готова».
«Семью семь – сорок девять. О дивный новый мир, где обитают такие люди! Тебя зовут Оливия, и ты не любишь людей».
«Перестань. Тебя же я люблю, разве нет?»
«Ну не знаю. – Генри, похоже, улыбался. – Любишь?»
Я мысленно покраснела. «Проехали. Что ты там говорил про новый мир?»
«Это Шекспир, „Буря“».
«Да ты просто ходячая энциклопедия! А то я не знаю! Где мистер Уортингтон?»
«Посмотрите вниз, – произнёс мягкий добрый голос в моей голове, – и вы увидите мои руки».
Мы опустили глаза. Руки были тонкие и усталые. «Извините, что я долго не мог говорить. – Мистер Уортингтон вздохнул. – А когда-то у меня было много что сказать».
«А где мы?»
«Я не совсем понимаю. Давайте это выясним».
Вместе мы выбрались из картонного домика, проползли мимо кучи сырых газет и оказались на улице в пасмурный зимний день. Напротив нас стоял другой картонный дом, за ним ещё один, и ещё. Рядом возвышалось здание филармонии. Заглянув внутрь, я увидела ряды матрасов на полу и людей, склонившихся над мисками с супом.
Дальше, сквозь моросящий дождь, я разглядела здания, которые казались смутно знакомыми.
«Это центр?» – спросила я.
«Да, наверное. А это, должно быть, Радоствилл. Да. Это он».
«По мне, выглядит не очень радостно», – заметил Генри.
«Да уж, весёлого мало, – ответил мистер Уортингтон. – Так народ с горечью прозвал это место. Городские власти разместили нас здесь».
«А что это? – поинтересовалась я. – И что тут случилось?»
«Это трущобы, – объяснил мистер Уортингтон. – Их ещё много в городе. Тогда случились… неприятности с банками, и нас нужно было куда-то переселить. Кроме Радоствилла, были ещё Солнцевилл, Мирный Парк…»
Я почувствовала, как Генри перебирает в мозгу знания, полученные за годы учёбы. «Вы говорите о Великой депрессии? В тридцатых?»
«В ней не было ничего великого, кроме масштаба, – усмехнулся мистер Уортингтон. Он пробирался в моей голове через трясину воспоминаний. – Я был бизнесменом, – грустно сказал он и, затянув потуже узел рваного галстука, огладил рубашку. – Уважаемым человеком».
«Это всё Экономика, – прошептала я. – Верно?»
Потом что-то врезалось нам в живот.
– Привет, папа! Гляди, я добыла нам еды!
Мы посмотрели вниз и увидели маленькую девочку с тёмными глазами и волосами. Одной рукой она обнимала нас, а в другой держала ведёрко.
– Таби? – Голос у мистера Уортингтона дрогнул, и мы опустились на колени и зарылись лицом в волосы девочки. – Таби, Таби…
– Папа, давай есть, я ужасно голодная! Я несколько часов простояла в очереди. Что с тобой? – Девочка положила ладони нам на лицо и поцеловала нас в нос. – Тебе приснился дурной сон? – И она снова чмокнула нас. – Какой у тебя холодный нос! – Чмок. – Как у северного оленя! – Чмок, чмок.
– Да, – проговорил мистер Уортингтон, и, когда он попытался улыбнуться, я почувствовала ком в горле. – Боюсь, что да, я видел кошмар.
– Ну, я принесла супу, так что пора перекусить, – заявила Таби и потащила нас за руку. – Садитесь, я за вами поухаживаю, мусье.
– Месье, – поправил её мистер Уортингтон.
Таби засмеялась, и смех перешёл в сильный влажный кашель.
«Генри, это его дочь», – прошептала я.
«Я знаю. Её зовут Табита».
«Сокращённо – Таби».
Вместе с мистером Уортингтоном мы начинали вспоминать. События далёкого прошлого пролетали сквозь наше сознание, как листья, уносимые ветром.
Она родилась в апреле.
Её мама заболела. Лидия.
Таби любит кошек.
Потом образы Таби и Радоствилла тоже куда-то унеслись, и настал другой день, с грозой.
Мы сидели в картонном домике, Таби лежала у нас на руках и кашляла. Каждый раз её тело содрогалось, как от электрического разряда.
– Помогите кто-нибудь! – вскрикнул мистер Уортингтон.
Я снова ощутила острую, кинжальную боль в животе и догадалась, что это голод. Задыхаясь, я согнулась пополам. «Генри, я теряю сознание».
«Нет-нет, ты не упадёшь в обморок», – ответил Генри, но его голос звучал не лучше моего.
– Кто-нибудь! Пожалуйста! – Мистер Уортингтон разорвал картонную дверь и с Таби на руках вышел под дождь. Люди равнодушно смотрели на нас из своих хибар. Никто не бросился помогать. Кашляла не только Таби.
Всё опять завертелось. Когда мы пришли в сознание, то плелись по целой улице из картонных хижин, держа в руках два ломтя хлеба, завёрнутых в грязную бумагу.
«Это поможет Таби, – оживлённо сказал мистер Уортингтон. – Она поест и скоро пойдёт на поправку».
Я едва могла открыть глаза. В животе воронкой завивалась мучительная пустота. Это был не только мой голод, но и голод Генри, и голод мистера Уортингтона, который старался его не замечать. Он и сам страдал из-за отсутствия пищи, но этот хлеб надо было отдать Таби. Всё и всегда только для Таби.
«Мистер Уортингтон, – прошептала я. – Мы дальше так не сможем».
«Вот увидите – скоро всё наладится».
Но когда мы дошли до своей лачуги, она оказалась пуста.
– Таби! – закричал несчастный отец, раскапывая мусор.
В поисках девочки мы обежали весь Радоствилл.
– Таби, где ты? Таби! – кричали мы.
– Они тут всё подчистили, – прохрипела скрюченная женщина с жёлтыми глазами и провисшими веками. – Полицейские. Приехали с тачками и забрали тела. Нужно увезти гниль, сказали они.
– Но Таби не тело. Она поправится! – Мистер Уортингтон затряс старуху, хотя мы с Генри пытались его удержать. – Я принёс ей хлеба. Я помогу ей! Таби! – Мы снова стали с отчаянием рыться в мусоре. – Таби, я уже иду, милая! Я тебя не брошу!
Перед глазами всё перевернулось и завертелось. Когда кружение закончилось, мы лежали на полу в картонной хижине среди стопок газет.
– Её больше нет, – снова и снова повторял мистер Уортингтон. – Таби, моя бедная милая Таби!
Он протянул руку к кукле, прислонённой к куче мусора в углу. Она напомнила мне Магду, куклу Джоан. Над ней висел прикреплённый к стенке кнопками крест, сделанный из веточек.
У меня появились рвотные позывы, но в желудке было абсолютно пусто.
«Генри, сделай так, чтобы это прекратилось». Я схватилась за живот. Это было хуже, чем смерть от ножа или от снаряда. У нас не было еды несколько недель. Пальцы окоченели от холода. Мы пили грязную воду, не мылись, не могли найти работу. Мы не ели, не ели…
«Скоро всё закончится, – шептал Генри, – обещаю тебе».
Я закрыла глаза и слушала его голос. Вот чего мне до смерти хотелось: слушать голос Генри. В самый последний миг перед тем, как всё померкло, я увидела одинокую неуклюжую куклу в углу.
Мы приходили в себя медленно, так же как умирали.
– Браво, браво, брависсимо! – воскликнула нонни, аплодируя
