5 декабря 1606 года
Герр Пихлер!
Сожалею, что не могу попрощаться с вами лично, но мы должны покинуть Чески-Крумлов в крайней спешке. Произошло нечто ужасное – несчастный ли случай? – касающееся вашей дочери. Она тайком пробралась одна в комнату дона Юлия, судя по всему, с благословения вашей жены. Может ли такое быть?
Результат поистине ужасен! Последствия лишь чудом оказались не столь трагичными, какими могли быть, но все равно она была изрезана ножом и выпала из окна замка. Слава Богу, приземлилась на кучу мусора и осталась жива, но сильно пострадала, так что ее выздоровление займет несколько месяцев.
Я отвез ее в хорошую гостиницу в Ческе-Будеёвице и останусь с нею до тех пор, пока не увижу, что она может вернуться в Чески-Крумлов для дальнейшего восстановления здоровья. Найдется ли где-то в городе – помимо вашего дома – безопасное прибежище для нее? Боюсь, если дон Юлий узнает, что она жива, то пожелает вернуть ее в замок. Прежде всего он станет искать ее в бане.
Пока же я обхожусь с нею как с членом собственной семьи. Мне есть в чем покаяться, так что я почту за честь позаботиться о ее здоровье и помочь ей с исцелением.
Я отошлю ее в Чески-Крумлов в экипаже за свой собственный счет, когда она будет готова к столь длительному переезду. Пожалуйста, пришлите мне адрес, чтобы я мог дать его кучеру. Конечно, в ваш дом везти ее не следует, так как он хорошо виден из замка.
От всего сердца и с искренними извинениями,
доктор МингониусПихлер повертел в руках мятый пергамент. Горе его и ярость были столь велики, что обсуждать эту тему с женой он не решился. Цирюльник знал, как сильно Люси жаждет богатства и благородного положения, но даже и не подозревал, что она могла подтолкнуть Маркету к такому. Вот почему Пихлер плакал один, тихо, в укромном уголке цирюльни, глядя на ведра, в которых в холодной темной воде безмятежно спали пиявки.
Глава 34. Возвращение в Чески-Крумлов
Маркета воспрянула духом, получив письмо от отца. За две недели пребывания в «Сером гусе» ее синяки приобрели противный желто-зеленый оттенок, какой бывает у ростков нарцисса, глупо проглядывающих сквозь снег и лед ранней весной. Тело больше не ломило от тупой боли в костях и мышцах. Правда, швы с неделю еще гноились, но травы жены трактирщика действовали самым чудесным образом, так что в конце концов пульсирующая боль утихла, а воспаление спало. Тело начало заживать.
Своим знанием трав и цветов жена хозяина гостиницы напоминала Маркете Аннабеллу, хотя из-за забот по содержанию дома и таверны в порядке у нее оставалось мало времени для изучения и сбора лекарственных средств – нужно было пожарить колбаски, вскипятить супы, насадить на вертел и вовремя полить жиром гусей и уток… Руки у хозяйки были багровыми и загрубевшими. Уксус из квашеной капусты перекочевал на ее кожу красноватыми трещинками.
Тем не менее Маркета чувствовала в ней способность исцелять при помощи настоев и загрубевших рук. Именно они, эти потрескавшиеся руки, вкупе с заботливым уходом доктора Мингониуса и Веры, и направили девушку на путь выздоровления.
Дорогая доченька!
Известие о твоих ранах и о случившемся в замке повергло меня в глубочайшую печаль. Слава Богу, ты жива, это настоящее чудо!
Доктор Мингониус в своем письме интересовался, можем ли мы найти для тебя здесь, в Чески-Крумлове, безопасное прибежище, так как о возвращении в баню не может быть и речи! Конечно, я подумал о монастыре Бедной Клары. Я спросил у твоей тетушки, возможно ли будет укрыть тебя там, но она опасается, как бы какая-нибудь монахиня не проболталась о твоем пребывании священнику и за тобой не явились иезуиты.
Есть ли еще какое-то место, где ты можешь найти приют?
Твой любящий отецМаркета перепачкала весь пергамент, перетаскивая пальцы с буквы на букву и проговаривая их вслух. Расшифровывать слова в таком израненном состоянии было не так уж и просто.
Она попросила трактирщика принести перо, чернила и пергаментную бумагу, пообещав, что с ним рассчитается доктор Мингониус – в ее собственных карманах не нашлось ни единой монетки.
Дорогой папа!
Пожалуйста, прости мне мое безрассудство. Я знаю, что потеряла твое доверие и едва не потеряла свою жизнь.
Есть одна женщина, которая может согласиться приютить меня у себя, да и искать у нее никто меня не станет. Ты не мог бы сходить к Аннабелле, колдунье, и узнать, примет ли она меня?
Твоя любящая дочь,
МаркетаЧерез неделю дочь цирюльника тайком перевезли в карете в Чески-Крумлов, где ей предстояло жить в доме ведьмы.
* * *
Открыв дверь, Аннабелла схватила Маркету за руку и поспешно втащила ее внутрь. Запряженная парой лошадей карета свернула за угол, уносясь к рыночной площади и подъемному мосту.
– Маркета! – Травница прижала гостью к себе в крепком объятии, и та почувствовала запах дыма от открытого огня в ее волосах, и другой, горьковатый, от не известных ей трав – на коже. Должно быть, незадолго до ее прихода ведунья творила некое заклинание. «Уж не для меня ли?» – подумала Маркета с содроганием.
– Знаешь, это чудо, что ты все еще живешь на этой земле, и ты должна до конца своей жизни благодарить за это Господа и возносить Ему хвалу! – заявила хозяйка дома.
Дочь цирюльника уже начала привыкать к этому чуду, потому что и сама немало ему посодействовала, но она не стала спорить и просто кивнула в ответ.
– Да, чудо, – прошептала она, и в глазах ее встали слезы. – Дон Юлий пытался меня убить.
– О, и он закончит начатое, если ему представится возможность! Он – нечестивец, сама его душа во власти демонов!
Ничего не ответив, Маркета уставилась на огонь в центре комнаты. Если душой Юлия действительно овладели демоны, то, возможно, она видела последние обрывки его настоящей, неиспорченной души – и поддалась им. Возможно, она сражалась с демонами за душу королевского сына. От этой мысли ей стало чуть менее совестно. Она вступила в бой – и заплатила ужасную цену.
Знахарка взяла гостью за подбородок, и они посмотрели друг дружке в глаза: первая – в серо-голубые, вторая – в зеленые с карими пятнышками, непропорционально распределенными между левым и правым глазом, как у радужной форели.
– Да, Аннабелла, – пробормотала Маркета, – я знаю, что была невероятно безрассудна, и мое безрассудство едва не стоило мне жизни. Но… все не так просто. Я что-то чувствовала, след любви, какой-то намек на нежность в нем. Я лишь…
Глаза травницы вспыхнули, и, схватив гостью за руку, она потащила ее к зеркалу, перекошенному и покрытому пылью. Не отводя свирепого взора от отражения Маркеты в зеркале, она принялась протирать его грязную поверхность рукавом. Затем, отведя волосы девушки назад, заставила ее посмотреть на вспухшие шрамы, оставшиеся там, где ланцет прошелся по ее плоти.
– И это, по-твоему, любовь и нежность?!
Гостья провела пальцами по красной, отекшей коже и нащупала бугорки на месте наложенных доктором швов и заживающую плоть с формирующимся грубым шрамом. В зеркале она увидела, как покраснели и увлажнились ее глаза, когда по щекам побежали слезы.
Аннабелла кивнула ее отражению и перестала давить ладонями виски Маркеты. Две молодые женщины обменялись в зеркале взглядами, сказавшими все лучше любых слов.
Маркета положила ладони на руки хозяйки дома и медленно отвела их от своего лица, не сводя глаз с ее отражения в зеркале. Затем обернулась и поцеловала пальцы колдуньи.
– Ты настоящий друг. Даже не знаю, кто бы еще рискнул приютить меня у себя.
Лицо Аннабеллы смягчилось, и она нежно обняла гостью.
– Я рада дать тебе убежище. Таков мой удел – помогать тем, кто нуждается в защите. Впрочем, такова была доля всех женщин в нашей семье. Требование к любой доброй колдунье – защищать невинных от сил зла… Пойдем, я угощу тебя ромашковым чаем.
* * *
Вот так и началась жизнь Маркеты с Аннабеллой.
Под домом находился странный каменный погреб – древние катакомбы, заполненные сушеными растениями, бутылочками с различными снадобьями и иссохшими частями животных – жизненно важными органами, высушенными лапками и шишковатыми когтями. Пол был сделан из костей, утрамбованных в землю, – компактно уложенные, они напоминали беловато-серые булыжники. Окинув взглядом уходящий вниз темный туннель, Маркета вздрогнула: когда-то ей говорили, что под ним, в каменистой земле, лежат останки древних кельтов – ее богемских предков.
Аннабелла приготовила для нее постель, набитую свежей, благоуханной соломой, и дала одеяло, наполненное мягкими гусиными перьями, чтобы она могла согреться в сырости кавернозного погреба.
