Бурякин взял поданные ему предметы, откашлялся и начал читать первую в своей жизни оккультную молитву для очищения души от словесной шелухи и для удержания отрицательных энергий на расстоянии за двоичным кругом:
— «Господи Боже Адонаи, из ничего сотворивший человека, по образу Своему и подобию Своему! Я, жалкий грешник, молю Тебя, освяти и благослови эту воду, дабы омыла она тело моё и душу мою и избавила меня от всего моего невежества».
Рудольф Гесс следил за полковником, чтобы поправить его при необходимости, но тот исполнял всё по правилам.
— Теперь перейдём к самому началу мистерии. Этому в своё время учил Агриппа Неттесгеймский[63]. Он утверждал, что магия не имеет ничего общего с бесами и демонами, несмотря на свою дурную репутацию. Она отнюдь не нацелена на распространение зла и извращение естественного порядка вещей. Магия представляет собой путь к постижению богоустановленных законов, управляющих Вселенной, а значит, и самого Бога. Агриппа постоянно повторял, чтобы избежать всяческих кривотолков: «человек представляет собой самый полный и точный образ Господа, видящий человек содержит в себе самом все вещи, присущие Богу. А потому любой, познавший себя самого, познает в себе все, какие есть, вещи. И самое важное, что он действительно познаёт Бога, по образу и подобию которого создан». Далее начинается сама мистерия с порядковым чтением рун…
Пока рейхсминистр объяснял полковнику правильное чтение рун, ассистент настроил прибор и посадил Семёна на ту же «лопату», которая послушно въехала с новой пищей для морской раковины в её сверкающую бликами пасть. Потом ассистент и рейхсминистр отошли к пультам чтения рун с обеих сторон раковины, а полковник Бурякин принялся читать замогильным голосом тексты древнего письма. Текст на страницах Золотого Гримуара был написан непонятным языком, но все слова были понятны Юрию Михайловичу. И чем дальше читал полковник сакраментальный текст, тем увереннее звучал его голос. А вычерченная рейхсминистром в воздухе пентаграмма снова принялась наливаться живым огнём. Самое интересное, что пространство за двойным кольцом опять скукожилось, кривляясь и корча рожицы. Со своего места перед аналоем Юрий Михайлович увидел это наиболее явственно, только никакие посторонние гримасы пространства не способны и не должны были прерывать чтения, ибо это могло отрицательно повлиять на «испекавшегося» в раковине Семёна Сёмина.
ГЛАВА 15
Потусторонний голос полковника ввёл Семёна Сёмина в анабиозное аморфное состояние. Ему вдруг стало казаться, что весь осязаемый мир он видит откуда-то со стороны. И что способен не только наблюдать происходящее, а даже проникнуть в саму сущность предмета. Вещь это или человек, но у него была реальная возможность совершенно беспрепятственно проникать, скажем, сгустком потусторонней энергии в недоступные части предмета, животного или человека — с этим сержант сталкивался впервые.
Кажется, Рудольф Гесс совсем недавно говорил про некую чёрную энергию, беспрепятственно проникающую всюду. И вот теперь сам Семён оказался частью этой энергии! Он, конечно, и раньше слышал, что учёные что-то такое обнаружили. Только ведь от учёных до реальности — как до Луны пешком. А теперь, оказавшись в раковине, Сеня мог позволить себе всё, что угодно, здесь и сейчас. Одно лишь было для него недосягаемо: взглянуть на себя самого со стороны.
Он плыл в пространстве над горной страной, похожий, может быть, на сгусток шаровой молнии. Именно так чувствовал себя Семён, и поэтому у него появилось сумасшедшее желание прикоснуться к чему-нибудь, сжечь, испепелить! Он знал, что внизу протекает беспокойная величественная река Сынташта, где-то далеко впадающая в Тобол. Она по-хозяйски рассекала хоровод холмов, собравшихся вокруг долины, находящейся в предгорье, и спокойно несла свои воды в ту же долину, в центре которой, ограждённый с востока и запада каналами, стоял город. Чуть западнее столицы Царства Десяти Городов Аркаима протекала ещё одна речка, Большая Караганка, впадающая в Урал.
Эти названия пронеслись в голове Семёна как нечто само собой разумеющееся. Хотя откуда у него теперь голова? Удивительно, что он может спокойно думать, как всегда. Нет, даже побыстрей и намного отчётливей.
Дальше на восток, за Тоболом, впадающим в Иртыш, за Сибирской тайгой дремучей, за непролазными распадками плескалось Студёное море, в которое выносила свои неспокойные волны Обь. Но море было далеко, а здесь, в долине, между южно-уральскими кручами и зыбучими москитными топями, красовался царственный город. Но городом его назвать было трудно, поскольку он не походил ни на одно скопище домов, рассеянных по Земле, даже на эскимосские яранги, сбившиеся в кучу прямо за городскими стенами. Дома города сливались неразрывной сплошной линией вдоль дороги, спиралью поднимавшейся к центру кургана, на котором стоял город. А как венец столицы на вершине высился дворец, по соседству с которым стояла настоящая пирамида. Здешней пирамиде, естественно, далеко было до настоящих египетских, но пирамида в Западной Сибири — это казалось чем-то из ряда вон выходящим!
Хотя гости со всего света спешили попасть в Аркаим, чтобы научиться уму-разуму, то есть на людей посмотреть и заодно себя показать. И все отмечали, что нигде в древних городах Индии, Малой Азии, Греции, Месопотамии, Этруссии не встречалась такая архитектура, какая была здесь.
Это и не удивительно: у каждой страны своё развитие, своя дорога. Тем не менее паломников со всех концов Земли было много. Люди стремились сюда не в поисках золота или власти. В Аркаиме можно было получить знания о земной энергии, за счёт которой живёт наша планета, да и вся Вселенная. Овладев этим тайным знанием, человек не будет нуждаться ни в деньгах, ни в рабстве, ни в покорении народов.
Ещё за три тысячи лет до Рождества Христова среди развитых стран возникла мода посещать Аркаим, чтобы по возможности понять смысл своего существования. Ведь перед каждым когда-нибудь встаёт вопрос: зачем я в этом мире? кому нужен? что должен сделать? что могу сделать и могу ли?
Если бы Семён Сёмин осознал факт своего присутствия в прошлом, то непременно передёрнул бы плечами или помотал бы головой, отряхиваясь от нахлынувшей дисгармонии чувств.
Все путешественники, приезжавшие сюда не только на лошадях и верблюдах, но даже на слонах, удивлялись улицам, возносившимся спиралью гигантского аммонита к вершине кургана, на котором раскинулся город. В центре же, за высокими толстыми стенами, находилась мощённая тёсаным булыжником площадь, на которой высился дворец, слепленный из кедрача вперемешку с синей глиной, а рядом — девятиступенчатая пирамида, украшенная на маковке деревянным крестом чёрного цвета. От огромного кургана, служившего фундаментом кольцевому городу, стены которого изнутри представляли собой ободные коридоры, во все стороны света, словно спицы колеса, разбегались просёлочные дороги. Через убегавший к Сынташте тракт был перекинут деревянный мостик, и река не могла служить путникам препятствием.
Все дома в городе были похожи, как близнецы. Такое жильё устраивало удобством и обособленностью. Лишь самый крайний, с восточной стороны, дом был каким-то необычным, отличался от остальных построек. Может быть, поэтому он и стоял отдельно от остальных домов.
Пограничная канавка всегда после вечерних сумерек горела ярким пламенем вплоть до рассвета, а клубы дыма разносили вокруг запах сгоревшей нефти. Уж такой здесь был закон: ограждать город с восточной стороны пламенем на всю ночь. Вполне возможно, что так городские власти отделяли себя от древнего племени китайцев, тоже потомков этих мест, но каждый раз возвращавшихся сюда, чтобы доказать свою китайскую инородность. Неужели для этого обязательно нужна война?
Возле круглого дома на улице находилась необыкновенной формы печка, а рядом с ней примостился колодец. Эти постройки тоже заставляли удивляться, особенно впервые посетивших таинственную столицу ариев, русов, этрусков, персов и ещё множество других народностей, выходцев именно из этих мест. Круглый дом был жилым. Более того, перед печкой хозяйничала молодая девушка в накинутой на плечи лохматой яге[64], а возле колодца на брёвнышке сидел довольно крепкий юноша. Что ни говори, а оседлавший бревно парень был точно из приезжих. Во-первых, никто из местных парней не позволил бы себе с бабой разговоры разговаривать, когда та делом занята. Во-вторых, делать, что ли, мужику нечего? Уселся, вишь, перед бабой! Хоть и молода она, только уговаривать девку на майдане вечером положено, а не мешаться и не болтать бестолку.
Да и одет парень был не по-русски, не по-нашенски. Солидность ему придавал кожаный кафтан, из-под которого выпросталась длинная, много ниже колен, шитая из широких вощёных листьев какого-то неувядающего дерева мужская юбочка[65]. А ноги, обутые в деревянные сандалии, крест-накрест были опутаны ремешками из верблюжьей кожи, которые крепились к тем же сандалиям. Это ж надо в таких обутках в гиперборейскую столицу заявиться!
