все можно исправить.
— В какой-то момент, где, как тебе кажется, все пошло не так?
— Где можно все исправить…
— И какой это момент?
Шири подумала какое-то время, а затем ответила, будто бы нехотя.
— «Я. Любить. Крек. У вас есть крек?».
Эфрат покачала головой.
— Мы не знаем и никогда не узнаем, могло ли все быть иначе. Мое мнение ты знаешь, я всегда говорю: «Да, могло». Я знаю, что мы способны воплотить все, чего пожелаем, мы никогда не знаем, как именно, потому что это невозможно знать наперед. Важно только одно — желать.
— Знать, дерзать и хранить молчание, — добавила Шири.
— Так точно, дерзать. И не забывать ужинать, — Эфрат пододвинула к ней наполненный бокал.
Шири посмотрела на него и отвернулась.
— О нет, только не приступ вегетарианства! — воскликнула Эфрат, — Не вынуждай меня звать на помощь бывшего мужа и заставлять его держать тебя, пока я буду заливать тебе еду прямо в рот.
— Я превращу твоего бывшего супруга в салат, — усмехнулась Шири.
— Причем не вставая, — кивнула Эфрат, — поешь.
Шири медленно протянула руку к бокалу, поднесла его к губам и сделала глоток. Кровь была остывшей и уже загустевала.
— Так уже намного лучше, — Эфрат смотрела на нее, наклонив голову набок. Ее волосы укрывали золотой вуалью все, что попадалось на их пути. Обернутая тонким черным шелком платья, она почти таяла в темноте комнаты, и только блеск пламени свечей на ее мраморной коже напоминал Шири, что ее подруга все еще здесь, сидит напротив. Огонь переливался на ее скулах, оживая причудливыми узорами, и как будто сама ее кожа обращалась пламенем, готовым взвиться под потолок и уничтожить все вокруг. Шири отвела взгляд, и видение растворилось.
— Он не выжил. Мой пианист. Мой кудрявый мальчик.
— Да, я знаю. Мне чертовски жаль.
Какое-то время они молчали. Свечи снова начали издавать треск, а где-то за окном зазвучала ночь. Эфрат знала это, хотя в комнате окон не было.
— Как вы познакомились с Разом? — спросила она Шири.
— О, занимательнейшая история! — ответила та, — дело было в борделе …
Ночь окутывала поместье, по-своему согревая его. Где-то, в одной из комнат, собрались остальные члены семьи. Сегодня как никогда им было необходимо псевдо-пустословие Раза, который всегда был рад развлечь публику. Однажды, еще до того, как он сжег любимый особняк Эфрат, она спросила его, почему он столько смеется и так любит, чтобы смеялись другие. Он улыбнулся тогда одним уголком губ и ответил, что когда-то он начал смеяться и смешить других, если ему было больно.
Ночь уже близилась к своему завершению, когда Эфрат вернулась в свою комнату. Что-то было не так. Что-то изменилось. Она всмотрелась в темноту: темнота тоже изменилась. Она искрилась, как если бы крошечные искры разлетались из ниоткуда. Но это просто Рахмиэль, сидевший у книжного шкафа, открыл глаза и посмотрел на нее. Какое-то время Эфрат просто стояла на пороге и наслаждалась неожиданным зрелищем. Сама комната была наполнена не только старинной итальянской мебелью, но и той самой подвижной и живой тьмой, которая все еще живет в некоторых уголках этого мира. Ее может почувствовать почти каждый, но каждый чувствует ее по-своему. Эфрат всегда ощущала ее как океан, теплый, глубокий, способный скрыть тебя от любой опасности мира и подарить любые приключения на твой вкус, поднять со дня любые сокровища и приоткрыть двери в чужие тайны. В нем было столько неизведанного, такого, что даже она еще не знала и что, может быть, было известно только Старейшинам.
Казалось, что там, куда летели сияющие оранжевые искры, сами искры становились ярче, а тьма еще больше сгущалась, как если бы они усиливали друг друга. Искры перемещались по комнате, не останавливаясь ни на чем конкретном, как если бы у них не было никакой особой цели, и они не искали ничего конкретного, так движется внимание того, чьи мысли далеко от реальности и настоящего момента.
— Если бы он был тем, за кого она его принимала, он бы смог, он бы выжил, — ответила Эфрат на его не произнесенный вопрос.
— Смог что?
— Придержать тьму… справиться с ней, сделав ее частью своей природы, сохранить себя, она сделала паузу, — если бы она помогла ему перейти, он бы не прожил долго.
— Он был таким изначально или что-то так его изменило?
— Это вечный вопрос, который задают все и на который есть только один однозначный ответ.
— Какой? — искры продолжали свое движение во тьме, как если бы были самостоятельными существами.
— Это же очевидно, — ответила Эфрат, — это был его выбор. Людей не определяет данность или обстоятельства, они могут прожить половину жизни, преображая мир вокруг себя в подобие рая, чтобы потом в один прекрасный день сдать его худшим из чертей вместе со всеми прилегающими землями и государствами. Человек может быть невероятно светлой душой, чтобы однажды превратиться в ублюдка, и он будет искренне верить, что стал лучше и теперь весь мир сделает лучше, и хотя он отлично знает, что врет сам себе, он будет продолжать это делать. Потому что переход — это встреча с самим собой, а этой встречи избегает абсолютное большинство.
— Да, — Рахмиэль кивнул, — это был не самый приятный момент.
— Что же ты такое узнал о себе? — спросила она, выходя на центр комнаты. Сияющие искры неторопливо плыли за ней.
— Я расскажу, если ты расскажешь, — ответил он, похлопав ладонью по месту на полу рядом с собой.
— Не вопрос.
Она села рядом с ним на пол, и, прижавшись поближе, положила голову ему на плечо. Как и следовало ожидать, он обнял ее. Как и всегда, это вызывало у него улыбку. Эфрат снова было тепло и это было странно. Все происходящее казалось ей по меньшей мере странным. У нее толком не было времени осознать случившееся, события происходили как будто были заранее кем-то спланированы, а ей оставалось только успевать озвучивать свои реплики. И вместе с этим она знала, ей это только казалось. Ничто в мире не происходит без нашего соучастия.
— Принципы разрушили больше жизней, чем все происки Дьявола вместе взятые. Разрушили бы и мою, не будь она вечной. К счастью, у меня было достаточно времени, чтобы понять, как важно ценить кого-то, кто рядом. Вне принципов. Вместо того, чтобы делать кого-то частью уравнения, задачей, которую надо решить, сделай его живым, недели его жизнью, — Эфрат снова согревалась его теплом и тоже улыбалась, — потому что когда ты ставишь принципы выше жизни, под твоими ногами разверзается пропасть, и никто не поймает тебя, пока ты
