по ее волосам, то мог бы принять ее за мертвое тело, вытащенное из озера и оставленное гнить, чтобы таким образом вернуть его природе. На ней не было никаких украшений, за исключением ее одежды: ни колец на пальцах, ни подвесок на шее, ни драгоценных камней в волосах. Чем больше рыцарь смотрел на нее, тем больше приходил к мысли, что они ей и не нужны. Они не подчеркнули бы ее красоту, потому что та не нуждалась в подчеркивании, и она явно не желала добавлять к своим богатствам сокровища этого мира, поскольку не принадлежала к нему. Рыцарю почудилось, что перед ним кто-то из Потайного Народа – фейри.
Гребень замер в воздухе, и ее глаза встретились с его глазами. Он увидел, что они не имели какого-то определенного цвета, а находились в состоянии постоянной трансформации – их цвет попеременно то тускнел, то становился гуще, подобно морю, реагирующему на игру солнечного света. Рыцарь не раз слышал из уст поэтов выражение «утонуть в женских глазах» и всегда полагал, что это не более чем фигура речи, но здесь, в этом месте, он впервые понял его истинное значение – до него донесся звук, похожий на плеск волн, и в этом плеске таился шепот самой смерти.
Губы женщины шевельнулись, и она заговорила с рыцарем; но движения ее губ не соответствовали словам, которые он слышал, сбивая с толку его восприятие, а ее голос напоминал звон далеких колокольчиков, так что рыцарь даже не понял, слова ли он слышит, произносимые ею, или же просто какую-то мелодию. Это была та чарующая сила, о которой предостерегали старые сказки, – заклятье, сотканное фейри, чтобы подчинять людей своей воле, прочное и липкое, как паутинный шелк.
– Не бойся, – молвила она, и предостерегающий голос в голове у рыцаря произнес: «Бойся!»
– Я не боюсь, – ответил рыцарь, и она услышала: «Мне страшно».
Женщина поманила его ближе, потянув за невидимые нити, которые медленно обвивались вокруг него, и он подошел к ней.
– Я хотела бы получить от тебя кое-какие дары, – сказала она, – и готова одарить тебя кое-чем в ответ.
– Мне нечего тебе предложить, – ответил рыцарь, – поскольку я недавно вернулся с войны. У меня есть только моя лошадь и маленький кошелек с золотыми монетами. А еще есть меч и сильная рука. Разве это те дары, которые ты желала бы получить?
– Да, я не желаю ничего из этого. Я прошу лишь венок из терновника для моей головы, ожерелье из вьюнков для моей шеи и браслет из нераспустившихся бутонов для моего запястья.
– А что ты дашь мне взамен? – спросил рыцарь.
– Два подарка, – ответила женщина. – Первым будет моя любовь, всего на одну ночь; вторым – бегство из этого мира, ибо я могу сказать, что он причинил тебе сильную боль и ты хочешь покинуть его точно так же, как он покинул тебя.
Этого рыцарь не мог отрицать. Все, что было в нем лучшего, лежало теперь погребенным в грязи чужих полей, и вернуть это уже никогда не было суждено. Что за жизнь ему теперь оставалась?
– Я принесу тебе дары, которые ты желаешь, – пообещал он, – в обмен на твои.
Так что рыцарь нарвал терновника, вьюнков и нераспустившихся бутонов и трудился над ними почти до самого заката, пока не сплел венок для ее головы, ожерелье для шеи и браслет для запястья. Все это он надел на нее, и, хотя поначалу ее кожа была холодной на ощупь, она стала теплее, когда рыцарь возложил на нее венок, завязал ожерелье и надел браслет, так что щеки ее залил румянец, а под большим пальцем у него забился пульс, до той поры незаметный.
Женщина притянула рыцаря к себе и поцеловала его.
– Вот тебе мой первый подарок, – сказала она, когда ночь окутала их обоих, а облака скрыли звезды из виду.
* * *
Когда рыцарь проснулся, он стоял на пустынном склоне холма, но был там не один. Перед ним сомкнули ряды бледные короли и принцы с голодными губами и затравленными взглядами, а рядом с ним стояла его возлюбленная, совершенно преобразившаяся – не стало всех ее красок, тепла, жизни, – эта безжалостная правительница всего сущего, Бледная Дама Смерть.
– А вот, – сказала она рыцарю, – и мой второй подарок.
И рыцарь двинулся вперед, чтобы занять свое место среди проклятых.
XXXV
CUMFEORM (староангл.)
Гостеприимство, оказанное путнику
Стол был уставлен едой: тушеными овощами, длиннозерным рисом с вкраплениями жареного лука, салатами из зеленых и фиолетовых листьев, а в центре всего этого кулинарного великолепия стоял горшок с густым рагу, приготовленным, судя по запаху, из баранины или козлятины. Церере с Лесником предоставили почетное место в самом конце стола, а остальные стулья и скамейки занимали родственники хозяйки и прочие гости. Во главе же стола сидела та темнокожая женщина, которая лечила рану Цереры и которую, как она теперь знала, звали Саада. Та была главой деревни, в которой они в данный момент находились, хотя до сих пор Церера видела в ней лишь обстановку дома, в котором оправлялась после операции.
От Лесника Церера знала, что население деревни насчитывало около четырехсот душ. Судя по присутствующим за столом, обитатели ее были в основном чернокожими, слегка разбавленными представителями других рас, и все они подчинялись Сааде – и не в последнюю очередь ее муж Табаси, который присматривал за приготовлением еды и сервировкой стола, а также их дети: сын по имени Баако и младшая дочь, которую звали Ими. Табаси едва притронулся к еде, предпочитая не сводить глаз со своей супруги и предвосхищать любые ее желания, демонстрируя едва ли не телепатическое понимание ее потребностей: не успевала она за чем-нибудь потянуться, как это моментально оказывалось прямо перед ней. Едва заметное движение левой руки Саады – и на ее тарелке, как по волшебству, возник ломоть хлеба, а легкий наклон головы привел к тому, что ее кружка вновь наполнилась водой.
Но в действиях Табаси и его отношении к супруге, отметила Церера, никоим образом не было ничего принужденного или подобострастного. Это было поведение мужчины, который понимает, что голова у его жены занята куда более важными вещами, чем пустая чашка, или тем, где в данный момент лежит кусок хлеба. Если власть в деревне принадлежала Сааде, то Табаси был тем, кто позволял ей нести это бремя, не распыляясь на всякие мелочи.
На протяжении всего ужина беседа
