Полюбовавшись на этот новый спектакль, мы подошли к ложе, где сидели дамы, с которыми мы раскланивались; после короткого обмена любезностями мы собрались уходить. Я подал руку той, которая отличила меня. Она оперлась на мою руку, бросив на меня застенчивый взгляд, как бы говоривший, что при выборе кавалера ее сердцу было бы нелегко отказаться от предложенной руки. Я же был так рад, так взволнован, что не мог с собою справиться и пылко сжал ее ручку, но тут же испугался собственной дерзости: что, если она угадает во мне деревенщину? Я смотрел на господина д'Орсана и, стараясь во всем подражать ему, больше молчал, боясь, что могу сказать что-нибудь не так. Я сознавал, что не могу чувствовать себя вполне свободно, как с госпожей де Ля Валле, и боялся, что не понравлюсь, хотя еще сам не отдавал себе отчета в том, что хочу понравиться. В сердце нашем воцаряется хаос противоречий, когда оно чувствует приближение любви. Именно таково было мое состояние. Как бы то ни было, оставаясь тем же, кем был, я старался обдумывать свои слова, и увидел, что меня охотно слушают; это придало мне бодрости. Правда, надо отдать должное господину д'Орсану: понимая, в каком я затруднении, он искусно направлял общий разговор, все время занимая дам, так что чаще всего от меня требовалось только вставлять: «да, сударыня» или «нет, сударь».
Так поступает умный человек, если хочет выставить в лучшем свете своего неопытного собеседника, не унижая его.
Пройдя сквозь строй молодых щеголей среднего разбора, толпившихся у театра, мы добрались до кареты наших дам, в которой было решено ехать всем вместе. Сначала я не понимал, для чего тут собралась целая толпа молодых вертопрахов; я обнаружил истину, услышав несколько замечаний, то одобрительных, то критических, насчет ножек дам, садящихся в карету, и должен сказать, был польщен, уловив, что дама, которая опиралась на мою руку, удостоилась самых многочисленных похвал; одобрение твоему вкусу всегда лестно, особенно когда его не приходится выпрашивать. Но вот карета тронулась, и мы поехали.
– Где мы будем ужинать, граф? – спросила госпожа де Данвиль, приятельница господина д'Орсана – может быть, поедем в мой загородный домик?[95] Сударь, надеюсь, вы не откажетесь составить нам компанию?
Господину де Ля Валле было чем гордиться: экипаж, в котором я ехал, многое мне разъяснил о звании его владелицы, обратившейся ко мне с таким лестным предложением.
– Сударыня, – сказала она своей подруге, – ведь вы не станете возражать, если наш спутник отужинает с нами? Знаете, граф, я не предвидела, что все так сложится и ждала вас сегодня у себя. Но теперь, благодаря вашему другу, у нас получился правильный четырехугольник. Воображаю, как будет досадовать госпожа де Нокур, когда узнает, что вы были со мной, д'Орсан, и что будет с шевалье де…, если он узнает о нашем новом знакомстве.
Я не называю здесь имени моего соперника, но если бы мои спутники видели мое лицо, они заметили бы мое волнение – это был тот самый шевалье, который застал меня у мадам Реми. Видно, ему на роду было написано становиться мне поперек дороги.
– Но один из них двоих отбыл в полк, – продолжала госпожа де Данвиль, – а другая сидит в своем поместье, так что нам нечего опасаться. Однако, судя по вашему молчанью, вы предпочитаете мой парижский салон, хотя там могут оказаться посторонние; во всяком случае двоих, самых нежеланных, не будет.
– Если бы даже шевалье и был здесь, он не имеет никакого права следить за моими поступками, – сказала дама, – такой поклонник никогда не завоюет моего сердца. Надо быть менее ветреным, чтобы мне понравиться.
Я уверен, что тут мой рассказ становится интересным и что для читателя наступила пора познакомиться получше с характерами обеих дам, из которых младшая почти все время молчала, тогда как старшая говорила без умолку, не давая никому вставить слова. Надо удовлетворить любопытство читателя, тем более что в дальнейшем мне не придется больше говорить о госпоже де Данвиль. Что касается ее подруги, то она вслед за господином д'Орсаном многое сделала для моего теперешнего благополучия.
Я буду, насколько возможно, краток, ибо дать чей-либо портрет – значит повторять то, что уже не раз говорилось. Достаточно знать человека в общих чертах; более мелкие подробности порождены природой и проявляются сами собой во всех его поступках.
Маркизе де Данвиль было двадцать восемь лет. Это была маленькая и хорошо сложенная женщина с ослепительно белой кожей и нежными глазами, привлекавшими к ней сердца.
Ум этой прелестной блондинки уступал ее красоте. В сущности, в разговоре ее единственным козырем было искусство светской болтовни, принятой в их кругу. Ее рано выдали замуж за старика, и она настолько привыкла первенствовать, что считала достойным всеобщего восхищения любое слово, слетавшее с ее уст. Разочарованная супружеством, она отнюдь не была нечувствительна к любовным утехам, но в своих изменах мужу не преступала границ приличия и никогда не имела больше одного поклонника зараз. Она никогда не порывала свои связи первая, но всегда была готова отплатить изменнику той же монетой; и – что гораздо труднее понять – она ни за что не соглашалась возобновить однажды порванные отношения. Поставив себе за правило быть верной любовнику, она требовала того же и от него; и когда ее обманывали, она бывала обманута больше, чем всякая другая на ее месте. Господин д'Орсан в то время пользовался ее благосклонностью; по этой причине он ничего не говорил о приключении, которое привело к нашему знакомству. Но когда в разговоре она дружески хлопнула его по руке, он невольно поморщился, так как удар пришелся по ране, полученный во время уличного боя.
– Как вы чувствительны, граф, – заметила она, – что с вами?
Ему пришлось рассказать об уличном столкновении; стараясь ничем не нанести ущерба моему тщеславию, он завуалировал, как мог, обстоятельства, в которых я вынужден был придти ему на помощь.
Я не мог не проникнуться уважением к госпоже де Данвиль, столько нежной тревоги было в ее расспросах. Но я забыл сказать, что мы тем временем подъехали к особняку, и эти щекотливые вопросы, приводившие графа в замешательство, она задавала, уже выходя из кареты, а он на этот раз охотно простил бы ее, если бы она проявляла меньше участия к его злоключению.
– Но почему они напали на вас? – спрашивала дама. – Где это произошло? А как там оказался ваш спаситель? Ваша рана не опасна? Зачем было ехать в Комедию? Я вас не отпущу сегодня. Одна мысль об этой драке приводит меня в ужас. Ах сударь, – обратилась она ко мне, – расскажите мне эту историю подробнее. Господин д'Орсан что-то от меня скрывает.
– Охотно выполнил бы вашу просьбу, сударыня, – начал я (при всей своей простоте я понял по взгляду господина д'Орсана, что он рассчитывает на мою сдержанность) – но я ничего не успел заметить, кроме того, что граф в опасности. Мне посчастливилось во время придти ему на помощь; вот все, что я знаю. Он показался мне человеком достойным, а по-моему ничего больше и не требуется: я рад оказать такому человеку услугу. Я выполнил свой долг и ни о чем другом не думал.
– А особа, в чей дом он потом зашел, красива? – любопытствовала дама. – Что это за люди? Долго ли он был без сознания? Можно ли как-нибудь отблагодарить этих добрых людей? Что касается вас, сударь, знайте, что отныне я ваш друг. Вы поступили благородно, очень благородно. Граф, об этом нельзя забывать. Согласитесь, сударыня, – обратилась она к своей приятельнице, – что господин де Ля Валле на редкость благородный человек.
Эти слова, идущие прямо из сердца, минуя рассудок, дадут более верное представление о душе госпожи де Данвиль, чем портрет, который я мог бы нарисовать.
Тут заговорила младшая дама, и каждое ее слово, точно огненная стрела, пронзало мне сердце – и этому не могла помешать мысль о том, что я женат. О нет, мы влюбляемся по велению природы; она увлекает нас, не спрашивая согласия, мы подчиняемся ей помимо собственной воли, и большею частью сами удивляемся, что успели так далеко зайти; итак, младшая дама сказала, обращаясь к госпоже де Данвиль:
– Лицо этого господина свидетельствует о неподкупной честности и о том же говорит его поступок. Такой человек заслуживает всяческого уважения. Ваше участие ко всему, что касается графа, симпатия, которую вызывает к себе господин де Ля Валле, и дружба, нас связывающая, велят мне разделить вашу признательность.
Само собой понятно, что за этими словами последовал взгляд, и в глазах дамы выразилось чувство, которое я не мог не понять, вернее, не постичь сердцем.
– Уверяю вас, сударыня, – сказал я, обращаясь к молодой даме, – вы переоцениваете мой поступок; всякий на моем месте сделал бы то же из простого человеколюбия. Окажись я в такой же опасности, как граф, я хотел бы, чтобы кто-нибудь пришел мне на помощь; и я действовал соответствующим образом. Я рад, что оказал графу услугу, но рад вдвойне вашему одобрению. Да, я счастлив, что этот поступок возвысил меня до некоторой степени в вашем мнении.
