крепко сжимает ее в своих объятиях, и она визжит от страха и восторга. Но тут он вновь совершенно серьезен.
– Хотя не стоит называть их феями, – говорит отец. – Им это не нравится, а если им что-то не нравится, то лучше всего вовремя это заметить и действовать соответственно, чтобы не провоцировать их. Ты же не хочешь быть одним из тех глупых детишек, которые при слове «фея» представляют себе крошечных созданий с крылышками, как у стрекозы: хитрых и коварных по своей натуре, но добрых и даже услужливых, когда они этого захотят – готовых взмахнуть волшебной палочкой, чтобы произвести на свет божий пару хрустальных туфелек или исполнить желание Пиноккио стать настоящим мальчиком, – причем без всякого вреда для себя. Нет, это не кто-то из тех, кто когда-либо жил или даже хотел бы жить. Они не такие, как мы, и думают они не так, как мы, и мы им ни капельки не нравимся. Вот почему они и убивают нас, когда только могут.
Так что не надо называть их феями, равно как и нет нужды проводить какие-либо различия между эльфами, домовыми, хобгоблинами и так далее, поскольку все это одно и то же, просто грани одного и того же племени – по крайней мере, таково мое мнение по этому поводу. Те, кто не хочет лишний раз злить их, именуют их «добрым народом» или «благородным народом» – как будто, называя их тем, чем они не являются, можно сделать их такими или склонить к доброте. Я же всегда предпочитал определение «Потайной Народ» или, еще лучше, «фейри». Хотя разумней никак не называть их вообще, или же иметь для этого какую-то причину, поскольку они могут воспринять это, как будто ты пытаешься вызвать их, и тебе придется иметь дело с последствиями.
Табак в трубке рубиново накаляется, поднимается дым. Отец сейчас и с ней, и где-то очень далеко, бродит по закоулкам Потайного Царства.
– Некоторые ученые относят их к элементалям, – продолжает он, – созданным из воды и воздуха, огня и земли, но если это так, то в их жилах тоже течет кровь, пусть даже голубая и холодная. Другие утверждают, что это старые боги, боги природы, но ни один бог в мире природы не будет столь жесток по отношению к живым существам. А еще есть те, кто считает их духами прародителей человечества – первых мужчин и женщин, когда-либо расставшихся с жизнью, призраками, настолько поглощенными завистью к живым и яростью из-за того, что выпало на их долю – ведь эта тень никогда прежде не касалась других, – что они отказались смириться со своей участью и сподобились взбунтоваться против нее. Я бы с некоторыми оговорками предположил, что фейри существовали еще до появления людей, но в остальном же согласен с тем, что в них обитает сам дух смерти. Мертвые – это обитатели подземного царства, а фейри, в своем собственном Аиде, почти что влюблены в смерть – наверное, именно потому они так благоволят тьме и потому от них так трудно избавиться, разве что с помощью огня и стали.
– Почему именно огня и стали? – спрашивает Церера.
– Огня, поскольку все живые существа боятся его; а стали, потому что она создана человеком, а не является чем-то из мира природы. Фейри, те охотятся с оружием из бронзы и серебра, кремня и драгоценных камней. Человек не может умереть от острия более прекрасного оружия, чем то, что изготовлено фейри и которым они владеют, если это хоть как-то способно утешить того, чья жизнь вытекает из него вместе с кровью.
Собака у него под ногами шевелится, бежит во сне – то ли преследует кого-то, то ли ее преследуют.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе сказку о рыцаре и Бледной Даме Смерти? – спрашивает отец.
Церера качает головой. Она уже наизусть помнит все его истории, или же думает, что помнит, – даже те, которые слышала всего один раз. Эта, однако, для нее в новинку.
Отец оглядывается через плечо, но мать поглощена разговором по телефону. Ее тревожат некоторые истории, которые рассказывает дочери отец. Она думает, что из-за них ей могут сниться кошмары, но кошмары Цереры в основном связаны со школой или с тем временем, когда ее родителей уже не будет рядом с ней. Ужасы реального мира, с которыми уже довелось или только доведется столкнуться, гораздо страшней любых народных сказок, которыми ее отец любит делиться с ней.
– Ну что ж, – говорит он, – теперь ты достаточно взрослая, чтобы ее услышать. Если фейри были первыми сознающими себя живыми существами, которые когда-либо расстались с жизнью, то Смерть вполне могла сформировать себя по их образу и подобию. Видишь ли, это то, чего большинство людей не сознает: фейри для нас – это смерть, но Смерть – это тоже фейри.
И вот он начинает рассказывать.
Сказка отца
В некие стародавние времена жил-был один рыцарь, который возвратился в родные края после долгих лет сражений на чужбине. Он проделал долгий путь, чтобы завоевать честь и славу на поле боя – но только лишь для того, чтобы узнать, как и многие до него, что первого почти не сыщешь, а второго нет и в помине, поскольку честь и слава – это не более чем мифы, которыми старики потчуют молодых, чтобы заставить их сражаться в своих войнах вместо них. Рыцарь оставил на поле боя кровь – как свою собственную, так и кровь других людей – и тело своего оруженосца, но еще и частичку своей души, так что стал чем-то меньшим, чем тот человек, которым он некогда был, а этот мир стал для него чем-то призрачным.
После многих месяцев скитаний он добрался до озера, покрытого по краям льдом, на берегу которого на камне в полном одиночестве сидела какая-то женщина, расчесывая желтым костяным гребнем свои длинные рыжие волосы. Сначала рыцарь подумал, что она молода, определенно моложе его, но глаза у нее были совсем старыми, как у человека, который видел слишком много и слишком рано, и он заподозрил, что его собственные глаза могут выглядеть точно так же. На ней было голубое платье, прикрытое зеленым плащом, и он мог различить ее отражение на неподвижной поверхности озера – ее платье и плащ перекликались с оттенками воды и водорослей, так что она вполне могла быть частью этого мрачного заиндевелого места, созданной из всего, что сумела добыть в его глубинах.
Эта женщина была красива, но очень бледна. Если б он собственными глазами не видел, как гребень скользит
