заходили посетители, — пояснил Лашке. — В этих условиях я не мог ухитриться установить микрофон. В бистро находился я, снаружи — два помощника. У них имелись специальные камеры-автоматы, заделанные в портфели или саквояжи. О, это была сложная работа! Но мы отвлекаемся. Сейчас появится дичь. Ага, глядите!
Из дома на противоположной стороне площади вышел мужчина в строгом костюме и котелке.
— Окружной прокурор, — сказал Лашке.
— Почему выбор пал на него?
— Прокурора хорошо знают в регионе…
— Чтобы был резонанс?
— Вот именно.
Инструктор первый заметил человека в котелке, толкнул локтем соседа. Тот повернулся к окну. Карточка все еще была у него в руке и сейчас попала в поле зрения объектива. Да, сфотографирован был окружной прокурор.
Парень разжал пальцы. В ту же секунду инструктор вложил ему в руку нечто, завернутое в газету.
— Револьвер, который вы уже видели, — сказал Лашке. — Испытан и действует безотказно.
Был предвечерний час тихого летнего дня. В центре площади возле фонтана копошились дети и сидели влюбленные парочки. Десятка два обывателей коротали время за столиками, вынесенными из кофейни на тротуар под полосатые навесы.
Преступник двигался мимо столиков, убыстряя шаг. Тот, кого он преследовал, был уже недалеко — шел, помахивая тростью, то и дело приподнимая котелок: здесь его многие знали.
Маленькая девочка упустила мячик — он прокатился мимо прокурора, попал под ноги его преследователю. Удар носком башмака — и мяч отлетел далеко в сторону. Это было сделано механически — преследователь не спускал глаз с прокурора.
— Будто собака, — вдруг сказал Ловетти.
— Собака? — переспросил Лашке.
— Полицейская ищейка, которой дали понюхать перчатку преступника. Она бежит по следу, и во всем мире для нее существует только один человек — тот, кого она должна настичь.
Двадцать шагов отделяют убийцу от его жертвы. Десять шагов. Кадр прыгает. Чувствуется — снимающий эту сцену оператор прилагает все силы, чтобы не отстать, перешел на бег, и кадр прыгает все сильнее, люди на нем мечутся из угла в угол рамки.
Расстояние между преследователем и его жертвой — два шага. Прокурор будто почувствовал опасность — оборачивается. Недоумение в его глазах сменяется страхом. Он видит, как преследующий его человек поднял руку со свертком. Бумага развернулась, обнажив ствол оружия. Ужас в глазах прокурора. Он выставил руки навстречу револьверу. А взгляд преследователя безучастен, будто человек все еще рассматривает фотографию за столиком бистро…
Выстрелы следуют один за другим, первые две пули — в человека, остальные дырявят распростертое на земле тело…
Камера зафиксировала: к месту происшествия бегут полицейские, хватают убийцу; револьвер, в котором расстреляны все патроны, висит в безвольно опущенной руке…
Действие основной части фильма завершено. Далее следуют кадры, в которых экспонируются газеты со статьями о происшествии: десяток фотографий убийцы и жертвы под кричащими заголовками. Во всех статьях подчеркивается: преступник тут же лишился сознания, а когда пришел в себя — утратил память. Он не смог назвать свое имя, рассказать, откуда приехал и где остановился на жительство, категорически отрицал свое участие в преступлении.
— Чем все кончилось? — спросил Ловетти. — Следствию удалось развязать ему язык?
— Не удалось. Человек вскоре умер.
— И это тоже было… запрограммировано?
— Конечно. Акцию я бы назвал многоцелевой. Первая цель — устрашение. Если подобное будет происходить достаточно часто, стране не избежать паники. А паника толкает обывателя в объятия правых сил. От них до нашего лагеря — один шаг… Вторая цель — дискредитация коммунизма. Мы в состоянии организовать убийство члена правительства страны, даже самого президента. А в кармане преступника могут оказаться подходящие документы — скажем, письма, изобличающие убийцу в связях с “левыми” экстремистами, или даже билет члена коммунистической партии.
— Это неоригинально. Уже был поджог рейхстага, и все знают, чем кончилось дело.
— А я до сих пор считаю, что всё тогда правильно задумали. Провал акции произошел по вине исполнителей: устроили гласный суд, позволили Георгию Димитрову выступить с речами. Для успеха же дела нужен был мертвый Димитров…
