Супруги Озем и Сумерла — хранители подземных богатств, кладов, рудных жил и пещерных глубин.
Бесстрастная Морана в платье без вышивки, с распущенными волосами. Как удивился Олег, когда узнал, что и ее тоже чтут — богиню Смерти! Ему объяснили, что в Моране нет человеческого зла, как нет его в сосущем болоте, в насквозь вымороженном зимнем лесу, в горном камнепаде, что убивают без ненависти, без злобы, без разума…
Настоящее Зло — Чернобог-Кащей. И его тут нет. Не может быть.
Олег смотрел в лица богов, смотрел на небо, вниз, в долину, на лес по склонам, на пики гор — и понимал, что все это и есть — храм. Без крыши, без стен, без запаха ладана, без коленопреклоненных молящихся — настоящий храм для свободных людей, куда несут беду, счастье, клятву, как несут их к старшим и сильным родным — отцу, старшему брату. Они все поймут, все примут, во всем помогут. Перед ними нет нужды вставать на колени, их незачем бояться.
Он услышал заключительные слова, произнесенные бойрами:
— …А коли замыслю нечестие — да будет мне стыдно.
Обозы поползли в долину.
…— Здесь они, — с неудовольствием сказал Йерикка. Намеренно или случайно, но он пустил своего коня между конями Бранки и Олега. Олег не знал злиться ему за это или благодарить изо всех сил. Поэтому спросил:
— Кто?
— Смотри. — Йерикка вытянул руку. — Стяг видишь? Весь алый, а на нем по центру — черная птица падает? Это Орлы. А во-он, левее, наискось черно-золотой, а на черном — серый медведь на золотом коловрате? Это и есть Серые Медведи… А наши?
— Вон Снежные Ястребы, — показала Бранка, — тебя выслепило, что ли, Йерикка?
— А, да! — Йерикка указал Олегу черный стяг с падающей белой птицей, удивительно похожей, как и символ Орлов, на знак украинского РУХа или «трезубец» киевских князей. — А вот Вепрей что-то нет.
— А это чей? — Олег показал на белое полотнище, на котором были алая свастика и изогнувшаяся над нею рыба.
— Касатки, — пояснил Йерикка. — А вон там, где без флагов, горожане и лесовики стоят — добрались все-таки…
— А вон анласы! — возбужденно выпалила Бранка. — Кой год не было!
— Где? — заинтересовался Олег таинственными родичами Йерикки.
— Вон баннорт анла-тайар, вон — анла-коом, — непонятно сказал Йерикка, засмеялся и перевел: — Баннорт — это стяг. Только они не такие, как у нас. Смотри же, вон!
Олег увидел похожие на значки римских легионов баннорты: Т-образная перекладина, с которой свисали цветные ленты, а на ней стояла фигура. Один баннорт был сине-белый со вздыбленным конем, другой — коричневый с быком, роющим землю рогами.
— Эти анласы сдавна за горами на закат живут, — пояснила Бранка. — Одно до Беды перебрались. Разно было — бились, роднились, на выжлоков хангарских заодно хаживали, набегали… А в наше время они всем народом в загорные земли перебираться начали. Новости послушаем, как у них на родине-то. Жаль мне их — слов нету. Каково это — с родной земли уходить, страха такого врагу не пожелаешь…
— Сегодня купить уже ничего не успеем, — оценил Йерикка ярмарку. — Вот разве что зерном ночь напролет торговать будут, да прочим таким. А нам не погулять.
— Скомрахи должны быть, — возразила Бранка, — их глянем. Одно видел скомрахов, Вольг? Бывает — живот сорвешь, как хохочешь. А бывает — в плач кинет. Вот глянешь.
— Заворачивай! Заворачивай! — зычно прокричал Боривой своим. — А вон наше место!
Обоз пополз среди многочисленных телег, костров, людей, коней и неумолкающего гула, который тут, очевидно, длится всю ночь. Олег заметил в отдалении большие стальные фургоны, ярко расписанные данванским линейным алфавитом, изумленно спросил Йерикку:
— Данваны?!
— Где?! — тот вскинулся, но тут же обмяк. — Шутки у тебя… Горожане. Фургоны на конной тяге, кони не в пример нашим, тяжеловозы. Машинами в эти места не доберешься. А надписи — чтоб в пути не придрались. Они ж сюда тайком добирались.
— Смелые, — оценил Олег.
Йерикка кивнул:
— Большинство — правда смелые, наши хорошие друзья, вот познакомишься… Но есть и данванские агенты. Кто с дурью, кто с непотребщиной разной, а кто просто шныряет, высматривает… Пять лет назад вот на такой ярмарке несколько сот людей насмерть отравились южным вином. А семь лет назад — данваны высадили десант и устроили побоище. С тех пор всегда берем с собой огнестрельное оружие.
Обоз неспешно продвигался вперед. И Йерикка спросил так, словно не было только что слов о прошлых жертвах, об опасностях и врагах:
— Ну скомрахов-то пойдешь смотреть?
— А когда? — оживился Олег.
— А вот устроимся — и пойдем, что еще делать-то? — пожал плечами рыжий горец.
* * *
Около скомрашьего балагана собралась шумная толпа в сотню, не меньше, человек. Все перекликались, посмеивались, спорили. Горцы разных племен перемешались, как жидкости в коктейле — жаль, что тут никто не знал этого точного сравнения.
Йерикка с Олегом протолкались в первый ряд — их пропускали неохотно, однако у Йерикки был слишком уверенный вид.
— Вот, смотри, — шепнул рыжий горец. Олег кивнул, разглядывая устроенный на телеге балаган — просто занавес из какой-то тяжелой ткани, расшитой золотыми и алыми узорами, в которых проглядывали то звериные морды, то распростертые крылья сказочных птиц, то запрокинутые ветвистые рога оленей, то переплетшиеся, как на лезвии меча, стебли трав. Присмотреться Олег не успел — послышался негромкий напев гуслей, и сбоку от занавеса появился вполне обычно одетый для лесовика старик. Поклонившись в пояс собравшимся, он выпрямился, оглядел людей — и под его взглядом шум стих. Все ждали начала. Старик кивнул и заговорил — отчетливым, хорошо слышным даже тем, кто стоял в задних рядах, голосом, в котором не было и намека на старческую слабость или надтреснутость:
— Благо за внимание всей честной компании. Благо, что свои важные дела побросали, да наши глупые речи послушать собрались. Может, чего и сгодится — иной раз из глупости ум родится. Не понравится — гневу волю не давайте, а понравится — так не забывайте… — Он снова поклонился и под изменившийся, ставший погромче, гусельный напев продолжал:
Куклы наши — не живые,Только все же не простые.Вы смотрите, примечайте,Да знакомых узнавайте…
По сигналу его руки занавес разъехался в стороны и началось представление…
Князь имел трех сыновей.Старший был других хитрей,Средний был других богаче,Младший — только что храбрей…
…На фоне грубовато, хотя и ярко нарисованных декораций некоего богатого города началась вполне обычная история. Только персонажи были одеты так, что в старшем сыне сразу можно было узнать горожанина, в среднем — лесовика, а в младшем — горца. Куклы изготовила рука мастера, и даже Олег, избалованный телевидением и видео, смотрел внимательно, хотя и ожидал, что сейчас начнутся традиционные поиски невест и так далее.
Однако вместо этого на сцене разворачивались другие события. Старый князь пошел походом на неведомых чужаков, что разоряли окраинные земли. И вернулся разбитый, с остатками дружины, сам умирающий от ран. На заднем плане ловко и бесшумно менялись декорации, создавая ощущение смены пейзажей и вообще здорово оживляя происходящее.
Умирая, князь завещал своим детям, пришедшим проститься с отцом:
Приближается напасть!Чтоб вам, дети, не пропасть —Друг за друга стойте крепко,Не делите, братья, власть!
Но почти сразу после отцовской кончины старшие братья принялись затирать младшего. Старший с ним вообще знаться не хотел. Средний всячески обманывал в мелочах и в крупном. Младший не обращал внимания, вел себя по-прежнему дружелюбно, да еще и охранял границы княжества, пока старший бездельничал, а средний копил богатства. Зрители реагировали очень непосредственно, поддерживали младшего сочувственным гулом, а в адрес старших не скупились на сердитые реплики.
Вот как-то братья обедали. И вдруг прямо в их богатую горницу ворвался всадник — рыжий, как огонь, на большом коне. У всадника был отчетливо крючковатый нос, и в толпе заперешептывались: «Анлас, анлас…» И точно — братья заговорили:
Вот анлас пришел до нас.Что расскажет нам анлас?
Гусли сменили ритм — мелодия стала явно не славянской. Всадник, соскочив с коня, заговорил — и речь его тоже была иного стиля: без рифм, с частыми аллитерациями. Он жаловался братьям-князьям, что, пока пас он своих коней, неведомая злая сила разорила кочевье, и нашел он стариков-родителей сгоревшими в пламени, младшего брата-юнца — лежащим у пожарища с копьем в руках, умершего от ран, верных псов — порубленными, а молодую жену и новорожденную дочь унесла злая сила невесть куда.
