голос, ее оправдания. Я хочу винить ее в этом, хотя знаю, что она не могла это сделать, у нее нет когтей, чтобы рвать деревья и лепестки. Я знаю это, но
не хочу думать. Ярость растет во мне, и будет так просто выпустить ее. Отомстить. Сделать то, что Мегера зовет правосудием.
Стать Вестницей Смерти.
Я вижу, как лечу по Подземному миру на теневых крыльях, все пустое, как раньше, но ставшее хуже из-за меня, из-за жестокости в моем сердце и того, что она сделала со мной. Хуже Тартара, хуже Флегетон, без жалости и любви хоть к кому-то. Существо без надежды, жаждущее только вредить всем на своем пути. Разрушать. Око за око навеки.
А потом я ощущаю слабую искру в углу, где Аид сеял наши семена. Что-то живое.
Я шагаю туда, последняя хорошая часть меня держится за искру, как за плот. Я падаю на колени, роюсь среди обломков, куски стеблей пронзают своим видом меня, как копья. А потом я нахожу слабый пульс жизни. Один крохотный цветок как-то выжил. Один из сотен, и хоть он примят, он еще жив. Едва жив, но, может, я могу работать с этим. Я спасла цветы на могиле Бри. Спасу и этот. Если нет… если я не смогу…
Я держу руки над ним, прошу его жить. Я вкладываю все сердце, и зубы уже не давят на губы, а когти — снова ногти, крылья пропадают. Я ощущаю, как лепестки задевают мою ладонь, открываю глаза. Гиацинт, черный, как глаза Аида.
Я сделала это.
Я встаю и поворачиваюсь к Бри.
Мы смотрим друг на друга среди развалин моего сада.
— Зачем ты сделала это? — говорю я. — Не тут. Почему Али?
Бри смотрит на меня вяло.
— Вот, в чем дело, Кор. Я знаю, что должна сказать, что любила его. И что не хотела, чтобы это случилось. И что я пыталась это остановить. Но это не так. Я не любила его и не пыталась это остановить.
— Так должно стать лучше? — поражаюсь я.
— Нет. Просто я не вижу смысла врать тебе.
— Тогда для чего все это было?
Она издает невеселый смешок.
— Потому что это было лето, нам было по семнадцать, и у меня ничего не происходило. Я всегда думала, что то лето будет лучшим в моей жизни, но, пока мы не прыгнул в море — помнишь? — так не было. Это было гадкое лето на гадком Острове. И когда мы прыгнули, я поняла, что, если хотела, чтобы лето было лучшим, нужно приложить усилия. И когда Али поцеловал меня…
— Он поцеловал тебя? — перебиваю я.
Она кивает.
— Я бы никогда не поцеловала его первой.
Я приподнимаю бровь.
— Правда. После тюленя…
Я знала это.
— Мы схватились друг за друга, ведь были взволнованы, и он поцеловал меня. Я оттолкнула его. Потом пришла ты, и я пыталась забыть об этом, но не могла. Я, правда, пыталась. Но я написала ему. Я сказала себе, что скажу ему, что это не повторится, но… это началось.
Я гляжу на нее, не могу поверить в то, что слышу.
— Так ты отбросила нашу дружбу и растоптала отношения, потому что тебе было скучно?
— Нет, потому что у меня не было ничего, а у тебя — все, и я хотела хоть раз чего-то.
Я лишена дара речи, рот широко раскрыт.
— У тебя был папа, — продолжает Бри, — который давал делать все, что ты хотела, в саду, рыть там, строить, и Мерри, крутая, относящаяся к тебе как к личности, и у тебя был Али. Тебе нравилось на Острове. Все было просто для тебя. Ты хочешь быть веганом: хорошо, папа просто заказывает тебе особую еду с континента, нет проблем. Ты не будешь пить воду: ладно, они добудут воду в бутылках из источника только для тебя.
Ее лицо становится уродливым, а голос — горьким.
— Ты хочешь, чтобы друзья остались — ладно, они пойдут в паб, чтобы весь дом был твой, оставят деньги для доставки, если не захочется готовить. Ты пробиваешь уши и оказываешься под домашним арестом на неделю за то, что сбегаешь. Я делаю так и оказываюсь под домашним арестом на все каникулы, и моя мама отцепляет их с моих ушей плоскогубцами, потому что не может понять, как открутить шарики.
— Но у тебя были серьги, — в ужасе говорю я. — Я видела в школе.
Она закатывает глаза.
— Я все исправила булавкой за ночь до этого, чтобы ты не знала. Я украла мамины серьги-кольца с двадцать первого дня рождения. Тебе можно было носить одежду, которую ты хотела, завести парня, а я даже волосы не могла обрезать. Моя мама все еще наряжала меня, Кори. Она покупала мне платья, будто я была куклой.
Я мотаю головой, потому что это не правда, это не может быть правдой. Я знала бы, ведь она была моей лучшей подругой, а лучшие друзья все рассказывают друг другу.
А потом я думаю о местах, куда мы ходили. Всегда мой дом, мы не оставались на ночь в ее доме. Бухта. Храм. Места, где нас не увидели бы. Красила ногти в красный, приходя в мой дом, а потом снимала лак перед тем, как уходила.
Я не знала.
— Я думала, будет лучше, когда родятся мальчики, но не стало, — заканчивает Бри.
— И потому ты спала с моим парнем? — говорю я.
— Я просто хотела что-то свое. И я знаю, что он не был мой, — говорит Бри раньше меня. — Я хотела ощущать себя нормально, и пару месяцев так было. У меня был парень, я обрезала волосы, и я рада, что сделала это, потому что потом я умерла. Я не могу жалеть, Кор. Прости, я ранила тебя, но я не жалею. Потому что я хотя бы немного пожила.
Я вдруг ощущаю стыд и вину. Я подхожу к ней, опускаюсь на землю. Через пару секунд она садится лицом ко мне.
— Я не хотела, чтобы ты узнала. Я думала, что могла удержать вас обоих, а потом Али стал странно себя вести, говорить о разрыве с тобой, и ты поняла, что что-то происходило. А потом было поздно.
— Что сказала твоя мама? — спрашиваю я. — Когда узнала?
— Она отступила, — говорит Бри. — Мы сильно поругались, и она сказала мне порвать с ним, а я не могла, иначе все было бы зря, и она пригрозила отправить меня на континент, к кузенам, и я сказала ей, что тогда
