– Не волнуйтесь. Мы с этим справимся.
– Мы? – переспросила Марипоса, опешив.
– Вы же не одна! Я с вами. – Он бережно провел рукой по ее щеке. Осторожно смахнул слезинку, оставившую след на запыленной коже. – Если вы, конечно, не против.
Она бросила на него испытующий взгляд. Лицо Сэма было совсем близко, ей даже было видно, как пульсируют его зрачки. Она смущенно отвела глаза. Почему-то его прямота пугала ее. Чем может угрожать ей его искренность? И тем не менее она страшила, и страшила больше, чем все то, что тянуло ее в прошлое, в царство тьмы. Кажется, за минувшие годы она привыкла только к жестокости и научилась справляться с ней. А вот в доброту пока не уверовала. Как не верила и всем тем, кто предлагал ей помощь просто так, не требуя ничего взамен.
Она почувствовала, что ее трясет, но Сэм не пошевелился. Он хорошо знал: испуганному животному надо дать время и пространство, чтобы оно пришло в себя и успокоилось. Медленным движением она сняла руку с шеи Опал и дотронулась до его груди. Казалось, на это простое движение у нее ушла целая вечность.
– Да, я хочу. И я не против, – тихо проронила она, глядя ему в глаза. – И я готова позвонить маме.
Сэм закрыл глаза, и она услышала, как из его груди вырвался долгий вздох. Она так и не поняла, что все это время он ждал ее ответа, затаив дыхание.
Марипоса открыла дверь в свою комнату и оглянулась назад, приглашая Сэма войти.
– Проходите. Прошу вас, – проговорила она, чувствуя предательскую дрожь в голосе. Разумеется, вовсе не потому, что Сэм волновал ее как мужчина. Впрочем, если быть до конца честной, немного волновал. Но здесь было другое. Просто Сэм оказался первым человеком, кого она рискнула впустить в свой замкнутый мир. Глядя на то, как он переступает порог, она невольно подумала, что только что разрушила еще одну стену из тех, которые все последние годы воздвигала вокруг себя.
Комната Марипосы напоминала келью монахини. Пустая, чистая и такая же непорочно строгая. Когда-то в этом полуподвальном помещении богатого доходного дома размещалась привратницкая. Из сада туда вела отдельная дорожка с несколькими бетонированными ступеньками вниз и сразу же упиралась в тяжелую, небрежно обитую деревянными рейками дверь. Комнатка совсем небольшая, но окна огромные. Обилие света, проникающего извне, с лихвой компенсирует скромные размеры самого помещения. Почти полное отсутствие мебели тоже представляется вполне оправданным. Двуспальная кровать, застеленная белым пикейным покрывалом, придвинута к дальней стенке, а возле окна примостился крохотный столик из темного дерева и два разнокалиберных деревянных стула, выкрашенные в зеленый цвет. Главное место в комнате занимает самодельный стеллаж, самые нижние полки которого завалены книгами и брошюрами, а на полках повыше стоят вместительные банки-аквариумы – объемом не менее десяти литров каждая.
Марипоса, не придумав ничего другого, прямиком прошла к крану и стала набирать воду для кофе. Спиной она чувствовала, как Сэм, не зная, чем занять себя, меряет шагами комнатку. Впрочем, так ли уж и бесцельно он прохаживался? От его зоркого взгляда не укроется ни одна мелочь. Хотя стыдиться ей нечего! Пусть смотрит себе на здоровье. Пока она засыпала кофе в кофейник, Сэм подошел к кровати и взял книгу, лежавшую открытой на прикроватной тумбочке. Старое, потрепанное издание «Энциклопедии насекомых».
– И это называется легким чтением на сон грядущий? – улыбнулся он.
– О, это моя настольная книга.
Сэм положил книгу на место и заинтересовался аквариумами. Там он обнаружил ярко-желтых, с черными пятнышками гусениц бабочек-данаид, в каждом аквариуме их было примерно по дюжине, они были самых разных размеров, но все одинаково жадно поедали листья молочая.
– Ты подумай, как стараются, – проговорил он, с интересом наблюдая за их трапезой. – Прямо какие-то автоматы для поглощения пищи.
– Так это же их основное занятие. Есть и расти.
– И какать.
Она рассмеялась и подошла к нему.
– О, это они умеют! Какают они почти столько же, сколько и едят. Мы называем экскременты насекомых «капельками».
– Меня всегда умиляет, как люди придумывают всякие обходные названия для обозначения экскрементов животных. Например, применительно к коровам это «лепешки».
Марипоса снова рассмеялась и перешла к созерцанию третьего аквариума. Тамошние обитательницы были покрупнее остальных, длина некоторых гусениц достигала более двух дюймов. Одна гусеница вполне самостоятельно, уже по-взрослому ползала по стеклянной стенке сосуда, оставляя после себя едва заметный след.
– Вот так они будут теперь шнырять по аквариуму, – Марипоса опустилась на колени, чтобы осмотреть крышку, – пока не найдут для себя подходящее местечко, где можно превратиться в куколку. Взгляните сюда. – Марипоса поманила Сэма к себе. С крышки свесились две гусеницы, головки у них были изогнуты в форме английской буквы «J». – Видите? Мама называла их перевернутыми вопросительными знаками, гусеницы словно вопрошают в этот момент: «А что нам делать дальше?» – Марипоса улыбнулась своим воспоминаниям и добавила: – Впрочем, в такой вопросительной позе они могут висеть часами. Настоящие воздушные акробаты, причем работают без всякой страховки.
Сэм послушно завис над аквариумом, разглядывая «акробаток». Его кожаная куртка негромко поскрипывала при каждом движении, пока он наконец не выбрал себе удобную позу – встал одной ногой на колено. Марипоса с трудом сдержала улыбку при виде его скрючившейся фигуры. Хотя что-то приятно сжалось внутри, когда она ощутила близость его тела рядом с собой.
– Ой, Сэм! Смотрите! Гусеница превращается в куколку. Видите вон ту маленькую зеленую точку слева?
– Вижу, – проговорил Сэм удивленно. – Сказать по правде, никогда не видел ничего подобного.
Она взглянула на него. Ей было приятно и его искреннее удивление, и то, что сам предмет разговора был ему интересен. Ведь бабочки так много значили для нее! Вблизи его строгое мужественное лицо, покрытое темным загаром, казалось еще сильнее и мужественнее. На подбородке проступила короткая дневная щетина. Она уловила легкий запах мыла. А еще от него, как всегда, пахло кожей.
– Пойду взгляну, как там наш кофе. – Марипоса отошла от аквариума и заторопилась на крохотную кухоньку, чтобы исполнить роль гостеприимной хозяйки.
Сэм уселся на стул и замер в ожидании, положив ногу на ногу, слегка касаясь своего колена кончиком начищенного до блеска сапога.
– У моих предков бытовало огромное количество мифов, связанных с бабочками, – обронил он негромко, немного торжественно. – Для них бабочка всегда была символом преобразований и перемен и символом мужества. Кстати, все это в равной степени относится к вам.
– Не знаю, как там насчет мужества, – быстро отозвалась Марипоса. – Спорный вопрос. – Она подошла и поставила перед ним кружку с дымящимся кофе, потом снова вернулась на кухню за сахаром, чайными ложками и сливками. После чего села напротив Сэма и налила в свою кружку сливок. – При чем здесь мужество, когда приходилось меняться просто в силу сложившихся обстоятельств и отсутствия выбора?
Сэм ничего не ответил и молча отхлебнул кофе. Его темные глаза продолжали пронизывать ее острым взглядом.
– Мое возвращение к нормальной жизни, Сэм, вовсе не было актом личного мужества, – заговорила она, волнуясь, и от этого ее фразы звучали складно, словно горестное их содержание помогало ей находить правильные слова и выстраивать их в нужном порядке, подобно тому как пишут инструкции. – Я была вынуждена прекратить принимать наркотики после того, как судья приговорил меня к трем годам тюремного заключения за распространение наркопродукции. С самого начала тюремного срока я была подвергнута насильственному лечению от наркозависимости. И хотя те первые тридцать дней были самыми тяжелыми в моей жизни, по окончании курса лечения я была благодарна всем, кто был причастен к началу моей реабилитации. Оглядываясь назад, я с ужасом и стыдом вспоминаю о тех вещах, которые вытворяла, когда подсела на иглу. В чем-то я стала похожа на этих вот гусениц, которыми движет один лишь мотив – их всепоглощающий аппетит.
– Ну, если уж говорить о символах, – ответил ей Сэм, поставив кружку на стол, – то не забывайте, что примитивная ненасытная гусеница в положенный срок превращается в редкостную красавицу. Мощный символ, да?
Загадочная улыбка скользнула по губам Марипосы. Скользнула и тут же исчезла.
– Почему все и всегда, рассуждая о бабочках, на первое место ставят их красоту? Почему люди не видят главного? Ведь их способность видоизменяться, все эти метаморфозы, которые с ними происходят, – вот оно, настоящее чудо. – Она повела рукой на банки с гусеницами. – Никто не дает себе труда подумать над тем, каково это несчастной гусенице пять раз линять, сбрасывать с себя кожу, прежде чем она превратится в куколку. Ведь гусеница не просто изменяется, она превращается в полностью иное существо. Старая форма умирает, и на свет появляется новая форма бытия. Вот оно, истинное чудо, которое, кстати, вселяет и в нас, людей, надежду на лучшее.
