не любящие, то по меньшей мере готовые разделить тепло этого вечера, подогрев его местным вином, которое можно было купить по дороге к центру города, если постучать в одно из маленьких окошечек на фасадах домов.
Тот голос, на зов которого они шли, был другим — одиноким, тихим по меркам людей, и оглушающим для тех, кто был способен слышать. Эфрат спрашивала себя, был ли этот голос таким же громким для богов и было ли случайностью то, что они его услышали, выйдя на улицу в этот день и в этот час. Рахмиэль не задавал себе вопросов. Он был счастлив. Из всех тех чувств, что он сейчас испытывал, это было самым ярким.
Шумные улицы оставались позади, а ночь становилась громче. Какое-то время они продолжали идти и остановились, когда подошли к очередному католическому храму, коих в городе было в изобилии. Редкие из них, тем не менее, были открыты в ночное время. Они больше не слышали голос, а это означало, что они пришли. Какое-то время Эфрат стояла в нерешительности, прислушиваясь к пространству вокруг. Но все было тихо. Никаких признаков человеческого присутствия. Кроме одного, очень слабого. И этот человек был внутри храма.
Двое вампиров неторопливо подошли к порогу и поднялись по ступеням. Эфрат потянула за тяжелое литое кольцо на двери. Дверь беззвучно отворилась. Внутри было светло, горели свечи. Она сделала шаг вперед, Рахмиэль последовал за ней. Раньше ему никогда не доводилось видеть разницу между миром внутри храма и за его пределами. А потому сейчас он рассматривал все с большим интересом. Его семья не была религиозной, но по делам бизнеса им иногда приходилось посещать церемонии, важные для бизнес-партнеров, и каждый раз у него болела голова. Как и в любых других обстоятельствах, когда кто-то пытался навязывать ему свое мнение. Но сейчас все было иначе. Их появления как будто никто не заметил, как если бы для них были открыты все двери.
Они беззвучно двигались вдоль прохода между скамьями, к самому первому ряду, где сидела одинокая фигура. Эфрат знаком попросила Рахмиэля остановиться. Она вышла к алтарю и оттуда посмотрела на сидевшую на первой скамье в правом ряду девушку, а та — на нее. Ей было около двадцати. Снова. Когда-то она была красива, но сейчас казалась едва ли не бледнее Эфрат, а смоляные волосы, обрамлявшие ее лицо, только подчеркивали это. На девушке было длинное белое платье, и в отличие от Эфрат, на ней не было обуви. Незнакомка разглядывала вампиршу, окруженную ореолом света. Золотые волосы Эфрат отражали пламя свечей и превращали один огненный цветок в десятки.
— Ты — смерть? — наконец заговорила незнакомка. Это был тот самый голос, на который все это время шли они с Рахмиэлем.
— Да, — мягко ответила Эфрат, — я смерть.
— Посиди со мной.
Эфрат медленно подошла к девушке, которая смотрела на нее со спокойствием и, казалось, тихой радостью. Эфрат села справа от нее, давая возможность Рахмиэлю сесть с левой стороны. Девушка как будто не замечала его.
— Ты красивая, — сказала она, — можно мне до тебя дотронуться?
— Конечно, — ответила Эфрат.
Незнакомка медленно подняла руку и поднесла ее к лицу Эфрат.
— У тебя очень холодная кожа, — ее пальцы слабо касались щеки вампирши, — а волосы сияют, как пламя. Ты похожа на ангела, — вдруг сказала она.
Эфрат удивленно приподняла брови.
— Я не ангел. Любой, кто когда-либо встречал меня, подтвердит это. — Эфрат наблюдала за движениями девушки, им было некуда спешить.
— Даже он? — вдруг спросила та, повернувшись к Рахмиэлю.
— Она не ангел, — кивнул Рахмиэль. — Она — мой бог.
Он смотрел на девушку с таким же спокойствием, с которым она взирала на него. Вена слабо пульсировала на ее шее. Ее присутствие в мире было едва уловимым. Девушка продолжала смотреть на него, иногда отводя взгляд куда-то в сторону, как будто ее глаза наблюдали за каким-то невидимым движением.
— А что такое бог? — наконец спросила она.
— Это любовь, — ответил Рахмиэль.
— Тогда бог существует, — на ее лице появилась улыбка, спокойная и даже теплая. Она вдохнула, чтобы затем закашляться на выдохе. Следующий вдох дался ей нелегко, кашель усилился. Эфрат обняла ее за плечи.
— А правда, что любовь сильнее смерти? — спросила девушка, когда наконец снова смогла дышать.
— Ты очень скоро это узнаешь, — сказала Эфрат, все еще держа руки на ее плечах.
— Тогда я готова, — она снова повернулась к Эфрат, улыбнулась и закрыла глаза.
В храме было тихо. Только двое вампиров слышали, как ускорилось сердцебиение сидевшей между ними девушки, чье имя они никогда не узнают. Ускорилось, чтобы потом замедлиться, а затем и вовсе затихнуть. При взгляде на нее можно было сказать, что жизни в ней совсем не осталось, но под своими руками Рахмиэль ощущал тепло, а с каждым новым глотком жизни в нем самом становилось все больше, как если бы все цвета вокруг усиливались, а ощущения становились все острее. Он слышал, как рядом с ним Эфрат тоже делала один глоток за другим и как кровь текла вниз, впитываясь в ткань легкого белого платья. В один момент, когда последняя искра жизни в человеческом теле угасла и кровь потеряла свой вкус, они оторвались от ее шеи, запрокинув головы к потолку. Теперь они видели и слышали все, что происходило под этими сводами с момента того, как они были возведены. И знали, какие из молитв навсегда останутся тут, а какие смогли найти себе дорогу дальше. И все это происходило в один единственный момент. Они наблюдали за миром вне времени, и если бы кто-то посмотрел сверху на них троих, то увидел бы на их лицах улыбки, спокойные, счастливые и не тронутые временем, как и все настоящее.
Рахмиэль поднялся со скамьи первым. Он подошел к Эфрат и подал ей руку. Она улыбнулась и, опираясь на его руку, поднялась и встала рядом. Вдвоем они смотрели на лежащее на скамье тело. Теперь они почти не видели ее. Зато друг друга они видели так, как никогда прежде. Рассматривая один другого в свете свечей, они видели что-то, о чем не рассказывают словами, но что можно прочитать в улыбке, которой нет на губах. И это была удача, потому что на их губах была кровь. Она остывала, и чтобы она не остыла, а согрела их снова, Эфрат вложила свои руки в руки Рахмиэля и прикоснулась губами к его губам.
Они покинули храм, в котором было все так же тихо, и все так же горели свечи, а под сводами
