Спускаясь с лестницы, она все повторяла: «Ничего, ничего, жизнь всему научит». Я остался со своей женой. Только теперь она смогла объяснить, как ее встревожило мое приключение. Не переставая говорить о пережитых волнениях, она торопила кухарку, чтобы поскорее убирала со стола, а сама тем временем расстегивала крючки на своем платье. Не успел я разогнать ее страхи, как она уже улеглась в постель.
– Иди сюда, милый, – сказала она мне, – остальное доскажешь лежа, рядышком со мной. Слава создателю за то, что уберег тебя от опасности.
Пока она говорила это, я кончил раздеваться, а женушка моя, позабыв про подстерегавшие меня опасности и про уберегший меня от них божий промысел, жаждала одного – убедиться в том, что я действительно жив и здоров. И я рассеял все ее сомнения на этот счет. Воображаю, как она в душе своей благодарила всевышнего, вырвавшего меня из рук трех гнусных убийц! Признаюсь, если бы она проникла в мое сердце, то убедилась бы, что не только господь, но в равной степени и госпожа де Вамбюр заслуживала ее благодарности.
Не успел я утром проснуться, как мне подали записку от госпожи де Фекур с приглашением явиться к ней не позже одиннадцати часов по важному делу. Госпожа де Ля Валле непременно хотела сама прочесть записку, хотя я пересказал ей, что в ней было написано, и долго не позволяла мне встать и отправиться на свидание, объясняя, как будет беспокоиться, пока я не вернусь. Я обещал не задерживаться. Сколько нежных поцелуев я получил, пока заверял мою супругу, что вернусь как можно скорее! Что ни говори, а я убедился на собственном опыте, что набожные дамы одарены такой способностью разжигать нежные чувства, какой не обладают обыкновенные женщины. Да, стоило мне побыть часок наедине со своей супругой, как я забывал все на свете. Пусть я был очарован госпожей де Вамбюр, пусть питал к ней глубокое чувство, признаюсь, я изменял ей в нежных объятиях моей жены.
Но человеческое сердце непостижимо! Едва я покинул супружеское ложе, как образ госпожи де Ля Валле снова поблек и уступил место образу возлюбленной. Я опять стал другим! Мне захотелось сейчас же увидеть госпожу де Вамбюр; но можно ли это сделать? – спрашивал я себя. Ведь граф просил разрешения привести меня к ней в дом; значит, я не должен являться туда без него. Я уступил доводам рассудка, проклиная в душе городские церемонии. То ли дело деревня! – думал я. Вот Пьеро полюбил Колетту, и не нужно никаких посредников, ежели Колетта согласна. Однако, я ведь женат (как видите, голос разума брал верх). Это не имеет значения – возражало сердце. Ведь пойдешь же ты к госпоже де Фекур, несмотря на то, что женат. Правда, идешь ты к ней ради корысти, но и любовный интерес тут не совсем в стороне. Когда страсть овладевает человеком, он всегда находит оправдание для своих планов или действий.
Поразмыслив обо всех этих материях, я решил отправиться к госпоже де Фекур и отправиться при шпаге. Признаться, взяв ее в руки, я с удовлетворением подумал: с некоторых пор это не просто украшение у меня на поясе. Я уже выходил, когда госпожа де Ля Валле еще раз попросила меня вернуться поскорее, тем более, что она себя плохо чувствует. Мне и в голову не приходило, что ее головная боль, которую я приписывал бессоннице, вскоре доставит мне немало хлопот, а в дальнейшем откроет дорогу к новым успехам.
Я не видел ничего опасного в недомогании моей жены и потому отправился к госпоже де Фекур, у которой застал и ее брата. Этот господин не стал дожидаться, когда я поздороваюсь с ним (ибо время у финансистов стоит дорого, каждая минута, не отданная подсчетам, кажется им потерянной; думаю, даже удовольствия они ценят лишь постольку, поскольку в них входит расчет. Не потому ли дельцы обычно берут своих любовниц на содержание? Они заботятся об их хозяйстве, подсчитывают расходы, заказывают одежду и прочее, и тем самым господа эти получают двойное удовлетворение, так как расчеты служат прелюдией к иным удовольствиям, которые от этого только возрастают).
Таковы все банкиры; что касается господина де Фекура, то он, наморщив брови и не дав мне времени поклониться, буркнул своей кузине:
– Да, это он самый. Что же мне с ним делать? Я нашел отличный случай его пристроить, а он, видите ли, разыграл рыцаря. Выбирайте тщательнее своих подопечных, дорогая моя, или учите их уму-разуму прежде чем посылать ко мне. Ну-с, друг мой, – продолжал он, кладя руку мне на плечо, – ты поразмыслил? Одумался?
Этот фамильярный жест, который еще два дня назад совсем не показался бы обидным господину де Ля Валле, уже не мог понравиться другу графа д'Орсана; если бы не боязнь рассердить госпожу де Фекур, я бы просто ушел; но она могла еще пригодиться, да и деверь ее тоже; поэтому я ограничился тем, что ответил довольно строптиво:
– Нет, сударь, хотя мой поступок кажется вам глупым, он был продиктован чувством справедливости. Я недостаточно образован, чтобы судить, что хорошо, а что дурно, но когда сердце мне подсказывает: «делай так», я следую велению сердца и до сих пор ни разу не пожалел об этом. Я познакомился с господином д'Орвилем, он достоин сострадания, и было бы жестоко и несправедливо лишить его последних средств к существованию. Я же молод, здоров, живу безбедно, словом, могу и подождать. А он всецело зависит от вашей доброты, к тому же болен и, может быть, смертельно. Не помочь ему – нельзя. Спросите госпожу де Фекур.
– Прекрасная речь, вы слышали, кузина? Он изволил вторично прочесть мне проповедь! Вы сами видите, ничего не поделаешь. Я не могу быть ему полезен.
– Знаете, – сказала тогда госпожа де Фекур, ибо по натуре не была злой (и до тех пор не сказала ни слова); – по-моему этот черноволосый мальчик прав. Я, правда, совсем не знаю д'Орвиля; но зачем его увольнять? Кто он такой?
– Это нищий дворянин, – ответил ей деверь, – он женился по любви на красивом личике и с этим рассчитывает прожить на свете. Вполне в духе этих мелкопоместных аристократов! Они обратились ко мне, я взял его на службу, он постоянно болеет, жена корчит недотрогу, он мне не нужен, я его увольняю. Разве я неправ? Держи я у себя пять-шесть таких служащих, хороша была бы моя контора, очень хороша!
– Не его вина, что он заболел, – сказал я. – Ведь раньше вы были им довольны?
– Стал бы я его иначе держать, – с нетерпением возразил финансист, – но прекратим этот разговор. Д'Орвиль остается на своем месте, кузина, я так решил; но вакансий у меня нет, и пусть молодой человек подождет. Продолжай в том же духе, юнец, далеко пойдешь! Придется тебе поотвыкнуть от твоего глупого состраданья. Коли будешь жалеть всех несчастных, так больше ни на что времени не хватит. С таким образом мыслей непременно останешься в дураках, так и знай. Окажись ты на моем месте, и ты разорился бы на том, на чем другие разбогатели.
– Может быть и так, сударь, – согласился я, стараясь не раздражать человека, который сделал над собой немалое усилие, чтобы сохранить за д’Орвилем его место, – думаю, что недолго вам заботиться о д'Орвиле, а его вдова…
– Он так плох? – сказал финансист. – Тогда дело другое; его жена красивая женщина, мы потом о ней позаботимся, когда ее муж умрет… Она премиленькая; посмотрим, что можно будет для нее сделать… Передайте ей то, что я сейчас сказал, и извещайте меня обо всем… Я хочу знать, в каком состоянии больной и что вам ответит его вдова; услуга за услугу; вы меня обяжете. Прощайте, я найду для вас какую-нибудь подходящую должность; но не будьте дурачком, пропадете! Кузина, я приведу к вам своего врача. Прощайте, дружок. У вас внешность человека с будущим. Окажите мне услугу, и я вас не забуду.
Так рассуждает большинство людей; они думают, что вы готовы для них решительно на все, если сами ждете от них какой-нибудь услуги. Им остается только приказывать. Если вы согласны, то вы им друг; а если они требуют от вас пособничества в неблаговидных делишках, то вы имеете случай вполне войти к ним в милость. Я не придавал значения любезностям Фекура, зато последняя его фраза, которую он обронил уже в дверях, меня не на шутку задела: «Замолвите за меня словечко госпоже д'Орвиль, и я вам тоже помогу». Судя по этим словам, он отводил мне роль не совсем для меня ясную, но весьма неприятную. Я собирался попросить у него разъяснений, но он уже исчез. Полный недоумения, я продолжал сидеть на своем месте.
– Подойди, дитя мое, – подозвала меня госпожа де Фекур, – знаешь, ведь ты ужасно рассердил Фекура; он о тебе и слышать не хотел; в лучшем случае он услал бы тебя в провинцию.
– Что ж делать, – ответил я, – мне отдавали кусок, отнятый у несчастного человека, за которого просила его прелестная жена. Мог ли я спорить с красивой женщиной за этот кусок? Мог ли бы я отнять, например, у вас что-нибудь такое, что вам дорого? Конечно, нет; я не способен на такую жестокость, и если это для меня единственный способ разбогатеть, то я никогда не буду богатым.
