бледное, ни кровинки. Надо же такому случиться!
Говорил Жуков вполголоса — на границе не принято громко разговаривать.
Поддерживать этот разговор Зимину не хотелось. Он спросил, пытаясь улыбнуться:
— Что же ты, дорогой тезка, на политподготовке опростоволосился? На пустяковый вопрос не ответил майору Степанчикову. А еще комсорг!
— Растерялся малость. Затмение какое-то нашло, когда он повысил голос. Сейчас-то я без запинки сказал бы, что происходит в этой самой Латинской Америке.
Помолчали некоторое время, прислушиваясь к плотной пограничной тишине.
Зимин, по природе своей человек деятельный, не мог и минуты просидеть без дела и движения. Он хотел было встать, чтобы размяться немножко, но Жуков зашептал строго:
— Вам нельзя подыматься!
— Это еще почему?
— Сержант Барвенко запретил!
— Запретил?
— Да, запретил. Он знает, что делать в таких случаях, у него родители — медики, отец даже главным врачом в больнице работает, сердечников лечит.
Зимин рассмеялся, но строгого предписания сержанта Барвенко нарушать не стал. «У него родители — медики...» Ничего не скажешь — великое медицинское светило, этот сержант Барвенко!.. Солдатские погоны носят, государственную границу охраняют, а сколько порой мальчишеского у этих девятнадцатилетних парней!..
Взглянув на своего молодого тезку, на его еще не оформившееся по-мужски румяное ребячье лицо, на котором было столько напускной серьезности и непоколебимой властности, Зимин подумал, что ведь и он когда-то был таким же и вроде бы совсем недавно был. А тут сердце зашалило, ноги отказали. Хочешь того или не хочешь, а приходится констатировать печальный факт: вот и ты стал сдавать, неутомимый Петр Андреевич, вот и к тебе, дружище, приблизилась старость...
2. На Пограничном озере
Виновником тревоги оказался барсук. Он оставил на проволоке клок жесткой шерсти, а на контрольно-следовой полосе — цепочку следов, уходящую в сторону границы.
Разного зверья в пограничной зоне развелось во множестве — его здесь не то чтобы не стреляли, но даже и не беспокоили. Особенно много было норки, барсука, лося, бродил тут и медведь. Зверь — он и есть зверь, существо неразумное — какое дело ему до пограничных строгостей? Весной и осенью такое случалось чуть ли не каждые сутки. Молодые пограничники, конечно, ворчали по неопытности: зря топали по тревоге.
В этом смысле высказался и лейтенант Бабкин, хотя молодым пограничником его не назовешь — седьмой год служит на границе. Высказался и тут же спохватился: сейчас майор Зимин обязательно станет разъяснять, что напрасных тревог на государственной границе не бывает. Чтобы упредить это элементарное разъяснение — Зимин уже поднял на своего заместителя строгие глаза, — Бабкин добавил ворчливо:
— Из-за паршивого барсука и вас еще прихватило!
— Ты понимаешь, что говоришь? Ладно еще солдаты тебя не слышали. — Зимин осуждающе покачал головой из стороны в сторону. Но разговор сразу перевел на другое: — Вот о чем попрошу я тебя, Сергей Николаевич: скажи всем солдатам, которые были сейчас с нами, пусть они о происшествии со мной — никому ни слова. Надо разъяснять почему?
— Ясно, Петр Андреевич.
Обратно шофер машину вел медленно, и дорога уже не казалась ухабистой. Зимин чувствовал себя неплохо, сердце вроде бы стучало нормально, только легкое головокружение напоминало о недавнем приступе...
На пороге квартиры он остановился на миг, преувеличенно бодро объявил:
— Вот и мы! — пропустил вперед Бабкина с Благовидовым.
Тася пристально посмотрела на него:
— Хорошо, что явились. Садитесь за стол.
«Уже все знает», — встревоженно подумал Зимин. Он в этом окончательно убедился, когда взглянул на стол: там все было в прежнем порядке, за исключением одной детали — возле его тарелки не стояла стопка. Но сделал вид, что не заметил этого, и, продолжая выдерживать бодрый тон, спросил:
— Одной гостьи не хватает. Где Маринка?
— Распорядок дня выполняет. Час уже, как спит, — ответила Тася.
Прерванный праздник — он и есть прерванный, и его уже никак не склеишь. Посидели еще час, попили чайку с пирогами и ватрушками. Под конец чаепития старшина пересел к лейтенанту Бабкину. Они посовещались шепотом, и Никитич опять пересел на свое место.
— Спасибо за хлеб-соль. Надо отправлять наряд на границу. — Бабкин поднялся. — Петр Андреевич, у меня вопрос: вы когда последний раз брали выходной?
— Недели три назад. А что?
— Такая расчудесная погода стоит! Не махнуть ли вам на рыбалку с утра?
Зимин нахмурился:
— Это вы со старшиной придумали?
— Хорошо придумали! — вмешалась Тася.
— Дожил... — только и сказал Зимин.
Это же слово повторил он, печально вздыхая, когда остались вдвоем с Тасей:
— Дожил... Вот уже и Бабкин с Благовидовым инициативу проявляют, выходной день устраивают без спросу, чуть ли не в утиль списывают.
— Выходной всем полагается, это даже в законе сказано. И ты, Петя, не фантазируй и не накручивай: списывают в утиль. Скажет ведь такое!
Чтобы как-то успокоить Тасю, он сказал, что ничего особенного с ним не произошло, никакой особой нужды в выходных днях он не испытывает. Попросил:
— Не надо переживать, Тасенька. Ну, был сигнальчик. Так ведь все прошло.
— Это лишь начинается, Петя.
— Выдумки! Ничего не начинается. Лишнего тебе наговорили с перепугу.
— Лишнего?
И Тася до мелких подробностей воспроизвела, как бежал он впереди пограничников, как остановился, схватившись за сердце, как зашатался, а потом с помощью Пети Жукова сел на камень... Оказывается, это Петя Жуков помог ему сесть — этого Зимин уже не помнил.
— Ну и Петька, ну и расписал!
— Ты Жукова не тронь! — потребовала Тася.
— Ладно, не трону...
И когда Жуков успел позвонить ей? Ясно же когда! При возвращении на заставу все поместиться в тесной машине не могли — по тревоге втиснулись, а тут места не хватило. И трое солдат, в том числе Жуков, двинулись пешком. Вот и позвонил он, подключившись к ближайшей розетке, телефонная трубка у Жукова, связиста по должности, всегда с собой....
— Петя, сколько лет ты служишь на границе? — неожиданно спросила Тася.
— Почему я? Мы вместе с тобой.
— Я домохозяйка, и по
